ЗАБАВНЫЕ СЛУЧАИ ИЗ ШТУРМАНСКОЙ ПРАКТИКИ! ВОСПОМИНАНИЯ ВЕТЕРАНОВ ВМФ!

АДМИРАЛ Ю.А.ПАНТЕЛЕЕВ АДМИРАЛ Ю. А. ПАНТЕЛЕЕВ „СТРАШНЫЕ" СЛУЧАИ ИЗ ШТУРМАНСКОЙ ПРАКТИКИ Мой сосед в купе вагона был старым, опытным, много плававшим капитаном. За чаем мне удалось расшевелить морского волка, и он рассказал много очень интересных случаев из своей морской практики. Узнав, что я тоже штурман и плавал на многих морях нашей Родины, капитан попросил и меня что-нибудь рассказать о том, что оставило в памяти особо сильное впечатление и привело, если не в испуг, то в сильное замешательство. Условия поставлены были трудные. Проводник принес еще чайку. Пришлось мысленно «облететь» моря и вспомнить корабли, на которых я был когда-то штурманом. И действительно, кое-что вспомнилось. В 1924 г. я был слушателем штурманского класса Высших специальных курсов командного состава флота. Это был первый после революции набор в специальные классы. Помещались тогда классы при военно-морском училище {ныне ВВМУ им. М. В. Фрунзе). Практику штурмана должны были проходить на яхте Морского министерства «Ярославна», переоборудованной в посыльное судно и переименованной в «Воровский». Корабль стоял в Архангельске и должен был перейти во Владивосток вокруг Европы. В конце июня наш класс во главе с руководителем практики, известным штурманом и ученым Н. А. Сакеллари прибыл в Архангельск. Помощником руководителя был также весьма опытный и педантичный штурман, ветеран нашего флота Н. Ф. Рыбаков. Слушатели сразу включились в подготовку корабля к такому большому, почти кругосветному плаванию. Кораблем командовал бывший командующий Балтийским флотом Максимов, очень опытный уже пожилой моряк. Управлял он кораблем во всех случаях отлично. 12 июля 1924 г., в субботу, торжественно провожаемый и начальством, и населением, «Воровский» начал свой поход. Это было первое столь продолжительное заграничное плавание военного советского корабля с заходом во множество портов европейских и азиатских стран. Красный флаг Советской страны мы должны были с честью пронести по многим морям и океанам земного шара. Мы были горды доверием, оказанным нам Родиной, поэтому службу несли с гордостью и старанием. Белое море встретило нас отвратительной погодой: сплошной туман, дождь, было очень хлодно. Ко всему этому в Баренцевом море шла высокая встречная волна. Корабль был очень мореходный, воду на палубу принимал мало, но качка была большой. 19 июля я в 24 часа вступил на очередную штурманскую вахту, или, как традиционно ее называют, «собаку» (с 0 до 4 час. ночи). Сдавал мне вахту слушатель Е. Е. Пивоваров. Нанеся наше полуночное место на карту вахтенного штурмана, сделав все необходимые записи, Пивоваров обратил мое вни¬мание на большую стаю китов, сопровождавшую пас уже несколько часов. Стояла хоть и холодная, но феерическая по красоте ночь. На фоне полярного солнца, почти касающегося горизонта, то тут, то там вздыма¬лись китовые фонтаны, а беляки больших волн окрашивались в какой-то розоватый оттенок. Изрядно покачивало, видимость была отличной, а ведь это главное для спокойной вахты. Берегов давно не видно, еще вчера скрылся мыс Нордкап. На руле худенький блондин краснофлотец Гаврилов, будущий известный флотский поэт, а на сигнальной вахте ладно сшитый здоровяк Харьковский, будущий наш журналист. Николай Александрович Сакеллари, руководитель нашей практики, одновременно был и старшим штурманом корабля. Определив место, он нанес его на свою карту старшего штурмана, полюбовался морем и китовыми фонтанами, пошутил, как всегда, с командиром корабля и, пожелав мне счастливой вахты, спустился к себе в каюту. Ушел с мостика и командир корабля. Я остался один на мостике. Кто плавал и стоял в молодости ходовую вахту да еще ночью в океане, когда все свободные люди спят, когда в голове где-то кроется мысль, что ты ведешь корабль, что от тебя зависит повернуть, если надо, палево или направо, что десятки спящих людей тебе доверяют свои жизни, тот поймет мое состояние: «Будь бдителен, вахтенный начальник, смотри вперед!». Казалось, это мне говорила вся торжественная обстановка на мостике и мерный рокот волн. Мое сознание наполнялось чувством какого-то торжества и ответственности. Ни берегов, ни огней не было видно, а хотелось бы по всем правилам разойтись хотя бы с встречным рыбаком или лесовозом. Хожу по мостику, проверяю, как держит рулевой на румбе, всматриваюсь в горизонт. Сосед мой по купе улыбался, внимательно слушал и в знак согласия иногда покачивал головой. Я продолжал свой рассказ. Самоупоение мое тогда длилось недолго. Наверно ни командир, ни старший штурман не успели еще и прилечь на койку в своих каютах под мостиком, как вдруг весь корабль ощутил мягкий, но сильный толчок. Его хорошо почувствовали также в машине и в кубриках корабля. Я сперва был ошеломлен. Кругом на море все было чисто. Кинулся к карте. Под нами колоссальные глубины. Мгновенно на мостике оказались командир и старший штурман корабля. Машины застопорены. Командир осматривает в бинокль море вокруг корабля. Н. А. Сакеллари что-то проверяет по своей карте... Я поражен, убит и как штурман уничтожен. Не нахожу слов что-либо произвести. . . Кое-кто из друзей слушателей тоже поднялись на палубу. Командир мрачно, колко спросил меня: «Товарищ Пантелеев! куда вы въехали? Надо на вахте быть внимательным». Говорил он медленно, с ярко выраженным прибалтийским акцентом. Из машинного отделения доложили, что там все в порядке, течи нигде нет, винты и руль исправны. На душе стало немного легче, хотя я все же ничего не понимал. Прошли минуты... Вдруг командир, долго смотревший в одну какую-то точку на поверхности моря, опустил бинокль, подошел к телеграфу, дал сперва «малый ход» а затем вскоре довел его до полного, как мы шли раньше. И тут, как бы обращаясь ко всем бывшим на мостике, он четко, раздельно с тем же своеобразным акцентом объявил: «Киты любят иногда спать почти на поверхности, вот вы и подранили беднягу. Вон его следы», — закончил командир, указывая рукой па какое-то тем¬ное пятно, уходящее уже за корму. И вновь все ушли с мостика, и вновь я остался один, но настроение было испорчено. Вся обстановка не казалась уже такой торжественной и фееричной. Сверлила мысль: «Ведь, наверно, все же можно было рассмотреть по курсу спящего кита, а, может, он и не спал, и сам попал под форштевень, пересекая курс. Не знаю». Но неприятное ощущение и все переживания на этой моей первой в жизни штурманской вахте остались в памяти, хотя и прошло с тех пор «всего» 42 года, почти полвека. Собеседник мой улыбнулся. По его словам, оказалось, что это частое явление, и ему не раз приходилось «будить» так китов в Тихом океане. Все же его слова не сгладили у меня тех минут своей штурманской беспомощности. «Ну, а второй случай?» — спросил меня капитан. Я уже не хотел продолжать, чувствуя иронию в вопросе. Второй случай тоже «дурной», тоже стоил мне и нервов, и переживаний. Окончив штурманский класс, я уже несколько лет плавал штурманом на подводных лодках в Черном море, а в 1927 г. был старшим штурманом крейсера «Червона Украина». Плавали мы тогда много, и, мне казалось, что в штурманском отношении я хорошо знаю Черноморский театр. Крейсером командовал опытный командир, мало разговорчивый флегматичный Николай Николаевич Несвицкий. Как-то в начале сентября 1927 г. он приказал мне сделать прокладку пути из Севастополя в Сочи и доложить ему. Работа была несложной, по меня сразу же заинтересовало, почему именно в Сочи. В этом курортном местечке обычно отдыхало высокое начальство, и с задачами боевой подготовки заход туда никогда не связывался. За кем мы пойдем в Сочи, мне так и не удалось узнать у командира. В ответ на мой вопрос он лишь прищурил свои и без того маленькие глазки и, как обычно, только буркнул: «За начальством». Вечером 11 сентября на крейсер прибыли Командующий флотом В. М. Орлов и член Военного Совета Г. С. Окунев, а в ночь на 12 сентября крейсер вышел в море. Придя на траверз маяка Сарыч и надежно определив место крейсера, мы легли па прямой курс к Сочинскому маяку. Ночь была, как обычно в это время в Черном море, упоительной, мягкой, теплой, ароматной ... в общем все существующие слова восхищения подходили для характеристики этой действительно сказочной ночи. А лунная дорожка бежала, казалось, через все море. Не даром Айвазовский посвятил свое творчество Черному морю. Равномерно и сильно гудели вентиляторы, под носом крейсера шелестели буруны. На верхнем сигнальном мостике комфлот о чем-то беседовал с командиром корабля. На ходовой мостик к вахтенному начальнику и старшему штурману иногда доносились смешки комфлота и его голос — приятный баритон, но слов было не разобрать. Хорошо в такую чудесную ночь идти большим ходом па новом крейсере. Настроение у всех отличное, никто из начальства не хочет идти спать. Вот гаснут маяки на южном берегу Крыма. Ялта обозначается едва заметным заревом и то только в хороший бинокль. Идем «перевалом», т. е. не вдоль берегов Крыма и Кавказа, как обычно плавают товаро-пассажирские суда, а напрямик — через все Черное море. Кругом никого, не предвидится встреч с другими кораблями, нет никаких навигационных препятствий. Взглянул на карту — под нами по всему курсу следования глубины в несколько десятков метров. Словом, ночь была чудесной, и все вокруг было спокойно и восхитительно. Но вдруг, когда мы стали подходить к меридиану Керченского пролива, весь крейсер сильно, как мне показалось, даже дважды вздрогнул, и создалось полное впечатление, будто корабль с полного хода влетел па каменную гряду. «В чем дело?» — услышал я грозный голос комфлота. Командир немедленно застопорил машины, и у карты в штурманской рубке мигом очутился и комфлот, и член Военного Совета, и командир крейсера, и кто-то еще. В ушах моих стояли разные голоса, но смысл их слов был один: «Штурман, в чем дело? Где наше место?». Все уставились на карту. Но карта молчала, а крейсер постепенно терял скорость, двигаясь только по инерции. Что мог ответить штурман! Он так же молчал, как и в 1924 г. Но ведь в Черном море китов нет. И на этот раз сообщили, что машины, руль и винты в порядке, течи нет, все в машинах слышали сильнейшие удары по корпусу. А крейсер был почти на середине Черного моря. .. Через несколько минут командир дал ход, крейсер вновь понесся в чудную ночь. Но мне казалось, что и командир, и комфлота, и краснофлотцы на мостике — все смотрят на меня недобрыми глазами. Смотрел я на карту, но ответа не находил. Минут через 20—30 я увидел, как, прыгая через ступеньки трапа, понесся наверх наш радист старшина Доброштан. Я почему-то пошел за ним и скоро услышал громкий голос комфлота: «Николай Николаевич, все ясно: в Крыму сильное землетрясение с эпицентром в Ялте, возьмите телеграмму, почитайте...» «Так вот что», — подумал я и почувстовал на глазах своих что-то мокрое. Хорошо, что было темно. Через некоторое время пришло еще и еще несколько телеграмм из Севастополя от начальника штаба флота Г. С. Степанова, в которых сообщались подробности землетрясения и его последствия в Севастополе и Ялте. Теперь никто уже не вспоминал штурмана, все пришло на свое место, крейсер мчался в Сочи, командиры и краснофлотцы делились впечатлениями. Мой собеседник па этот раз не улыбался. Он внимательно слушал и, когда я кончил, лишь медленно произнес: «Да, как штурман понимаю вас, у меня такого не бывало, надо учесть. И чего только в море не бывает...» Мы оба задумались, легли, погасили свет. Да, действительно, чего только в море не бывает... Жизнь есть лучшая практика. КОНТР-АДМИРАЛ Я.Я.ЛАПУШКИН Я. Я. ЛАПУШКИН КОНТР-АДМИРАЛ ЗАПАСА «ВЕК ЖИВИ...» ПЕРВЫЙ БЛИН. В яркий солнечный день в конце мая 1925 г. па палубе штабного корабля «Кречет», стоявшего под флагом Командующего Краснознаменным Балтийским флотом у стенки Кронштадтской Средней гавани, выстроилась группа молодых красных командиров, только что окончивших Училище командного состава флота (ныне ВВМУ им. М. В. Фрунзе) и получивших назначение па Балтику. Мы только что прибыли, и никто ничего не знает. Куда и самое главное кем? Каждого волнуют эти вопросы, ответ на которые определит дальнейшую его службу на флоте. Вот на верхней палубе появляется фигура уже известного некоторым выпускникам начальника распорядительно-строевого отряда штаба флота Селянина. По привычке выпускники без всяких команд выстраиваются в две шеренги, Селянин на сей раз ограничивается общей командой «подравняться» и не углубляется в осмотр и проверку состояния пуговиц на кителе и блеска сапог. Через несколько минут раздается команда: «Смирно! Равнение налево», и на шкафуте появляется многим хорошо известный Командующий Краснознаменным Балтийским флотом М. В. Викторов. Характерное, точно высеченное резцом волевое лицо, чуть опущенная нижняя губа, изредка подергивающееся веко левого глаза. Он обратился к нам со словами: «Здравствуйте, товарищи красные командиры!». «Здр.. .вств.. .вия.. . товарищ.. .!» — слышится несколько нестройный ответ, так как вместо привычного «слушатели» прозвучало «командиры». Зачитывается приказ Командующего флотом о назначениях. Алафузов — на линкор младшим штурманом... Гусев — на бригаду эсминцев... Жуков — на эскадренный миноносец артиллеристом... Лапушкин — на эскадренный миноносец на вакансию штурмана. . . Наконец-то мечта, лелеянная еще 4 года тому назад на «Океане», сбылась. Я штурман. Да еще на минной бригаде. Да еще на легендарном «Азарде». Идет дальше перечень фамилий и назначений. . . Пастухов... Яковлев. .. На Бригаду эскадренных миноносцев, или, как ее по традиции продолжали называть на флоте, Минную бригаду, получила назначение большая группа выпуска 1925 г. — четвертого выпуска советского военно-морского училища. Из предыдущих малочисленных выпусков а Минной бригаде было всего несколько человек, в том числе И. С. Юмашев, И. И. Грен, М. Н. Курнаков и др. Большинство эсминцев стояло в капитальном ремонте в Ленинграде, в том числе и наш «Азард», переименованный в дальнейшем в «Артема», на который, кроме меня, получил назначение электриком-связистом В. И. Яковлев. Наш эсминец ремонт уже заканчивал, проходил ходовые испытания и через несколько дней вступил в строй. Переход в Кронштадт, приемки в порту, уничтожение и определение девиации по створам Кронштадтской стенки и наконец выход в море и переход в Лужскую губу. Первый самостоятельный выход в море штурманом! Проходим Кроншлот, затем еще хорошо видимый в то время корпус крейсера «Олег» на Большом корабельном фарватере, маяки Толбухин, Шепелев и Стирсуден с хорошо известной еще по училищной прокладке невязкой северного и южного берегов. Наконец курс задан на мыс Калганпя через Копорский залив с расчетом оставить Деманстейнскую банку к норду. С гордым видом осмотрев окрестности, штурман Л. забирается в заветный «собачий ящик» (так на эсминцах называли ограждение штурманского столика на мостике) и с умилением взирает на карту, слушает щелчки счетчика лага, смотрит на стрелку указателя скорости, колеблющуюся около цифры 16, посматривает на часы... «Лево на борт», — раздается над моим ухом громкая команда с дальномерного барбета. Выскакиваю из своего «ящика», миноносец с небольшим креном па левый борт катится влево, и готовые вырваться у меня слова: «Кто разрешил без меня рулем командовать?» — застревают в горле. Эсминец правым отводом задевает шток новенькой, только что окрашенной нордовой вехи. У дальномера стоял стажировавшийся по должности старшего помощника слушатель Академии А. П. Александров, который, скомандовав на руль «отводи», обратился ко мне со словами: «Штурман! ложитесь на старый курс». Больше об этом нигде, никем и никогда не было сказано ни слова, и только по записи в навигационном журнале можно восстановить коордонат, описанный около Деманстейнской банки при непосредственном участии штурмана Л. Проложив курс на створ Калганпя и снимая его с карты, я на 10° ошибся в отсчете транспортира. Тогда мне вспомнились слова В. А. Унковского в кабинете артиллерийской стрельбы училища, обращенные к юному Феде Челпанову: «Вон из рубки! Ваша артиллерийская карьера окончена!». Но у Ф. И. Челпанова это было в училищной рубке, и он в дальнейшем стал одним из лучших артиллеристов флота, а у меня это было у «живой» банки на 16-узловом ходу, и на первом же самостоятельном выходе моя «штурманская карьера» могла закончиться. С тех пор за несколько десятков лет своей штурманской практики и, кажется, небезуспешной я ни разу не забывал, рассчитав курс и задав его рулевому, немедленно перевести компасный курс в истинный и вновь проложить его на карту. ШТУРМАН И ЛОШАДЬ. Одно из первых флотских учений па Дальнем Востоке. Походный штаб руководства и флаг Командующего Морскими силами ДВ находился на «Томске». Командир «Томска» В. Андреев еще до постановки на якорь при входе в Совгавань отправил на тральщике и нескольких катерах десантную группу и теперь был занят приведением в порядок корабля после похода. Я сложил свое штурманское хозяйство и рассчитывал завалиться на несколько часов «на боковую», пока Командующий будет па берегу. Но не удалось. Дежурный по походному штабу звонит на мостик и вызывает: «Лапушкин, срочно на катер и на десантный пункт, Вы назначены посредником!». «Есть!» — отвечать больше нечего. Вместо катера дежурная шестерка быстро подбросила меня в бухту Постовую. На берегу меня встретил Куманин —комендант будущего укрепленного района. Представляюсь, докладываю. На вопрос Куманина, знаю ли я дорогу к десантному пункту, ответил, что не имею ни малейшего представления. У ближайшего дерева стояла небольшая лошадка, которую Куманин представил мне как знающую дорогу туда, куда мне надо, так как «она, видите ли, как раз из той части, которая на десантном пункте, и если ее не дергать, то она сама тебя довезет». В это время в штабе задребезжал телефон, и Куманин, бросив мне: «Садись и поезжай»,-—побежал внутрь штаба. Подобрав полы шинели, отвязав повод от ствола и использовав соседний пень, я взобрался па седло совершенно к этому безразлично отнесшегося «транспортного средства». Пошевелив повод, но не натягивая его, я предоставил лошадке полную свободу, но все же прикинул по пробивающемуся сквозь туман солнышку направление, куда меня «повезут». Вроде бы на восток, т. е. к берегу Татарского пролива, значит подходяще. Лошадка уверенно пошла вперед, но дорожка становилась все уже и уже, ветки задевали лицо, и, осмотревшись кругом, я убедился, что никаких следов для дальнейшего движения нет. Некоторое время я не рисковал взять управление своим «проводником» в собственные руки, однако, сделав еще несколько неуверенных шагов, лошадка остановилась сама и решила дальше не идти, несмотря на все мои уговоры. «Ловким» движением я сполз с ее спины, взял повод в руки и пошел. Однако «проводник» мой двинулся за мной только тогда, когда я, перекинув повод через плечо, довольно энергично потянул ее за собой. Через несколько минут где-то поблизости раздались голоса, лошадка моя проявила инициативу и пошла сама. Через минуту мы вновь были па проторенной тропинке, пересекающей просеку, по которой ехала верхом группа всадников, впереди нее был Командующий М. В. Викторов. Узнав меня, он спросил: — Лапушкин! А вы что тут делаете? Я ответил: — Назначен посредником на десантный пункт! Следую к месту высадки. — Н.. .да. Только десантный-то пункт в другой стороне! А какой дурак Вас на берег посредником назначил? — спросил М. В. Викторов, как обычно, подергивая левым глазом. — Вероятно, по утвержденному Вами плану, товарищ Командующий! — Н. . .да. Ну так вот, скажите ему (задать вопрос «кому?» я не рискнул), чтобы я Вас больше на берегу не видел, пока верхом на лошади ездить не научитесь! . . . Поехали! И уехали. А я возвратился обратно к штабу укрепрайона. Стоящая у приглубого берега бухты Постовой дежурная шлюпка {в то время еще никаких пирсов там не было) доставила меня обратно на «Томск». Как выяснилось впоследствии, я действительно был назначен посредником, но только не на десантный пункт, а с десантной партией и должен был следовать на ТЩ вместе с десантом. Однако при входе в Совгавань был сильный туман, командир «Томска» был занят погрузкой и отправкой десантных катеров, а начальник штаба О. С. Солонников дал приказание дежурному по штабу меня с мостика не трогать, пока не войдем в Совгавань, и отправить на десантный пункт потом. В последующем М. В. Викторов несколько раз спрашивал меня, научился ли я ездить верхом, и на мое молчание говорил: «А все-таки и моряку на лошади надо уметь ездить. Это всегда пригодиться может». Сам он прекрасно ездил на лошади верхом. «А ТАК И СЕСТЬ МОЖНО». Вдоль побережья Приморья от залива Де-Кастри до Владивостока мне впервые удалось пройти на небольшой парусно-моторной шхуне еще в 1931 г. А в 1932 г. я был назначен флагманским штурманом только что сформированных Морских сил Дальнего Востока (в последующем ТОФ). Командующий Морскими силами ДВ М. В. Викторов проводил на СКР «Красный Вымпел» рекогносцировку побережья за мысом Поворотный для выбора пунктов воз¬можного базирования и заходил почти в каждую бухточку. «Красный Вымпел» практически был единственным, пригодным для этой цели кораблем из всего состава флота. Два минных заградителя «Томск» и «Ставрополь» стояли на перевооружении, а входящие в состав флота несколько тральщиков, переоборудованных из рейдовых буксиров, были для этой цели мало пригодны. В поход Командующий взял и меня — флагштурмана. Штурман «Красного Вымпела» Б. В. Попов только что был назначен помощником командира вместо А. А. Барбарина, вступившего в должность командира корабля. Новый штурман на корабль еще не прибыл, так что мне фактически пришлось быть и корабельным штурманом. Погода в начале похода была хорошая, и осмотр нескольких бухточек за мысом Поворотный затруднений не вызвал. Однако через несколько часов ветер потянул от зюйд-оста, и, естественно, с моря пошла полоса тумана, вскоре окутавшая все побережье. Дальнейшее движение для целей рекогносцировки было бессмысленно, и М. В. Викторов дал приказание «где-нибудь приткнуться и стать па якорь, пока не пронесет». Сам он, как всегда, ходил по полубаку перед мостиком и в командование кораблем не вмешивался. Мы с А. Л. Барбариным, тоже штурманом, вместе со мной окончившим штурманский класс СКУКСА в 1927 г., рассчитали пройти немного вдоль берега к северу и затем войти в ближайшую бухточку (Успения или Преображения — точно не помню), где и стать па якорь. Идя по счислению (видимость была несколько десятков метров),. на траверзе входа в избранную бухточку по всем правилам штурманской практики легли на курс, перпендикулярный направлению береговой черты, и малым ходом начали сближение с берегом, измеряя глубины механическим лотом. Получив глубину 50 сажен, перешли на ручной лот и продолжали движение. 30... пронос, 30. . . пронос, 30, 25... пронос, 25... пронос, 25. Командующий не выдержал и крикнул на мостик: «Эй, командир, штурман, хватит, становитесь на якорь!» В этот момент-машины были уже застопорены, корабль хода почти не имел, и рулевой на лоте четким голосом на весь корабль выкрикнул: «15 сажен, грунт — песок!» Мы с Андреем Андреевичем тоже не выдержали и в один голос выкрикнули: «Отдать якорь!» Барбарин добавил: «50 на клюз». Пока корабль развертывался носом на ветер и приходил на якорь,, стена тумана, обычно стоящая в устьях дальневосточных бухт, разрядилась, и, хотя флагшток был еще в дымке, видимость на корму достигла уже нескольких кабельтов. Взглянув за корму, мы обнаружили не дальше чем в 1 кбт. «уютный камешек», выступающий из воды, о который лениво плескались голубовато-зеленые прозрачные волны. Викторов, весьма неласково взглянув на меня и подергивая левым глазом, буркнул: — Н.. .да, Командующий флотом с флагманским штурманом флота на единственном корабле флота чуть не сели на камни. Вот здорово-то было бы! Командир, подберите канат до 25, да пошли чай пить. Подобрав канат до 30 сажен, промерили кругом глубину. Меньше 15 саженей нигде не было. В дальнейшем я твердо запомнил этот случай и никогда не пытался у приглубых дальневосточных берегов выходить в туман на малые глубины. КАПИТАН 1 РАНГА В ОТСТАВКЕ И.И.ТЕРЕХОВ И. И. ТЕРЕХОВ КАПИТАН 1 РАНГА В ОТСТАВКЕ ПЕРВОЕ ПЛАВАНИЕ В начале мая 1921 г. группа молодых людей (среди которых был и автор этих строк) стояла на набережной Невы и любовалась большим белым кораблем. Это было учебное судно «Океан», стоявшее у левого берега Невы, немного ниже моста Лейтенанта Шмидта. На «Океане» размещались тогда вновь организованные ускоренные курсы техников комсостава флота, сокращенно «Техускомкур». Это название вызывало у пас легкое недоумение и определенные надежды на что-то морское. Большинству из нас не было еще и 20 лет, а морская служба рисовалась нам в виде плаваний по всем морям и океанам с необыкновенными приключениями где-нибудь в Марселе или Сингапуре. И мы стали курсантами Техускомкура, а «Океан» стал нашим домом. Начальником курсов был молодой моряк Докушевский. Он развил перед нами увлекательную перспективу похода на «Океане» во Францию, однако предварительно требовалось поставить «Океан» на ремонт. Нарисовав нам эти проекты, Докушевский, очевидно, считал, что на этом его обязанности по воспитанию новых моряков исчерпываются, и больше курсантами не интересовался. Основной интерес к нам проявляла кадровая команда «Океана». Эти бывалые моряки считали, что мы и есть как раз те самые парни, которых прислали для работ по уборке корабля. Нас называли не иначе, как «салагами». И вот салага ежедневно мыли и драили весь корабль и ходили гребцами на шлюпках. Кроме того, нас посвящали иногда в тайны семафора, азбуки Морзе и вязания морских узлов. Для приема пищи мы были расписаны по бачкам вместе с кадровой командой, по пять человек на бачок. С питанием в то время было трудно. Каждый день был один и тот же селедочный суп, а на второе пшенная или чечевичная каша. Бывалые кадровики поедали все мгновенно. Пока я дую на ложку, чтобы не обжечься, они успевали опустошить бачок. Иногда и. о. командира корабля Никита Дементьевич Харин устраивал учение по спуску и подъему шлюпок. Шлюпок на «Океане» было много; подвешенные на шлюпбалках, они занимали сплошь оба борта. Никита Дементьевич, кряжистый здоровяк, с кирпичным цветом лица, как бы вырубленного топором из крепкой породы дерева, широко расставив ноги, возвышается на рострах над спардеком. Командует он громко и протяжно, на особый марсофлотский манер. На набережной собирается толпа любопытных, все замирают. «Слабину выбрать!» — как бы поет Никита Дементьевич. Обе вахты стоят наготове, с ходовым лопарем на руках. «Па-а-шел тали!» — вдруг рявкает Никита Дементьевич и резко взмахивает рукой. В мгновенье ока мы бросаемся вперед и изо всех сил тянем ходовые концы талей, стараясь обогнать другую вахту. «Шишка, забегай!» — кричит Никита Дементьевич; шлюпки ходом идут наверх и почти одновременно останавливаются на своих местах. Так день за днем привыкали мы к корабельной жизни. «Океан» все так же стоял на своем месте, о ремонте и плавании уже не говорили, а мы чувствовали себя все хуже и хуже. По утрам с трудом встаем с койки, болят руки и ноги, ломит вес тело, оно стало, как восковое: ткнешь пальцем и остается ямка. Когда начали шататься зубы, все поняли, что это — цинга, результат скудного и однообразного питания. И вдруг радостная новость-—нам обещают «Астарту». Это — комфортабельная паровая яхта водоизмещением около 250 т, до революции принадлежавшая миллионеру Брусницину. На «Астарте» мы уже наверняка пойдем в плавание, куда — еще неизвестно, но во всяком случае в открытое море. Мы еще никогда в жизни его не видели. Открытое море — эти слова приобретают для нас особое значение и обладают необыкновенной притягательной силой. В один прекрасный день мы увидели «Астарту», она подходила к борту «Океана». Красивый стремительный профиль яхты с бушпритом и двумя наклонными мачтами, с трубой и прогулочным мостиком посредине, где, широко расставив ноги -,и по локти засучив рукава, у штурвала перед компасом стояла примечательная, вся разрисованная разноцветной татуировкой ЛИЧНОСТЬ — Жора Мозжухин. В зубах у него торчала прямая английская трубка, а лицо выражало гордое презрение. Мы с завистью смотрели на него, свесившись над фальшбортом «Океана». Мы переселились на «Астарту», и через несколько дней все было готово к походу. Прощаемся с «Океаном» и идем в Кронштадт. Этот город-крепость мы видим впервые, с любопытством смотрим на гранитные стены гаваней и застывшие в неподвижности серые громады военных кораблей. В Кронштадте нам нужно получить якорь, шлюпку, продукты и еще кое-что. Наш первый силач и гимнаст Митя Тырков один на спине притащил пятнадцатипудовый адмиралтейский якорь, бесхозно валявшийся на стенке. С бывшей царской яхты «Штандарт» получили вельбот красного дерева. Тогда мы не могли и предположить, какую роль в нашей жизни сыграет этот вельбот. Проходим Толбухин маяк. С запада пошла зыбь, «Астарту» качает, но мы и виду не подаем, что появилось ощущение тошноты, наоборот, удивляемся, что, оказывается, качка на нас не действует. К вечеру ветер и волна усиливаются, командир решает стать иа якорь за островом Сескар. Однако якорь не держит, нас тащит по ветру. Мы сидим, что на якорной цепи лежит рыбачья сеть, подтягиваем ее, находим запутавшуюся в сети салаку. Жора Мозжухин уверяет, что эту рыбу настоящие моряки едят живьем, слегка посолив, тогда не бывает цинги. Мы солим салаку и откусываем от нее по кусочку, рыба «пищит» у нас на зубах, давимся, но глотаем. Я живу в кормовом салоне, мой пробковый матрац постелен на полке над диваном рядом с иллюминатором. Наевшись сырой салаки, укладываемся спать. Чувство тошноты от качки и съеденной сырой рыбы увеличивается. Открываем иллюминаторы, врывается свежий морской воздух, становится легче. Не успел я безмятежно уснуть, как вкатившаяся в открытый иллюминатор волна обдает меня с ног до головы и выливается на спящих внизу на диване. Все вскакивают со своих мест, суматоха, смех. Задраили все иллюминаторы. Сильная качка. Выходим наверх посмотреть. Темная осенняя ночь, сильный ветер, крутые высокие волны кипящими верши¬нами обрушиваются через фальшборт на палубу. Держимся за что попало, лишь бы устоять на ногах. Со страхом и любопытством смотрим на море — вот что такое шторм. Подходит особенно большая и свирепая волна, высоко подхватывает «Астарту», бросает ее вниз, и вдруг страшный удар днищем о камни, с мачты срывается фонарь и с треском разлетается но палубе, судно сильно кренится, но Новая -волна опять подхватывает корабль и тащит его в кипящую темноту. Теперь уже все проснулись и выбежали наверх. Командир пытается сняться с якоря, но штормовой ветер и волны отбрасывают судно назад, и снова раздается страшный удар о камни. Машина работает полным вперед, но нас тащит назад, к Батарейной бухте. Ветер свирепствует, а косматые волны с ревом набрасываются па «Астарту» и с размаху бьют ее о камни. В машинном отделении пробоина, в кормовом салоне тоже. Судно начинает наполняться водой. Спускаюсь в кормовой салон, там уже по пояс воды, а на поверхности плавают мои шахматы. Вода перекатывается с борта на борт и грозит сбить с ног. Выкарабкиваюсь наверх. Корабль развернуло лагом к волне, с наветренного борта спускают шлюпку. Как только шлюпка коснулась воды, волной ударило ее о борт, и шлюпка разлетелась в щепки. Осталась еще одна шлюпка-вельбот из красного дерева. С большими трудностями, в отчаянной схватке с морем удалось спустить его на воду. Кто поздоровее сели гребцами, захватили сигнальные книги и кое-кого из ослабевших, и вельбот поглотила кипящая тьма. Вельбот пошел к берегу, где виднелся огонь Шепе-левского маяка. Дойдет ли он до берега—вот вопрос, который занимал нас больше всего. Вельбот дошел и вернулся к «Астарте» со служащим с маяка, который указывал наиболее безопасный путь между камнями. Началась эвакуация на берег личного состава и ценного имущества. Пока вельбот ходил к берегу и обратно, «Астарта» продолжала биться о камни и наполняться водой. Механик опасается взрыва котла, командир дает длинный прощальный гудок и приказывает спустить пар. Этот тоскливый гудок гибнущего корабля в предрассветных сумерках среди бушующего моря производит гнетущее впечатление, каждый невольно думает, суждено ли ему добраться до берега. Когда вельбот подошел в последний раз, чтобы забрать командира и нескольких оставшихся курсантов, «Астарта» имела крен градусов в пятьдесят, и по палубе уже нельзя было ходить. Передвигались на руках, хватаясь за фальшборт. Уже рассветало, когда мы подошли к берегу. Гребень волны выбросил шлюпку на берег, мы выскочили на песок. Первые минуты казалось, что земля качается под ногами. Но так только казалось. Земля была твердой и надежной, уютно светил огонь маяка, шумело осеннее штормовое море, а мы, мокрые и босые, стояли и не чувствовали холода. Вдали среди ревущих волн виднелась «Астарта». Корпус ее постепенно погружался в воду. И вот остались только две мачты и верхушка трубы. Наше первое плавание закончилось. Мы развели костер, обсушились и пошли по осеннему лесу к железной дороге. КАПИТАН 1 РАНГА В ОТСТАВКЕ В. И. ВОРОБЬЕВ В. И. ВОРОБЬЕВ КАПИТАН 1 РАНГА В ОТСТАВКЕ БЫВАЛО И ТАК В двадцатые годы, когда еще только развертывались гидрографические исследования в наших Арктических морях (в первую оче¬редь в Обь-Енисейском районе Карского моря), выделяемые для этой цели силы и средства были, по современным понятиям, весьма недостаточны. Поэтому применялись методы работ, которые, обеспечивая требующуюся для составления морских карт точность, выполнялись при минимально необходимой численности личного состава и наименьшей затрате средств. Так, основой для топографической (мензульной) съемки побережья в масштабе 1 : 100 000 служили астрономические пункты II класса, определявшиеся примерно в расстоянии 60—80 км один от другого, считая по берегу. Съемочный маршрут, проложенный по берегу и включавший в себя также ряд промерных знаков, увязывался между астропунктами. В 1926 г. произошел случай, заставивший улучшить организацию работ по определению астропунктов. До того времени астроном не имел никакого лагерного оборудования, не имел и радиоприемника для приема ритмических сигналов времени при определении долгот, а принимал радиосигналы на судовой радиостанции. Обычно, приняв вечерние {по местному времени) сигналы Науэна, астроном сходил на берег и определял из серии звездных наблюдений поправку хронометров относительно местного времени. По возвращении к утру на корабль производилось замыкающее определение поправки хронометра относительно гринвичского времени, и таким образом выводилась долгота астро-пункта как бы по небольшому хронометрическому рейсу длительностью 10—12 час. Такой метод был принят в то время и на Севере, и на Дальнем Востоке. При наличии группы из 4—8 хронометров точность была вполне удовлетворительной. 10 сентября 1926 г. ГИСУ «Прибой» подошло к мысу Халцыянай-Сале и высадило здесь меня с целью определения астропункта для обоснования топосъемки берега от мыса Сапожникова до мыса Таран. Погода была неблагоприятная, ночь пасмурная с дождем, звезды не показывались. Тем временем с вечера, пока судно стояло на якоре у мыса, несколько любителей-охотников отправились в тундру и вернулись с трофеем — рослым оленем. Впрочем, их охотничий пыл сразу остыл, когда оказалось, что олень имеет тавро, т. с. олень клейменый, а значит домашний. Этот олень, как потом выяснилось, был оставлен хозяином для поправки и попался нашим незадачливым охотникам. Утром «Прибой», сняв меня, направился в другой район работ. Прошло больше недели, погода, казалось, улучшилась, хотя северная осень вступала в свои права и можно было ждать резкого похолодания, но определить астропункт было необходимо. 20 сентября, когда «Прибой» спешил к мысу Халцыянай-Салс, небо прояснилось, надо было торопиться. Я принял радиосигналы времени и, не успев поужинать, был свезен на берег, установил универсал на столбе астропункта и стал терпеливо ждать нового прояснения, чтобы начать наблюдение звезд. Шлюпка вернулась к судну, стоявшему на якоре чуть южнее мыса. Темные рваные тучи быстро неслись с севера. Сила ветра пока не была заметна, так как низина мыса прикрыта с севера высоким холмом. Но вот ветер стал заходить к северо-западу, сопровождаясь резкими штормовыми порывами. Протяжные тревожные гудки с «Прибоя», а затем мигание клотикового фонаря: «Потерян якорь, уходим в море, утром ветер стихнет, придем», — читаю я. Придется терпеливо ждать; надежды на прояснение пет, ревет шторм, и во внезапно начавшейся снежной пурге быстро исчезают огни уходящего «Прибоя». Потянулась долгая ночь и наступивший тусклый рассвет не принес перемены. За ночь вся местность изменилась, тундра покрылась снежным налетом, на небольших озерах и лужах образовалась корка льда, видимость плохая, шквалистый ветер несет колючий снег. Пришлось топором вырыть в глинистом песке яму, чтобы хоть немного укрыться от пронизывающего ледяного ветра. Так прошел день и еще ночь; уйти некуда: ближайший населенный пункт Новый Порт в 500 км. Чтобы сберечь силы, приходилось лежать скорчившись в яме и временами бегать для согревания; для костра не было абсолютно никакого топлива. Днем 22 сентября сквозь завесу снега показался силуэт «Прибоя» и так же быстро исчез, как появился; очевидно, шторм исключал всякую возможность спуска шлюпки. Третья ночь была особенно тяжелой, ветер стал понемногу стихать, но мороз усилился; усталость же казалась предельной. Только хронометры, регулярно заводимые и сравниваемые между собой, указывали, что прошли третьи сутки и еще ночь; море заштилело, появился тонкий припай. Утром 24 сентября, очнувшись в яме от полузабытья, я, не веря своим глазам, увидел несколько оленей, запряженных в легкие нарты. Стоявший рядом ненец с удивлением, но участливо, смотрел на жалкую, съежившуюся и полузанесенную снегом фигуру. Объясняться пришлось знаками, ненец не знал ни слова по-русски; все же удалось попять, что это не кто иной, как владелец оставленного здесь летом оленя, повредившего ногу. Хозяин, откочевывая последним на юг в Тазовскую тундру, специально заехал с легкими нартами сюда, чтобы взять своего оленя; не будь этого, незачем было сюда приезжать. Никакой, увы, пищи у ненца с собой не было; его чум был раскинут далеко, а он налегке приехал только за оленем. Кое-как объяснились, поняли друг друга; ненец показал на свои легкие парты и уставших оленей и взять человека с собой он не может, но вернется сюда с пищей к полудню. Погоняя хореем оленью упряжку, ненец скрылся за ближайшим холмом. Вернется ли он? Не упущен ли единственный и последний шанс выбраться отсюда, поскольку «Прибой» не появляется и, возможно, с ним что-то случилось? Опять потянулись долгие часы, и вот наконец со стороны тундры показалась быстро несущаяся большая упряжка оленей, а в море на горизонте — долгожданный дымок, и вскоре — «Прибой» с пенистым буруном у форштевня. Радостной была встреча. Оказалось, что после безуспешной попытки сбросить на берег в бочонке продовольствие «Прибой» ушел в единственную на этом побережье укрытую от шторма бухту у мыса Сапожникова, и оттуда была снаряжена на север, ко мне, небольшая экспедиция на оленях, которая должна была подойти к месту назначения еще через двое суток. Дружески распрощались с добросердечным ненцем, щедро возместив ему утрату оленя, и он долго стоял у своих оленей на прибрежном обрыве, провожая уходивший на юг «Прибой». Этот характерный эпизод, показательный в то время для условий гидрографических исследований на Севере, дал ценный опыт в улучшении организации работ. Со следующего года астроном был обеспечен автономной радиостанцией, лагерным снаряжением; высаживался на берег не один, а с помощником и оставался на берегу, пока намеченный астропункт не был определен. Успешность и точность астрономических работ значительно повысились. ПОЛКОВНИК МЕДИЦИНСКОЙ СЛУЖБЫ В ОТСТАВКЕ М. П. ВИРТУОЗОВ ПОЛКОВНИК МЕДИЦИНСКОЙ СЛУЖБЫ В ОТСТАВКЕ У БЕРЕГОВ ПЕРСИИ В 1926 г. Советское правительство договорилось с правительством Персии произвести вдоль персидского побережья Каспийского моря комплексные гидрографические исследования. Выполнение этих работ было возложено на Убекокасп, из личного состава которого была сформирована гидрографическая экспедиция. Экспедицию возглавил начальник Убекокаспа Н. Н. Струйский, комиссаром был назначен П. Я. Николаев, командирами отрядов и партий В. В. Борисов, К. И. Знаменский, П. А. Калмычков, А. И. Ми-халевский, И. Н. Терехов и др. Медицинское обеспечение возложено на автора настоящей статьи. От правительства Персии для участия в экспедиции прибыл представитель Министерства общественных работ Персии господин Шах-Гули-Мирза. В первое Бремя он с недоверием относился к знаниям участников пашей экспедиции. Однако вскоре недоверие сменилось полным признанием научного авторитета руководящего состава экспедиции. Мне хочется на страницах «Записок по гидрографии» поделиться опытом медицинского обеспечения подобных экспедиций, ибо хорошо организованное медицинское обслуживание личного состава экспедиции во многом способствует выполнению поставленной задачи. Еще в период подготовки начальник экспедиции сообщил мае, что в дореволюционные годы аналогичные работы вдоль побережья Персии русские экспедиции не заканчивали за одну навигацию ввиду заболевания значительной части личного состава малярией. Поэтому в приказном порядке проводилась хинизация сотрудников экспедиции: два дня принимал каждый по 0,5 г хины в день, а затем делался трехдневный перерыв. Благодаря таким мерам за весь период работы (с июля по ноябрь) не было ни одного случая заболевания малярией среди личного состава экспедиции. Врач больницы г. Пехлеви сообщил мне, что у них имеются случаи заболевания столбняком. С профилактической целью при травмах с повреждением кож«ого покрова вводился противостолбнячный анатоксин. Благополучно было в отношении желудочно-кишечных заболеваний. Для питья употреблялась только кипяченая вода с прибавлением небольшого количества красного сухого кахетинского вина: приблизительно литр на ведро воды. Жаркая погода затрудняла охлаждение воды, а прибавление вина придавало приятный вкус. .Кроме того, большое содержание вяжущих веществ в кахетинском вине до некоторой степени являлось профилактическим средством против кишечных заболеваний. Солнечные ожоги открытых частей тела, чаще спины и лица, в первые дни работ береговой партии причиняли много неприятностей, особенно ожог губ. Загрязнение же потной кожи и ссадин на ней от колючего кустарника вызывало заболевание фурункулезом. Кожа, покрытая потом и ссадинами, оказалась хорошей средой для стафилококков — виновников фурункулеза. Причиной фурункулеза было также затрудне¬ние со стиркой белья и мытьем личного состава, так как на ГИСУ «Максим Горький» была только одна душевая установка (кабина). Пользование местными банями турецкого типа, т. е. с одним только бассейном воды, было категорически запрещено. Весь состав экспедиции был предупрежден о возможности Кожных заболеваний от мытья в бас¬сейне, где вода менялась только один раз в неделю. Полотняные или белые хлопчатобумажные рубашки без воротника (летние матросские форменки), но с обшлагом на рукавах, соломенные шляпы или панамы явились верным средством защиты от солнечных ожогов и заболевания фурункулезом. К чести специалистов береговых партий надо отметить, что никто из пострадавших от солнца или больных фурункулезом не пользовался освобождением от работ. С наступлением холодов отмечались простудные заболевания — катары верхних дыхательных путей, заболевание мышц (миозит). Тяжелых заболеваний, требующих госпитального лечения, не было. Хорошее питание, свежий воздух, профилактические мероприятия закаляли организм личного состава экспедиции, способствовали его работоспособности и успешному завершению задания. Мне, как специалисту-медику, было интересно знать, в каком состоянии находится медицинское обслуживание персов на побережье Каспия и каким заболеваниям больше всего подвержено население. В г. Пехлеви с населением более 30 тысяч была одна больница на 20 коек. Медицинский штат больницы — один врач, фельдшер и медсестра. Врачи оканчивали 3-годичное медицинское училище в г. Тегеране. Врачеванием занимались также врачи-практики. Право на врачевание они получали па основании представленных в санитарный медицинский совет при министерстве внутренних дел 50 справок от пациентов, которых они вылечили от той или иной болезни. На основе этих справок совет разрешал такому врачу заниматься частной практикой. Наиболее распространенным заболеванием среди населения была малярия. В деревнях до 90—95% населения болело малярией. Малярия, особенно ее тропическая форма, являлась причиной большой смертности населения. Заболевание малярией отражалось на всем быте и характере жителей. В персидских селениях даже в праздничные дни не приходилось слышать веселых песен, хороводов, музыки. Большинство персов и персиянок истощенные, с желтоватым оттенком лица. Другим распространенным заболеванием (до 30% населения) являлась парша грибковое заболевание волосистой части головы. Этой болезнью страдали как дети, так и взрослые. Жители городов и селений были благожелательны к советским людям. Рабочие-персы охотно нанимались в береговую партию нашей экспедиции. Местные жители часто приходили в лагерь за лечебной помощью. Местные власти в городах тоже хорошо относились к нам. Губернатор г. Наушехр устроил для руководящего состава экспедиции прием. Обед проходил в большой комнате, застланной ковром, на котором была накрыта богато сервированная скатерть. Стола и стульев не было, и нам трудно было в продолжение всего обеда сидеть по-турецки. С разрешения хозяина мы принимали лежачие позы или становились на колени. Основным блюдом был плов по-персидски: отдельно рис, отдельно баранина и различная зелень. Вина не было. В конце обеда подали крепкий чай с восточными сластями и фрукты. Жены губернатора (их было четыре) на обеде не присутствовали, по дверь в приемную комнату плотно не закрывалась, и мы чувствовали, что женская половина в дверную щель смотрит на нас. В г. Бендер-Тязь мы встречали английских инженеров-путейцев. Они производили съемку местности для прокладки железной дороги от г. Тегеран к берегу Каспийского моря. На побережье Каспия вели разведку природных богатств немецкие специалисты. В конце ноября 1926 г. по окончании работ экспедиция прибыла в г. Пехлеви. Представитель персидской стороны Шах-Гуди-Мирза перед отъездом В Тегеран поделился своими впечатлениями. С похвалой он отозвался о работе всех участников экспедиции. Перед строем личного состава Щах-Гули-Мир за сказал, что он восхищен трудовой дисциплиной советских людей, их энтузиазмом в работе и товарищеским отношением между командирами и матросами в неслужебное время. 25 ноября 1926 г. экспедиция, успешно выполнив поставленную перед ней задачу, возвратилась в г. Баку.

Напишите мне