Рассказы ИГОРЯ КАРАВАЕВА

Игорь Караваев. ПАМЯТЬ. Игорь Караваев ПАМЯТЬ И всё-таки наше детство на Севере было счастливым! Это потом родные и друзья будут про нас шутить, что мы выросли именно такими, какие мы есть, потому, что у нас были «тяжёлое детство, коляска без дна, деревянные игрушки, прибитые к полу, и подоконники, намазанные солидолом». Шутка есть шутка, а ведь всё, на самом деле, было замечательно! Север меня не тяготил нисколько, это были родные места. Гораздо хуже я переживал пребывание в крупных столичных городах. Мне не нравились стоявшие там старые дома с угрюмыми облезшими фасадами, широкими истёртыми ступенями в подъездах и высокими потолками в квартирах. Чему там восторгались в разговорах друг с другом взрослые? Гораздо больше по душе мне был запах недавно затвердевшего бетона и свежей краски под невысокими потолками новеньких «малогабаритных», как тогда говорили, квартир. Это были не застывшие свидетели истории, а знаки современности, динамичной, развивающейся жизни! Но такими были впечатления моего раннего детства, а вскоре они стали более глубокими и богатыми. Северная природа может показаться бедной и скудной, но это далеко не так. Самым тесным образом я общался с этой природой на рыбалке. Азартное это занятие! Я был, что называется, «дорвавшимся» рыболовом. Помню, как-то раз в Оленьей губе я почти бежал к воде, сжимая в руке снасть, и предвкушая, как сейчас размотаю леску и заброшу её в воду. Видимо, всё это было настолько отчётливо написано на моём лице, что два встреченных по дороге матроса засмеялись и сказали: -Ну, всё! ......(в смысле, «конец») рыбе! Рыболовом я был не очень удачливым, главным образом, потому, что для меня важным было не просто поймать рыбу, а использовать для этого именно ту снасть, которая мне тогда нравилась. Далеко не всегда рыба одобряла мой выбор. Впрочем, на рыбалке было ещё много интересного, помимо рыбы. Детям в те годы изредка удавалось «просачиваться» на пирсы, возле которых стояли подводные лодки. На борт нам подниматься корабельная вахта, естественно, не разрешала, но кое-кто из мальчишек изредка оказывался там, где нас совсем не ждали. Просто чудо, что несчастных случаев тогда удавалось избегать. Вид лодки, стоявшей «на ровном киле», был для нас приятен, но вполне привычен, не вызывал особого удивления. Гораздо интереснее было смотреть, когда, готовясь к погрузке торпед, подводную лодку дифферентовали. Воздух с грохотом и шумом выходил из цистерн главного балласта, после чего одна из оконечностей лодки уходила под воду по самую рубку, а другая непривычно приподнималась. Если дифферент был на корму, из воды выходили волнорезные щиты всех носовых торпедных аппаратов, если на нос - то кормовых, а заодно, при этом можно было разглядывать её винты и рули! Мне как-то раз, когда я ловил рыбу с пирса, чуть было не довелось поприсутствовать при погрузке торпед. Правда, я был своевременно замечен и удалён с места погрузки, а вот другому юному оленегубцу вообще несказанно повезло. Пока шёл инструктаж торпедопогрузочной партии, мальчик потихоньку сошёл с пирса на ошвартованный к подводной лодке плотик, а оттуда через открытую переднюю крышку проник прямо в торпедный аппарат! Хорошо, что он влез туда вперёд ногами, а не головой, и, убедившись, что в этой трубе темно, холодно и сыро, пополз обратно. В волнорезной нише «торпедиста» ждал сюрприз: незабываемый вид торпеды, висящей на крюке автокрана прямо перед ним, и удивлённое лицо командира БЧ-3, стоящего на плотике. Тут было чему удивиться: не каждый день из торпедного аппарата, куда грузят боевое «изделие», вылезает перепачканный смазкой пацан! А ведь мальчишку вполне могли и задавить... Подводные лодки были для нас не только местом, где служило большинство наших родителей, они вошли в нашу жизнь, наш быт и стали неотъемлемой частью привычного, родного для нас пейзажа. А когда кто-то из нас видел подводную лодку какого-нибудь нового проекта, это было такое событие! В Оленьей губе стояла целая дивизия ракетных подводных лодок проекта 629, и периодически то одна, то другая лодка заряжала свои аккумуляторы. Мы частенько засыпали и просыпались под звук дизелей прямо под нашими окнами, похожий на громкое и ритмичное сердцебиение. Только одна подводная лодка никогда на моей памяти не запускала своих дизелей. Стояла она у второго пирса, выделяясь какими-то очень странными обводами и совершенно неуклюжим силуэтом. На её ограждении рубки была нарисована звезда с цифрой «9» в центре. Это была УТС (учебно-тренировочная станция), переоборудованная из крейсерской подводной лодки XIV серии времён Великой Отечественной войны. Эти корабли североморцы любовно называли так же, как гвардейские реактивные миномёты, «катюшами». Лодка называлась «К-52», ею в войну командовал Герой Советского Союза И.В. Травкин. Цифра «9» обозначала количество потопленных Краснознамённой подводной лодкой вражеских кораблей и судов. Такая же УТС, стоявшая в Ягельной, была подводной лодкой «К-55». Она повоевать не успела, но участвовала в освоении Арктики в 50-е годы. А в Полярном в этом же качестве служила прославленная лунинская «К-21», та самая, что торпедировала немецкий линкор «Тирпиц». Чего только и кого только не было в Оленьей губе тех лет! Вот парикмахера точно не было. Парикмахерская периодически открывалась, но, как правило, ненадолго. То ли в «декрет» мастера уходили, то ли что... Выход из проблемы находился легко: в каждом экипаже был свой парикмахер из числа матросов срочной службы. Когда у кого-нибудь из мальчишек волосы становились слишком длинными, папа брал своего сына на службу и передавал в руки корабельных парикмахеров. При этом, нередко, отец сразу же окунался в свои служебные дела, а мальчик, если хотел, оставался среди матросов. Как-то раз сына наших знакомых, оказавшегося в такой ситуации, матросы во время обеда увели с собой на камбуз и накормили за экипажным столом. Вечером, когда мальчик поужинал уже дома, он после еды сладко потянулся и заявил: -Эх, вот сейчас бы ещё бабу! Удивлённые родители спросили сына: -Где это ты такое слышал? Кто так говорил? -Дяди-моряки! У меня посещение матросских казарм за компанию с отцом связано вот с какими воспоминаниями: сначала раздавался громкий вопль дневального, подававшего команду «Смирно!», потом кто-то что-то докладывал, а затем отец оказывался отгороженным от меня спинами матросов, окруживших его со всех сторон. Конца и края этому общению не было видно: со всех сторон подходили всё новые и новые люди, узнавшие, что к ним прибыл начальник штаба дивизии. В те годы такое развитие событий вызывало у меня тоску, а сейчас я вновь и вновь испытываю чувство гордости за своего отца. Какова нормальная реакция военного, когда в его часть прибывает начальник? Конечно же, спрятаться подальше! А вот такое поведение матросов дорогого стоит. Это при том, что у отца всегда была репутация жёсткого, требовательного начальника, непримиримого к любым проявлениям расхлябанности. Спустя много лет мне довелось снова побывать в Оленьей губе. 16 дивизия подводных лодок, ушедшая из своей родной базы, к тому моменту уже давно служила на Балтике, где поговаривали о предстоящем выводе подводных лодок проекта 629 из боевого состава. Возле изменивших свой облик пирсов уже не было ни одного знакомого корабля, на улице я не увидел ни одного знакомого лица. Дома, где жили мы с родителями, где жили наши друзья и знакомые, теперь стали (тоже лишь на несколько лет) родными для других людей. Впрочем, оказалось, что ушли из базы, увы, не все лодки нашей дивизии. На северном берегу губы Оленья, в бухте Незаметная, я увидел печальную картину: ржавые полузатопленные корпуса четырёх подводных лодок, между которыми сиротливо торчали из воды мачты наших безотказных трудяг-катеров, «МБМ-127» и «МБМ-113». А что это были за лодки? Западнее, почти у скалы, с дифферентом на нос лежала лодка Героя, «К-52», восточнее - «К-55», нос которой был на берегу. Мористее находились две лодки проекта 629: одна - без носа, кормы и рубки (из неё, судя по всему, делали ёмкость для радиоактивных отходов), другая - хорошо узнаваемая «К-110». Даже неисправная деталь, торчавшая, когда лодку снимали в фильме «Командир счастливой «щуки», осталась на месте... Понимаю: не могут вечно служить ни люди, ни корабли. Первые уходят на пенсию, вторые (тоже по старости) превращаются в металлолом. Такова диалектика жизни. Но ведь память о славных делах подводников и их кораблей можно было бы сохранить? Я спросил у встреченных мною оленегубских школьников, знают ли они, что за корабли валяются в бухте Незаметная, спрятанные, как нечто такое, чего надо стыдиться? Услышал уверенный ответ: -Конечно, знаем! Это старые фашистские подводные лодки! Комментарии излишни... Но если «К-110» и другая однотипная лодка, лежащая рядом, разделили судьбу других кораблей 16 дивизии, оставшихся в водах «дружественной» Латвии, если о «К-55» вообще не помнят, если «К-52» «посмертно зачислили» в состав флота, корабли которого она топила, то насколько лучше сейчас состояние «К-21»? Лодке вернули её первоначальный облик и, превратив в музей, поставили в Североморске. Увы, это отнюдь не «хэппи энд». Мы сейчас вполне можем потерять этот корабль-памятник. На ремонт и поддержание «К-21» в должном состоянии нет денег! Её лёгкий корпус местами представляет из себя толстый слой краски, металл под которым превратился в труху! Подводная часть в районе носа уже разваливается... Многое ещё можно написать о её нынешнем состоянии... Память о нашем славном прошлом, без которой у страны нет будущего, надо стремиться сохранять всеми силами и средствами! Неужели кому-то придётся пройтись с протянутой рукой по ветеранам-подводникам, чтобы спасти для истории хотя бы «К-21»? Игорь Караваев. ГОРОДОК, ч.1 ГОРОДОК Игорь Караваев Когда я слышу слова известной песни: «Ах, как хочется вернуться, ах, как хочется ворваться в городок…», неизменно вспоминаю о четырёх точках на карте Кольского полуострова: Оленьей губе, Ягельной (ныне Гаджиево), Североморске и Заозёрске (Западной Лице), где, в общей сложности, прошло больше сорока лет моей жизни. Конечно же, с этими местами у меня связано много воспоминаний. Североморск, столица Северного флота, уже в шестидесятые годы считался достаточно крупным городом, а в Западную Лицу я попал служить после училища, поэтому о них надо будет упомянуть отдельно. Сейчас, в основном, хочу рассказать о том, какими были Ягельная и Оленья в годы моего детства. Где-то, наверное, до конца семидесятых годов северянам были присущи такие замечательные качества, как открытость, доброта и душевная теплота, щедрость и бескорыстие, готовность в любой момент и при любых обстоятельствах придти на помощь любому, кто в ней нуждается. На Севере в годы детства и юности я постоянно видел проявление окружающими этих качеств. Казалось, северяне стремились согреть нашу холодную и скупую землю своим теплом. Увы, застал я и те времена, когда этими качества стали чуждыми для довольно значительной части людей, населяющих Мурманскую область. Не хочу обливать грязью всех черноморцев (знаю среди них очень хороших людей), но часть лучших традиций северян оказалась утерянной именно тогда, когда на Север переехало много людей именно с Черноморского флота (произошло это достаточно резко и заметно ещё в советское время). Жизнь в наших северных военных городках никогда нельзя было назвать райской. Суровый климат, суровая служба, разнообразные бытовые трудности, связанные с расположением наших военных городков далеко за Северным полярным кругом. Хороших автодорог в 50-60 годы на Кольском полуострове почти не было, из-за этого возникали и перебои со снабжением, и трудности с тем, как добираться от Мурманска до места проживания (службы). Тем не менее, отсутствие регулярного сообщения по большинству условно существовавших в те годы автодорог приобщало всех нас, кто тогда был детьми, к морю. Как пелось в популярной песне тех лет, «Звезда рыбака», «…здесь каждый с детства с морем обручён». Катер для нас был таким же привычным видом транспорта, как олень для жителей Чукотки, вертолёт для геологов в Сибири или автобус для горожан. Кто из нас не испробовал с малолетства свежего ветра и брызг солёной холодной воды на щеках? А те, кто страдал от морской болезни, точно знали, что катер, идущий по Кольскому заливу, даже при заметном волнении перестаёт качать после прохождения траверза острова Седловатого. Кроме того, в Оленьей губе была только школа-восьмилетка, поэтому ученики девятого-десятого классов каждый день путешествовали на специально выделенном катере из Оленьей губы в Полярный и обратно. Какая радость была для оленегубских старшеклассников, когда из-за плохой погоды оперативный дежурный не выпускал «школьный» катер! Тогда по единственной улице Оленьей губы (Строителей, или, как мы говорили, Бродвею) шатались ошалевшие от счастья школьники. Мальчики, в большинстве своём, были в «клешах», с модными тогда длинноволосыми причёсками (под «битлов»), а девочки - вообще, просто «все из себя». Обязательно у кого-то в руках была гитара, а то и чудо техники - только что появившийся в продаже переносной катушечный магнитофон «Романтик», работавший от батареек. Нередко ребята, вместо того, чтобы бродить по «Бродвею» (там домов тогда было совсем мало) шли на маленький «полуостровок» как раз напротив школы, рядом с контрольным причалом. В Оленьей губе школьников радовали маленькие размеры городка. Шагнул два шага в сторону - и ты уже на природе! Правда, давно уже нет ни старого контрольного причала, ни «полуостровка»: говорят, его взорвали, когда строили новый пирс. Старшеклассники превращали свой вынужденный и потому легальный прогул в маленький праздник. Мы тогда вовсе не были ангелами, но пить в компании пиво и материться при девочках у нас считалось позорным и недопустимым. Конечно, всякое в нашей среде бывало: и курить кое-кто уже с младших классов начал, и обычные потасовки временами превращались в серьёзные драки. Иногда такие схватки заканчивались очень плохо. Моего одногодка в Полярном зарезал тот, кого он избил… Снабжение наших северных гарнизонов (и в силу плохих дорог, и в силу отдалённости) было очень специфическим. В магазинах могло появляться такое, что невозможно было найти на где-нибудь в более южных городах, но там могло не оказаться самых элементарных и необходимых вещей. Помню, какой ажиотаж среди наших мам вызывала информация о привозе в Ягельную, например, молока (как натурального, так и сухого). Нередко в магазинах не бывало и хлеба, который обычно привозили из Полярного или Североморска. Кстати, в Оленьей губе была своя хлебопекарня, на которой, насколько помню, работали исключительно матросы-армяне. Они далеко не всегда умели более или менее сносно говорить по-русски, зато белый хлеб у них получался высоким, мягким и невероятно вкусным! Продукция маленькой пекарни шла на береговой камбуз, а также выдавалась тем, кто получал сухой паёк. Оленегубские дети нередко делали так: нагуляв на свежем воздухе волчий аппетит, подходили к пекарне, стучали в вечно закрытое окошко, обитое листовым железом, и, когда изнутри звучало громкое «Кто?», называли фамилию кого-нибудь из родителей. Матрос-пекарь проверял свой список, делал там отметку и выдавал хрустящую ароматную буханку, ещё горячую, которую ребятня тут же разламывала руками и поглощала без остатка. Однажды я видел там вот такую сценку. Матрос-подводник подошёл к пекарне и, весело подмигнув нашей компании, постучал в окошко. Последовал такой диалог: - Кто? - Гестапо! - КТО?! - Гестапо пришло! (это прозвучало уже менее уверенно). Возникла пауза: видимо, пекарь просматривал списки. Затем он бескомпромиссно ответил пришедшему матросу: - Здэсь нэт такой фамилия! Трудности разного рода в жизни обитателей наших городков могли существовать постоянно, а могли появляться периодически, более или менее внезапно. Тем, что в домах, по разным причинам, очень часто пропадало электричество, никого из нас нельзя было удивить или напугать. В каждой квартире были запасены плавкие предохранители-«пробки», коробка стеариновых свеч, несколько коробков со спичками, керосин. Газа в наших домах тогда не было, зато на каждой кухне стояла кирпичная печь с плитой, у которой конфорки были из чугунных колец, а в качестве топлива использовались дрова. Впрочем, на ней почти никто не готовил: у большинства были керосинки, а то и керогазы. Для разогрева небольшого количества пищи вполне годилась спиртовка, такая, как в школьном химическом кабинете. Кстати, и перебои с горячей водой (работавшие на угле котельные были несовершенными и маломощными) нам были нипочём: в ванных комнатах стояли дровяные титаны. При условии исправности этого оборудования можно было полноценно помыться всей семье. Хуже бывало, когда пропадали и свет, и вода. Правда, некоторый запас воды на такой случай всегда хранился в бидонах, кастрюлях и стеклянных трёхлитровых банках. С хранением скоропортящихся продуктов особых проблем не было. Зимой они могли висеть за окнами в сетках - «авоськах», а можно было их поместить в специальный стенной шкафчик на кухне, располагавшийся под широким подоконником. Шкафчик этот сообщался через достаточно крупное отверстие с холодным уличным воздухом. А поскольку на Севере и лето, как правило, прохладное, не избалованные комфортом северяне от отсутствия нормальных бытовых холодильников не страдали. В те годы не только холодильники были лишь у немногих. Поначалу и телевизоры были только где-то у трети или половины жителей наших городков. Это сближало! Люди собирались весёлыми компаниями, а не уединялись у ящиков с меняющимися картинками. Помню, и с детьми соседей мы тогда познакомились просто и быстро благодаря отсутствию в их семье телевизора: раздался звонок в дверь, и соседи без лишних церемоний втолкнули в нашу квартиру мальчика и девочку со словами: «К вам на телевизор!» Говоря о бытовой и другой технике, которой владели тогда жители наших городков, могу отметить: из-за упомянутого уже не раз отсутствия дорог автомобиль в тех местах и в то время не мог быть ни роскошью, ни средством передвижения, поэтому своих машин не было почти не у кого. Кстати, раз уж я упоминал о дровах. Для их хранения во всех северных городках стояли в большом количестве дровяные сараи - длинные унылые двухэтажные здания с кирпичными стенами, шиферными крышами, деревянными перилами, бесконечными рядами дверей и без единого окна (круглые вентиляционные отверстия на торцах не в счёт). Конечно, там хранились и дрова, но, в основном, сараи использовались для складирования старых и не очень нужных вещей. Там могла лежать всякая всячина, от ржавых патефонов выпуска тридцатых годов до браконьерских снастей. Что-то более ценное быстро исчезало: если даже двери и не взламывались снаружи, всё интересующее ребятню (а по сараям лазили, в основном, дети) вытаскивалось через верх, потому что перекрытия над кладовками не было. Сараи были очень популярным местом для детских игр, чуть менее опасным, чем пирсы или прибрежные скалы. Мне тогда ещё повезло: я жил в многоэтажных (по меркам Севера 60-х годов) домах «со всеми удобствами», а немало семей (как правило, молодых) получали крышу над головой в так называемых финских домиках. Это были одноэтажные постройки с единственной жилой комнатой, кухней, печным отоплением, без водопровода и канализации: за водой ходили на ближайшую колонку, а в туалетах температура была такой же, как на улице. Забегая лет на 10-15 вперёд, скажу, что, мыкаясь в лейтенантские годы без какого бы то ни было жилья, я мечтал как о чём-то несбыточном даже о таком «рае в шалаше»... У детей из северных городков, помимо тех игрушек, что продавались в магазинах, были в употреблении очень специфические предметы: всякие детали от оборудования, снятого с подводных лодок при ремонте; пластмассовые и металлические запчасти к старым торпедам; латунные форменные пуговицы и многие другие блестящие штучки, за обладание которыми папуасы во времена Миклухо-Маклая отдали бы всё, что угодно. На стрельбищах мы, бывало, набирали полные карманы разнокалиберных гильз, а те из нас, кто был сообразительнее и терпеливее, ухитрялись позади мишеней находить и пули. «Игрушки» подобного рода у мальчишек из Западной Лицы, насколько я знаю, были куда более опасными: неразорвавшиеся гранаты, снаряды и мины времён войны, стрелковое оружие с патронами к нему, и так далее... Сколько детей и подростков погибло или было покалечено во время экспериментов с подобными находками! Не раз могли пострадать от таких «невинных шалостей» и посторонние, ничего не подозревавшие люди: бывало, мальчишки прятали от родителей взрывоопасные предметы в самые неожиданные места, например, в электрические щиты на лестничных площадках. Надо сказать, наше детство, даже в условиях Крайнего Севера, было счастливым: о нас заботились не только родители, но и школа, государство и различные общественные организации. Всё в нашей жизни было продумано, запланировано и расписано на многие годы вперёд: приём в октябрята, пионеры, в комсомол, летний отдых в пионерских лагерях, учёба с одновременным воспитанием из нас строителей «светлого будущего». Следует отметить, северные военные городки действительно были такими местами, где коммунистическая идеология сбоев не давала и долгое время почти не пробуксовывала (несмотря на постоянные «временные трудности» и косноязычие отдельных идеологических работников). Речь идёт не только о политработниках (кто только после лишения КПСС руководящей роли и распада СССР не писал о них!) Но раз уж я о них упомянул, приведу только две фразы некоего начальника политотдела, которые неоднократно слышала наша знакомая Лена Львовна Выходец, работавшая тогда в партийном учёте. Каждый раз, вручая молодым коммунистам партбилеты, руководящий товарищ произносил: - Читайте, читайте работы Ленина! Ничего плохого, кроме хорошего, вы там не найдёте! В наших школах идеологической работой занимались все учителя, в первую очередь, историки. Естественно, не у всех это получалось, как надо. Однажды «историчка» из Полярного, где училась моя старшая сестра, на уроке сказала незабываемую фразу: - Когда началась война и мужчины ушли на фронт, дети, жёны, матеря солдат встали за станки... (одна запятая отсутствует, поэтому видно, что употреблено просторечное слово, а никакого деепричастного оборота нет. Но ведь как это прозвучало и как изменило весь смысл сказанного!..) Многие наши учителя, тогда ещё совсем молодые, хранили, (возможно, на генетическом уровне) память о сталинских репрессиях тридцатых и пятидесятых годов. Это было очень хорошо заметно по их реакции на всякие слова и поступки учеников, казавшиеся им крамольными, а то и вовсе, почти что идеологической диверсией. Одно время школьники, в том числе, и я, увлекались самодельными штампами и печатями. Вырезали на ластиках словечки типа «Раб», «Жених» и прочие глупости. Однажды я изготовил и наклеил на грани деревянного брусочка штампики с именами героев самых популярных тогда в школьной среде анекдотов: «Fantomas», «Мао Цзе-дун» и «Н.С. Хрущёв» (1965 год к тому времени уже прошёл). К восторгу своих одноклассников, я ставил эти штампы на их тетради и дневники, просто на листки бумаги, а желающим - даже на ладони. Безобразие увидела учительница и отобрала у меня добротно сработанное изделие со словами: «Это же политика!!!» Спустя десятилетия я узнал, что из-за меня «пришили политику» девочке Лене Карасёвой из той детской компании, с которой я играл. Я рассказал в её присутствии совершенно невинный анекдот: Попугая арестовали и посадили в общую камеру с курицей и петухом. Попугай критически оглядел своих сокамерников и спросил: - За что сидите? - За драку,- ответил петух. - За спекуляцию,- сказала курица. - Ну вот,- гордо заявил попугай,- все вы тут сволочи, уголовники, а вот я - политический! Пионера в попу клюнул! Ничего не подозревавшая Лена пересказала анекдот в классе. На беду, его услышала одна из учительниц и потащила младшеклассницу к директору. В этом грозном кабинете ей сказали те же магические слова, что когда-то и мне: «Это же политика!!!» Рассказанное вовсе не означает, что наши учителя были тупыми жандармами. Я горжусь своими учителями и до сих пор с благодарностью вспоминаю их. Спустя много лет я вдруг подумал о явном противоречии нашей тогдашней жизни: у большинства офицеров жёны были с высшим образованием, рабочие места по специальности в соответствии с полученными дипломами для них всех в городках найти было невозможно. Надо полагать, немало среди них было и педагогов. Тем не менее, учителей для наших школ не хватало! Разгадка, как мне сейчас кажется, была простой. Игорь Караваев. ГОРОДОК, ч.2 )(Продолжение) ГОРОДОК (продолжение) Игорь Караваев Я припомнил слова моей мамы о том, что практически 100% работавших в школе женщин разводились со своими мужьями - подводниками, если вовремя с этой работы не уходили. Конечно, раз так (а дело обстояло, как я вспоминаю, именно таким образом), то кому же добровольно хотелось обрекать свою семью на распад? В условиях нехватки учителей в наших школах нередко преподавали (в основном, труд, физкультуру и пение)... матросы срочной службы! Конечно, это были тщательно отобранные люди, и вели они себя достойно: не приставали к старшеклассницам и не позволяли себе непотребно выражаться, в том числе, даже в присутствии лишь только одних мальчишек. Какое-то время в нашей школе матрос вёл даже математику, причём, отнюдь не в младших классах. Парень отлично знал предмет, был умен и аккуратен но, тем не менее, ему с нами было очень сложно... Наверное, он был всё же чересчур строг. Видать, побаивался (не без оснований), что мы начнём с ним фамильярничать. Проблема безработицы среди женщин с высшим образованием решалась в наших городках по-разному. Учителя английского языка, например, чтобы не терять квалификации, работали добровольно и совершенно бесплатно («на общественных началах», как тогда говорили) в младших классах нашей школы. По этой причине мы изучали английский уже в первом классе! В Оленьей губе некоторые учителя (также бесплатно) работали в специально организованном консультационном пункте. Этот пункт был предназначен для матросов срочной службы, которые после увольнения в запас собирались поступать в институты. Там, в частности, работала и моя мама. А в Ягельной она вместе с тремя подругами работала на одной ставке библиотекаря. Ничего, что деньги за это у каждой из них получались «символические», зато трудовой стаж шёл. На общественных началах в городках выпускалась ежедневная радиогазета. В Ягельной её делали практически профессионально - текст читала женщина, которая до отъезда на Север успела поработать диктором. Одна женщина, закончившая физмат МГУ, работала в мясном отделе единственного продовольственного магазина, как тогда шутили, «рубильником». Ещё одна наша знакомая, имевшая диплом юриста и проработавшая несколько лет следователем, устроилась санитаркой в госпиталь. Целый день она мыла, подметала, ухаживала за больными матросами, а вечером вновь облачалась в меха, надевала свои золотые украшения, достойные настоящей дочери Кавказа, и шла домой, гордая и неприступная. Следует отметить, что практически все женщины наших военных городков каждый день в течение многих лет совершали свой тихий и неприметный, но, тем не менее, замечательный подвиг. Растили и воспитывали детей (большая часть - практически, без помощи своих супругов, «не вылезавших из морей»), хранили (не только в переносном, но и в прямом смысле) тепло домашнего очага, скрашивали жизнь и быт своих мужей. В течение десятилетий жёны подводников шли, как они шутили порой, «Вместе с флотом» (так называлась книга адмирала А.Г. Головко). Офицерские жёны не роптали на судьбу, они гордились своей миссией и любили ставшее для них родным Заполярье. Альбина Самусевич, северная поэтесса, посвятила нашим городкам целый цикл своих стихов. Вспоминаются, например, такие её строки: Моя страна гремит в эфире! Мне говорят: «Пиши пошире!» А я пишу про свой посёлок, России маленький осколок… Нельзя не написать и про общественную деятельность женщин. В те годы такая организация, как женсовет, действовала фактически, а не на бумаге. Женсоветы не только постоянно оказывали командованию реальную помощь там, где она была необходима, но и, порой, причиняли начальникам того или иного уровня серьёзную головную боль, заставляя их заниматься решением тех насущных проблем, которые они не желали видеть. За каждым домом, за каждым подъездом женсовет закреплял своего агитатора. Эти женщины работали не формально, для «галочки», а общались с каждой семьёй, с каждым человеком. Скольким людям, впервые оказавшимся на Севере, нужны были, как воздух, добрые советы, практическая помощь или просто тёплое слово поддержки! Среди «подшефных» моей мамы, как я узнал через много лет, была и мама моих друзей, Светы и Вадика Кукановых. Упомянутый мной консультационный пункт, кстати, был организован в здании оленегубской школы-восьмилетки именно по инициативе женсовета и силами его активисток. Занятия по таким предметам, как математика, история и русский язык, проводили жёны офицеров, а вот немецкий язык вёл командир подводной лодки «К-102» Геннадий Иванович Каймак, глубоко порядочный, грамотный и эрудированный человек. Проводились в пункте и политические занятия. Это делала на высочайшем профессиональном уровне одна из женщин. Её лекции о внутренней и внешней политике СССР получались настолько интересными, что на них стремились придти все, кто только мог, включая женщин, у которых были грудные дети (одни из них по очереди оставались со всеми малышами, другие шли послушать лекцию). Ушлый начальник политического отдела написал в своём отчёте об этом консультационном пункте исключительно как о детище политорганов. Его лукавство, как ни странно, повлекло за собой хорошие последствия. Умные люди в Москве оценили «инициативу на местах» и предписали повсеместно организовывать подобные пункты, к тому же, уже не на общественных началах: там появились «штатные единицы». Можно всякое теперь услышать о «преступной деятельности КПСС», но коммунисты в первичных партийных организациях (в том числе, и в школах, и при домоуправлениях - и там, и там они почти целиком состояли из женщин) честно и добросовестно делали своё дело, поэтому у них нет причины стыдиться своего прошлого. Не только ради выполнения полученных партийных или общественных поручений, а просто по-женски и по-человечески, жёны подводников помогали друг другу во всём. И хлебом делились, и на добрые слова не скупились, и детьми сообща занимались. Помню, как дважды, когда у моих родителей вдруг возникали какие-то непредвиденные обстоятельства, меня на некоторое время оставляли пожить в семьях наших друзей. Лена Львовна Выходец, в первом случае, и Изольда Иосифовна Богомазова, во втором, заботились обо мне, как о родном. До сих пор помню их душевную теплоту и кулинарные таланты. Конечно, бывало в женских коллективах всякое. И разные сплетни в тех кругах ходили, и без интриг кое-кто свою жизнь не мыслил, и так далее. Тем не менее, общая атмосфера в северных военных городках (в немалой части, благодаря офицерским жёнам) была именно такой, какой она, теоретически, должна была быть во всей нашей стране, строившей новое общество! Естественно, и дети, росшие в таких условиях, в те годы были менее «испорченными», чем наши ровесники на «большой земле» (и это даже на фоне того, что в Советском Союзе вообще, как сейчас говорят, «не было секса»). Однажды взрослая дочь наших знакомых по Северу, уже оканчивавшая школу, узнала от своей более осведомлённой одноклассницы о том, чем «должны заниматься люди после вступления в брак». Не в силах скрыть своего возмущения, девушка прямо при гостях, сидевших за столом, пересказала родителям рассказ подруги с использованием доступных ей терминов, заключив свою тираду словами: «Но это же некультурно!»… Если «кто-то кое-где у нас порой», об этом тут же становилось известно всем. С одной стороны, такой уклад жизни способствовал сохранению морального облика обитателей городка, а с другой, обстановка, когда все про всех знали всё, была чрезвычайно утомительна. Каждый шаг и каждое слово любого вмиг становились общественным достоянием, а если они представляли собой хоть какой-нибудь интерес, то делались ещё и предметом для всеобщего обсуждения. Хулиганство и серьёзные драки случались крайне редко, но тяжёлые предметы из окон, бывало, летали. Летом, когда семьи уезжали «на юг» (а это означало - куда-нибудь, по крайней мере, южнее Кандалакши), мужики, бывало, по очереди ходили в гости друг к другу целыми компаниями и, естественно, не с пустыми руками. Пьяницы и алкоголики встречались тогда среди подводников редко, но крепко выпить люди умели. Как-то раз один из гостей, зачем-то перенося через праздничный стол в доме своего знакомого табуретку, сшиб ею висевшую под потолком лампочку. Хозяин «затаил хамство», как тогда это называлось. Когда «истребителю осветительных приборов», в соответствии с неписанным графиком, настала очередь принять всю компанию у себя, потерпевший, умышленно почти ничего не выпивший, звезданул табуреткой с такой силой и меткостью, что она вместе с заграничной люстрой прошла сквозь обе рамы и вылетела вон. В другом случае, «гражданская жена» мичмана с береговой базы, обнаружившая, что партнёр «наградил» её нехорошей болезнью, кинула в него из окна радиолу, чемоданы с вещами и другое совместно нажитое весомое имущество. Не попала... В третьем случае, всё получилось невзначай, но от этого никому легче не было. Один крупный по масштабам Оленьей губы начальник купил дочери пианино. Инструмент с невероятным трудом загрузили на палубу катера то ли в Мурманске, то ли в Североморске, затем, после швартовки в пункте назначения, подняли инструмент (на руках!) по бесконечному деревянному трапу к самому дому и попытались затащить в подъезд. Не получилось: слишком узкой оказалась лестница. Тогда задействовали автокран. Остропили драгоценный груз и подняли на уровень распахнутого окна. При попытке втащить пианино в квартиру оно сорвалось и разбилось вдрызг о каменистый грунт... Кстати, о пьянстве и алкоголизме. Отец рассказывал, что командир бригады, в которую тогда входила его подводная лодка, однажды приказал провести заседание партийного актива соединения, посвященное очередному (уже в те годы!) витку борьбы с пьянством. Сам комбриг должен был выступить с докладом. Молодые командиры лодок, в том числе, и отец, которые тоже должны были участвовать в мероприятии, решили пошутить. Незадолго до начала заседания они похитили с трибуны обязательный, в таких случаях, графин, вылили оттуда воду и заменили её принесённым с собой неразбавленным спиртом. Комбриг долго читал заготовленную речь, затем у него пересохло горло. Налил из графина половину стакана, выпил. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Старый подводник перевернул страницу и продолжил чтение. «После этого,- сказал отец,- мы все его очень зауважали». Служба подводника всегда была тяжелой и опасной, но в те годы они особенно остро чувствовали, что новая мировая война может начаться в любой момент. В дни, когда только-только закончился «карибский кризис», я слушал новости через подаренные мне на день рождения наушники и запомнил слова диктора, которые, по малолетству, тогда не понял: «Мир был на грани ядерной катастрофы...» В те годы начальники, прошедшие войну, учили свою молодую смену тому, что нужно делать в море в боевой обстановке. Всё это не было пустым звуком. Готовились с полным напряжением сил, ведь время было очень тревожным. Помню, у нас в клубах крутили фильмы о противоатомной защите, а в США тогда, как сейчас стало известно, лихорадочно строили бомбоубежища во дворах всех частных домов. Напряженная международная обстановка не могла не волновать людей. К тому же, подводникам-северянам не давали покоя мысли о друзьях и сослуживцах, погибших в январе 1961 года на подводной лодке «С-80» при ещё не выясненных тогда обстоятельствах. Боевые тревоги объявлялись достаточно часто. Понятие «учебная тревога» появилось значительно позже. Не раз начинала завывать сирена, установленная на крыше котельной, возвещая об очередном повышении боевой готовности. При этих звуках все моряки бежали на свои корабли, не зная точно, учения ли это или «уже началось». В те годы я отца почти не видел: он или был в море, или приходил домой и уходил обратно, пока я спал. Однажды я не заметил, что отец дома, что он спит в соседней комнате, и, во что-то играя, изобразил звук сирены. Тут же отец вскочил и, одеваясь на бегу, бросился на выход. Когда он понял, в чём дело, то ругать меня не стал, а только поглядел с укором и снова лёг, после чего опять мгновенно заснул. Тут я понял, насколько сильно он утомлён и издёрган... Игорь Караваев. ГОРОДОК, ч.3 (Окончание) ГОРОДОК (окончание) Игорь Караваев Через много лет, уже получив офицерские погоны, я услышал от отца всего лишь о нескольких, но очень серьёзных, случаях, участником которых он стал в те годы. Вскоре после своей первой автономки в качестве командира подводной лодки «К-107» отец стал начальником штаба 18 дивизии. Это была совсем не береговая должность: он постоянно «вывозил» в море молодых командиров. Очень часто отец ходил на боевые службы в качестве старшего на борту. Когда он был в автономке на «К-88», пришло распоряжение Генерального штаба: «Командиру «К-88». Следовать в район с координатами… (в общем, вблизи восточного побережья США), скорость при развёртывании - 24 узла». Распоряжение было адресовано командиру подводной лодки, но при наличии на борту начальника штаба именно он утверждал решение командира и нёс ответственность за его исполнение. А вот как такое можно было исполнить? Лодка всплыла в надводное положение и легла на новый курс, рассчитанный штурманом. Все три дизеля грохотали на самых полных оборотах, выхлопные трубы раскалились докрасна. Первую часть распоряжения они уже начали исполнять (и тут было совсем не до соблюдения скрытности), но как быть с требованием обеспечить на переходе 24 узла? В Генштабе явно ошиблись: решили, раз тактический номер лодки «К-88» («К»- значит «крейсерская»), то она атомная. В этом случае, теоретически, для неё такой ход был достижимым. Генштабу в ответ не будешь писать радиограмму типа «Вы что, с ума там все сошли?» Но, если в назначенное время не займешь позицию стрельбы и не сумеешь, с получением команды, «нажать на горжетку», как тогда шутили ракетчики,- к стенке поставят! Никого не будет интересовать, почему не выполнили приказа… Отец подумал ещё и отправил в Генштаб донесение: «Следую в район. По погодным условиям ход более 16 узлов дать не могу». Хорошо, что нашлись в том штабе умные люди, сообразили: как это так, атомная лодка - и вдруг зависит от погодных условий? Значит, получается, она всё-таки дизельная, проекта 629, а не атомная, 658 проекта, как штабные умники подумали сначала… Генеральный штаб вскоре отменил своё распоряжение относительно «К-88». Наверное, «карибский кризис» кое-чему научил. В те дни о том, что посланные в район предполагаемых боевых действий из Полярного подводные лодки проекта 641 также оказались дизельными, Министр обороны СССР узнал только после их возвращения назад и вызова командиров в Москву «на ковёр»… Это была авантюра, причём, совершенно не продуманная и плохо подготовленная! Лодки, вынужденные регулярно всплывать на перископную глубину для зарядки аккумуляторных батарей, без какого-либо обеспечения и прикрытия противостояли целому американскому флоту, а их командиры не имели четкого представления о своём международно-правовом статусе и не получали перед выходом внятного инструктажа о том, как действовать в той или иной ситуации… Ещё один случай, который только чудом закончился благополучно, произошёл с отцом, когда лодка, на которой он был старшим, находилась в Атлантическом океане. В тот день был шторм (в тех широтах постоянно штормит), поэтому шли на глубине 100 метров, на которой качка не чувствовалась. Вдруг прозвучал доклад гидроакустика: «Шум винтов атомной подводной лодки, пеленг быстро меняется на корму!». Пеленг менялся даже не быстро, а стремительно. Это значит, дистанция была очень малой. Американский атомоход выходил из Гибралтара, пересекая курс нашей лодки почти под прямым углом. Вот уже и в некоторых отсеках подводники услышали шум «американки» прямо сквозь металл корпуса. Через несколько секунд всё стихло, только нашу лодку качнуло подводной волной от пронёсшегося совсем рядом чужого корабля. Наши акустики почти до самого момента расхождения не слышали американской лодки из-за того, что шум её винтов экранировался её корпусом. «Вероятный противник» так и не услышал нашу лодку потому, что при движении под электромоторами она была исключительно малошумной. Всё могло закончиться очень плохо. Возможно, советскую лодку (или даже обе лодки) спасла лишь разница в единицах измерения: нашему рулевому-горизонтальщику была задана глубина 100 метров, а американскому, возможно, 100 ярдов (это около 90 метров)… Я уже писал о том, что жёны подводников проявляли активную жизненную позицию и на многое могли повлиять. Совершенно неожиданно они повлияли на внешний вид наших подводных лодок. Одной из примет того времени были громадные белые бортовые номера, нарисованные на подводных лодках почти во всю высоту ограждения рубки. Цифры эти были столь велики, что жители Ягельной, например, могли их различать без бинокля прямо из городка, стоило лишь какой-нибудь подводной лодке появиться на рейде. Жёны и дети подводников (а также подруги жён) безошибочно отличали «свою» лодку, потому что знали её бортовой номер. Как-то раз в Оленьей губе ждали возвращения подводной лодки из автономки. Подруга жены одного из подводников, находившихся на борту, работала в Полярном. Различив издали знакомый номер, женщина по «оперативному» телефону позвонила в Оленью: - Танечка, накрывай на стол! Ваши с моря идут! Бортовой номер (такой-то) - это же у них как раз такой! Разговор, «разглашавший военную тайну», был услышан людьми, которым это полагалось по должности. Попало и той, которая звонила, и её подруге, и, на всякий случай, мужу подруги (за слабую воспитательную работу). Был сделан и ещё один серьёзный организационный вывод: с тех пор (с 1968-1969 года) и поныне бортовые номера наших подводных лодок стали рисовать на относительно небольших съёмных щитках. Да, женский язык - грозное оружие! Нечаянно стать объектом всеобщего внимания и обсуждения не хотелось никому. Правда, находились люди, которым доставляло удовольствие нарочно поддразнивать гарнизонных сплетниц, зная, что близкие люди всё равно этим «кумушкам» не поверят. Иногда так озорничал и мой отец. Ему это всегда сходило с рук. Он имел репутацию неисправимого дамского угодника, способного искренне восхищаться женщинами, видеть у каждой из них её «изюминку», любящего и умеющего говорить комплименты. А вот репутации местного донжуана или казановы он никогда не имел. Во время обучения на академических курсах в Ленинграде отец по утрам приходил на остановку трамвая, отправляясь на занятия. Одновременно с ним изо дня в день там же появлялась симпатичная женщина. Вскоре они начали здороваться друг с другом, а потом и разговаривать (не более того). Как-то раз, общаясь на остановке с Генриеттой (так звали новую знакомую), отец издали разглядел жену своего сослуживца по Северу, известную своим длинным и злым языком. Та шла в их сторону, но отца пока ещё не видела. Решение созорничать родилось мгновенно. Отец попросил Генриетту взять его под руку. Женщина сначала удивилась, а затем, когда поняла, что участвует в розыгрыше, выполнила просьбу. Вот уже жена сослуживца приблизилась, и от удивления у неё широко открылись не только глаза, но и рот. Не ответив на «здравствуйте» и до неприличия пристально рассмотрев «парочку» в упор, она продолжила свой путь, не будучи в состоянии сказать ничего. Через некоторое время, когда к северной знакомой вновь вернулся дар речи, она обернулась и громко произнесла (почти выкрикнула): - Караваев! С ЖЕНЩИНОЙ!!! Воспоминания о городках моего детства будут неполными, если я не упомяну (хотя бы «штрихами») о северной природе. Зимой на Севере может показаться, что нет на Земле другого такого места, где суровая природа была бы столь же враждебной по отношению ко всему живому, как здесь. Местами виднеются каменистые обрывы, кое-где чернеют ветки, а всё остальное вокруг - это сплошной снег. Но такой пейзаж был привычным и милым сердцу, уже хотя бы потому, что за чёрно-белым берегом в ясный день отливало бирюзой море. Детям, считавшим себя коренными северянами, на Севере нравилось всё. Не беда, что снег - в него так мягко падать! Не беда, что бывает холодно: в движении холод не так страшен. Не беда, что ледяная «крупа» иногда бьёт по щекам - от ветра можно и отвернуться. Не беда, что зимой наступает полярная ночь - зато можно подолгу разглядывать Луну, звёзды, полярное сияние, вспыхивающие над водой разноцветные огни на берегу и на светящих буях. Кроме того, полярная ночь так здорово убаюкивает! В полярную ночь, если не было ветра, я чувствовал себя на улице так же уютно, как дома. А если ветер был - тоже хорошо! Самодельные авиамодели летали по причудливым траекториям очень далеко, а кораблики, выструганные из щепок, если они тут же не опрокидывались на морских волнах, глиссировали, как доски для сёрфинга. А наше море замерзает лишь в самые свирепые морозы (и то, лишь в некоторых бухтах). Когда я стал чуть старше, к таким зимним утехам, как санки, лыжи и коньки, добавилась подлёдная рыбалка. В этом была заслуга нашего соседа и отцовского сослуживца Кирилла Борисовича Курдина, уважаемого офицера и замечательного человека. Не могу сказать, что полярная ночь угнетала меня. Тем не менее, с какой радостью я, вместе со всеми северянами, встречал первое за много сумрачных зимних дней появление Солнца над горизонтом! Весна и осень на Севере очень коротки. Эти сезоны - всего лишь постоянная борьба разных типов погоды, в которой периодически и незакономерно побеждают то относительное тепло, то холод. Закономерность заключается только в том, что летом снег исчезает почти отовсюду, а зимой вновь появляется везде. Обычно где-то в начале июня за один-два дня сопки вдруг из чёрных превращаются в зелёные. Как пел Владимир Высоцкий (поэт, а не теперешний Главком ВМФ), «Нынче вырвалась, словно из плена, весна…» Так оно всё и получается, только уже в начале календарного лета. Этому предшествуют стремительно удлиняющиеся дни и столь же быстро укорачивающиеся ночи. А потом Солнце (если его не скрывают облака и туманы) круглые сутки ходит над горизонтом. Летом жизнь на Севере кипит и бурлит: всё живое пытается успеть максимально использовать немногочисленные дни хорошей погоды для выполнения всего того, что полагается по жизненному циклу. В это время воздух в тундре пряный и пьянящий. Озёра с чистейшей и прозрачной водой просматриваются почти до дна (хотя встречаются среди них и такие, куда бы даже пятиэтажный дом мог скрыться вместе с трубами и антеннами). Лето - благостное время для рыбаков, охотников и грибников. Подосиновики диаметром с фуражку на Кольском полуострове встречались всегда, взрывы на Новой земле и ядерные аварии здесь не при чём. Ягоды местами покрывают тундру сплошным ковром, и северяне используют для их сбора специальные совки-лотки с зубчиками (эти приспособления напоминают сильно уменьшенные экскаваторные ковши). Деревья на северном побережье, как правило, низкорослые, с искривлёнными стволами. У очень медленно растущих северных берёзок невероятно тяжёлая и твёрдая древесина. Тундра очень ранима, след от гусениц трактора или танка сохраняется в течение десятилетий. Осень приходит на Север почти вовремя, но она очень коротка, что компенсируется классической осенней погодой, стоящей на Кольском полуострове, как правило, в течение всего лета. Осень тоже по-своему прекрасна. Сопки очень быстро из зелёных превращаются в жёлто-красные, а вскоре в чистом северном воздухе появляется запах прелых листьев. А вот уже землю по ночам начинает покрывать иней, от этого трава становится похожей на тончайшие изделия из серебра, украшенные самоцветами из каменно-твёрдых замёрзших ягод. Ещё чуть-чуть - и вот уже вновь возвращается зима, самое привычное для Севера состояние. Да, климат северян не балует, но я не могу согласиться с южанами, вынужденными жить на Кольском полуострове, когда они ворчат: «Проклятый Север!» Я воспринимал непогоду в Заполярье так, как родственники воспринимают плохое настроение хорошего, близкого им человека. Сейчас живу в Санкт-Петербурге. Кажется, это не очень далеко от Мурманской области, тем не менее, здесь почти всё по-другому. Привыкаю к этому прекрасному городу, но всё виденное и пережитое на Севере постоянно остаётся со мной. «Это было недавно, это было давно…» Игорь Караваев. СТАРШИЙ И МЛАДШИЙ. СТАРШИЙ И МЛАДШИЙ Игорь Караваев «Служили два товарища, ага…» Оба (правда, с большим интервалом) закончили один и тот же факультет одного училища, оба успели послужить на атомных подводных лодках, обоих судьба затем свела в одной и той же береговой части. Назовём одного Старший, другого – Младший. Старший был не просто старше и опытнее – он по природе своей был человеком ловким, пронырливым, а также умел и авторитетом своим «надавить», когда надо. Младший, в силу возраста и стажа, был тогда немного наивным, но очень толковым и старательным, в общем, способным учеником. Как-то раз на партийном собрании части Старший выступил с острой критикой в адрес своего командования. Он сказал: - Всё наше руководство имеет жильё, и их не волнует, как живут молодые офицеры. А между тем, товарищ (далее - фамилия Младшего) до сих пор живёт в холостяцком общежитии и по этой причине не может привезти в гарнизон свою семью (хотя, на самом деле, семья Младшего не приезжала к нему по другой причине). Это позорящий нас факт, за который должно быть стыдно командованию части, и, в первую очередь, нашему уважаемому замполиту! Критика возымела действие. Вскоре Младший перебрался в отдельную квартиру. Он искренне и сердечно поблагодарил Старшего за неожиданную помощь, а в ответ услышал: - Нет, это тебе спасибо за квадратные метры! - Как это? - Скоро узнаешь! В те годы в отдалённых северных гарнизонах существовало понятие «кобелиный сезон». Летом почти все женщины вместе с детьми уезжали на юг (а югом считался даже Архангельск, не говоря уже о Ленинграде, Москве и, тем более, о городах Крыма). В этот период мужики в свободное от службы время либо занималось охотой, рыбалкой, сбором грибов, либо пьянствовали и слонялись по городку в поисках приключений, стремясь добиться благосклонности немногочисленных оставшихся женщин (почему летнему сезону и дали такое название). И вот наступило лето. Младший сидел за пишущей машинкой и, зарядив в неё сразу несколько листов, старательно печатал какие-то служебные документы. Подошёл Старший, бесцеремонно вытащил из машинки все листы вместе с копиркой и произнёс: - Чё ты хренью маешься? - А что надо делать? - Печатай объявление! - Какое? - А вот какое! Готов? Так: «Продаются джинсы женские, производство США, размеры 44,46,48». Хотя «48» на хрен, не печатай! - А какой адрес указывать? - Да ты что, своего адреса, что ли, не знаешь? - А где я возьму эти джинсы? - Да никаких джинсов не надо! Покупай шампанское и шоколад! Вечером после расклейки объявлений оба сидели на квартире у Младшего. Вскоре раздался звонок, и со словами «Мы к вам по объявлению!» на пороге появились, источая лёгкий аромат настоящих французских духов, две роскошные дамы. На них были надеты (несмотря на северную летнюю жару в плюс восемь градусов) шубки не то из норки, не то из соболя. Старший, сама любезность, засуетился: - Девочки, пожалуйста, сюда! Дамы проследовали в соседнюю комнату и увидели накрытый стол с шампанским и уже наломанным на кусочки шоколадом. Они огляделись, оценили обстановку и спросили: - А где же джинсы? Старший принялся оправдываться: - Вы понимаете, так получилось, что мы заказывали джинсы, но нам их пока не привезли, но, честное слово, обещали доставить следующим теплоходом! А пока - вот, пожалуйста… Но гостьи не нуждались в пылких сердцах хозяев, им нужны были именно джинсы (по советским временам - роскошь и страшный дефицит). Поэтому дамы посоветовали мальчикам прогуляться до военторга, купить себе там куриц и пачкать мозги им, после чего выплыли прочь. Следующими пришли две молоденькие сестрички из госпиталя. Услышав жуткую историю про джинсы и теплоход, они заулыбались и сказали: - Да нам, вообще-то, джинсы ваши и не были нужны! В общем, для двух наших джигитов то лето даром не пропало… Наступило очередное лето. Проводив на юг свою семью, Старший начал размышлять вслух в присутствии Младшего: - Так, надо что-то придумать… Номер с объявлением - это уже было, это не пойдёт… Так… И придумал. Подошёл к командиру части (с которым, в силу своего возраста и выслуги лет, особо не церемонился) и потребовал на пару часов для личных нужд грузовик «КамАЗ». Тот не спорил, и скоро Старший и Младший ехали на автомобиле, которым управлял очень опытный и аккуратный водитель. В городке Старший пересел из кабины в кузов и велел водителю медленно ехать задним ходом в сторону детской площадки, где виднелась группа детей с молодыми мамами. Водитель и в самом деле был осторожен и аккуратен, но женщины окружили грузовик с возмущёнными (кстати, совершенно справедливо!) криками: - Эти военные! Что им надо? Зачем переться на грузовике туда, где играют дети? Старший с улыбкой поднял руку: - Так, успокойтесь, пожалуйста! Уже не военные, я только что уволился в запас, но просто ещё не рассчитался с частью. Я назначен вашим новым управдомом. Пожалуйста, сообщите мне, кто имеет какие замечания по работе сантехники в ваших квартирах, а мы запишем и примем меры! Младший с приготовленными заранее толстой тетрадью и ручкой встал рядом. Женщины подходили, сообщали, что считали нужным, и диктовали свои адреса. Младший записывал, а Старший шёпотом корректировал процесс: - Так, эту не пиши, уж больно она страшная… Эту тоже не пиши, слишком до фига она орёт… В общем, оказалось, что некоторые адреса были записаны не зря, как и было задумано… Конечно, жизнь и служба у обоих не состояла целиком только из приключений, подобных тем, что тут описаны. Оба выполняли свои служебные обязанности, а соответственно, и часть, где они служили, оправдывала своё назначение и обеспечивала, как надо, уходящие в море и вернувшиеся подводные лодки. Не могу сказать, что завидую похождениям двух друзей. Просто очередной раз восхитился, услышав пересказ дел минувших из уст уже умудрённого жизнью Младшего, человеческой предприимчивости, изобретательности и способности нестандартно мыслить. Игорь Караваев. ЦРУ. ЦРУ Игорь Караваев Эта история произошла с одним из курсантов высшего военно-морского инженерного училища в советские времена. Молодой и холостой, беспартийный курсант 4 курса проводил свой летний каникулярный отпуск в одной из наших здравниц на берегу Чёрного моря. На танцах парень познакомился с молодой и интересной женщиной (кажется, откуда-то из Прибалтики), которой придавал особое очарование её милый лёгкий акцент. Вскоре отношения молодых людей (почти на целый месяц) стали самыми, что ни на есть, близкими. Отпуск шёл к концу. Предстояло расставание, ожидание которого мучило нашего героя. Тем не менее, разлука наступила ещё быстрее, чем её ожидали. В дверь номера постучали, и, едва герои нашего повествования успели накинуть на себя кое-какую одежду, в комнате появились немногословные люди в штатском. Они велели даме забирать вещи и следовать за ними. Наш рыцарь попытался вступиться за свою знакомую: - В чём дело?! Это моя девушка! Здесь какое-то недоразумение! Один из непрошенных гостей, чуть улыбнувшись, сказал: - Это иностранная разведчица, офицер ЦРУ. А вы, товарищ курсант, по прибытии в училище получите крупные неприятности! Молодой человек, раздавленный и опустошённый, вернулся в родные стены. Официальная бумага не заставила себя долго ждать. Из неё следовало, что курсант не разгласил ни военной, ни государственной, тайны, тем не менее, даже один только факт половой связи советского военнослужащего с иностранной шпионкой требовал осуждения со стороны общественности училища. Разгневанный начальник политического отдела приказал готовить открытое комсомольское собрание по персональному делу злосчастного курсанта, чтобы дать должную оценку преступному благодушию, моральной незрелости и политической недальновидности сего далеко не лучшего воспитанника системы военно-морского образования. Дальше всё шло как по нотам. Собрали полный актовый зал, за накрытыми зелёным сукном столами сидели члены президиума с суровыми и неподкупными лицами. Хорошо подготовленные выступающие яростно излагали свои заранее отработанные тексты. Огонь критики непрерывно обрушивался на опустившуюся от стыда голову того, кто запятнал своим поведением честное имя советского курсанта. Крепко досталось также всему мировому империализму. Мероприятие закончилось. Оно прошло на высоком идейном и организационном уровне, как надо! А затем произошло непредвиденное. Когда начальство уже вышло, из «народных масс» раздался чей-то радостный вопль: -Мужики! Да ведь наш курсант поимел офицера ЦРУ! Качать его!! Ура!!! Стихийно началось новое общественное мероприятие. Оно было совсем коротким, зато все присутствовавшие на нём горячо и единодушно выразили свои чувства. Игорь Караваев. (ОУС). ОСОБЫЕ УСЛОВИЯ СЛУЖБЫ. ОСОБЫЕ УСЛОВИЯ СЛУЖБЫ Игорь Караваев Есть такое выражение: «Особые условия службы», или, сокращённо, «ОУС». Оно имеет вполне конкретный смысл и обозначает службу на кораблях с ядерными энергетическими установками. За это людям полагаются денежная надбавка и определённое количество дополнительных суток к отпуску. Правда, приходилось мне встречать и другое, вольное, толкование ОУС. Когда в некоторых экипажах подводники начинали ворчать, что их задерживают на службе до 22, а то и до 23 часов, начальники возражали: мол, всё законно, это и есть те самые «особые условия службы», за которые вам идут такие «бешеные» льготы. Но, как выяснилось, у людей есть ещё одно понимание особых условий службы, причём, касающееся экипажей не только атомных лодок. В соответствии с давней традицией, в тот год на рейде Североморска состоялся очередной парад кораблей в честь Дня Военно-морского флота. Над морем чуть заметно колыхались длинные гирлянды флагов расцвечивания, сияли свежей краской борта, сверкала надраенная до зеркального блеска медь. Радостно и громко звучали военные марши. Праздник чувствовался во всём. На Севере стояла на редкость прекрасная погода: светило солнце, был почти полный штиль. Чувствовалось тепло нагревшихся камней, от воды исходил лёгкий запах йода и мазута. Цвёл пробившийся сквозь трещины в асфальте иван-чай. Над площадью возвышалась массивная бронзовая фигура матроса с автоматом. Чётко и ясно, во всех деталях, виднелся дальний берег. В гладкой на изумление воде виднелось отражение кораблей, лишь изредка искажаемое лёгким ветерком. Глядя вдаль стволами орудий главного калибра, на рейде хищно вытянулись два красавца-крейсера, «Мурманск» и «Александр Невский». Недалеко от набережной, заполненной зрителями, стояла, радуя глаз своим изящным силуэтом, дизельная подводная лодка проекта 641. Стоявшая в толпе старушка, внимательно рассмотрев лодку, произнесла, не обращаясь конкретно ни к кому: - Как же она плавает-то? Мало того, что железная, так ведь ещё и вся в дырках!!! Стоявший рядом нахал-матрос мгновенно отреагировал и ответил: - А вот так вот, бабуся, по самые я... в воде и служим! Игорь Караваев. ВОЙНА И ЧЕЛОВЕК. ВОЙНА И ЧЕЛОВЕК Игорь Караваев Для меня географическое название «Западная Лица» связано с бухтой, двумя реками, впадающими в неё, городком и военной базой, где я прожил и прослужил более четверти века. Для военных историков, в том числе, и для западных, это название служит напоминанием о жестоких, длительных, упорных и кровопролитных боях периода Второй мировой (Великой Отечественной) войны. На Кольском полуострове немецко-фашистские войска, вторгшиеся на территорию СССР, были ещё летом 1941 года остановлены на рубеже реки Большая Западная Лица. Дальше они продвинуться так и не сумели, а в 1944 году Кольская земля была освобождена от оккупантов. Какого масштаба и насколько ожесточённые бои шли в районе Западной Лицы, я мог почувствовать летом, когда ходил в сопки и в тундру на рыбалку, за ягодами или грибами. В сопках до сих пор можно найти взрывоопасные предметы, хотя там работали сапёры и лазило уже не одно поколение мальчишек. До сих пор там полно ржавой колючей проволоки - и нашей, и немецкой. Деревянные столбы, на которых она держалась, давно сгнили, а «колючка» всё ещё может рвать обувь, одежду и ранить кожу. В траве и на камнях лежит неисчислимое количество стреляных гильз разных образцов, осколки бомб, мин, снарядов. Попадаются обломки самолётов (на кусках дюралевой обшивки до сих пор видны трафаретные надписи и следы грифелей, которыми на авиазаводах делали разметку). Кое-где до недавнего времени стояли даже артиллерийские орудия, проржавевшие, но вполне узнаваемые. Хорошо видны окопы. Наши просто вырыты в земле, а на их брустверах лежат крупные камни; кое-где попадаются блиндажи, накрытые слоями полусгнивших брёвен и земли. Немецкие укрепления выложены гофрированным оцинкованным железом, на котором, зачастую, нет и следов ржавчины. Местами их опорные пункты бетонированы, а местами даже вырублены в граните скал. Ничего не скажешь, всё у них было сделано с умом, основательно и прочно… Не помогло! Много в тундре лежит костей, в основном, раздробленных. Это незахороненные человеческие останки. От тех, кого в войну на этой земле сумели похоронить, тоже очень часто нет следов: холмики сравнялись с землёй, временные надгробья сгнили. Я думал, что имею достаточно полное представление о той войне. Оказалось, нет. В нашу дивизию на очередную годовщину Победы приезжал ветеран Великой Отечественной войны, пехотинец, воевавший как раз в районе Западной Лицы. К сожалению, я в тот день дежурил и не мог быть на встрече с ним, но его рассказ настолько поразил моих сослуживцев, что они мне его подробно и эмоционально передали. Попробую как можно точнее воспроизвести этот пересказ. Летом 1941 года стрелковый взвод, в котором тогда воевал этот ветеран, расположился совсем недалеко от переднего края обороны окопавшихся немцев. Осенью, как почти всегда бывает в Заполярье, наступила настоящая зима со снегами, морозами и сильными ветрами. Очень скоро немецкие солдаты вынуждены были вступить в «сепаратные переговоры» с нашими. Дело было в том, что командование немецкой армии, рассчитывая на скорую победу, своевременно не обеспечило тёплым обмундированием свои войска, воевавшие на Севере. У советских воинов такая одежда была (опыт войны 1940 года нас кое-чему научил), зато в Красной армии в тот период было совсем худо с продовольствием. Немцы хорошо знали и о том, и о другом. Немецкие солдаты предложили нашим тайком от начальства меняться: мы им - тёплые полушубки, они нам - продукты. Нужды ни в боеприпасах, ни в продовольствии немцы в те годы не испытывали. Консервы, в частности, поставлялись им со всей Европы. После некоторых колебаний две группы невооружённых людей с узлами и коробками всё-таки встретились на нейтральной полосе. Обменялись, постояли за валунами, покурили, посмотрели друг на друга. Разошлись назад, неся драгоценный груз. Эта ноша могла стоить им жизни. Если бы информация о случившемся дошла до командования и соответствующих карательных органов, участников обмена неминуемо расстреляли бы свои же. Встречи на нейтральной полосе повторялись не один раз. Солдаты вблизи видели тех, чьи лица можно было раньше разглядеть только в бинокли. Шло время. За долгие месяцы немцы научились говорить что-то на ломаном русском, какие-то немецкие слова выучили и наши. Солдаты из двух подразделений двух противоборствующих армий уже знали друг друга и в лицо, и по именам, и по голосам. Они нередко перекликались через нейтральную полосу на странном смешанном языке. Тем не менее, одни хорошо понимали других: - Что там у вас случилось? - Пауль на мине подорвался! - Очень жаль! Действительно, нашим было искренне жаль Пауля. Ненависть к нацизму и фашистам по-прежнему жила в сердцах советских солдат, но она существовала как-то отдельно от особого отношения к тем людям, с которыми они помогали друг другу выжить в суровых условиях. В 1944 году, незадолго до нашего наступления, немцы произвели перегруппировку своих частей, и перед взводом оказались уже совсем другие солдаты. Когда наши получили приказ «Вперёд!», они без малейших колебаний ворвались во вражеские окопы и обратили противника в бегство. Ветеран вспоминал, что в один из дней того наступления он с товарищами оказался на берегу реки Титовка. Там солдаты увидели несколько трупов своих знакомых немцев. «Жалко их стало, как своих родных, - сказал фронтовик, - мы не пошли дальше, пока не похоронили этих людей по-человечески, хотя за это нас самих могли расстрелять». Когда я рассказал об этих событиях своему отцу, тот поведал мне о случае, произошедшем на фронте с их знакомым. Эту историю моему отцу рассказал его отец, мой дед. Дед, тогда ещё относительно молодой и крепкий, встретил в конце войны на территории Германии старика - односельчанина, который тоже оказался в составе Красной армии. Земляк, который, по старости, уже не мог ни стрелять, ни колоть, служил в обозе. Он поведал деду вот о каком своём приключении: Старика - обозника в тот день послали съездить на телеге за сеном. Он подъехал к большому стогу, взял вилы и принялся за дело. Внезапно старому солдату послышалось, что кто-то работает и с противоположной стороны. Отложил вилы и прислушался - да вроде бы, тихо. Старик пошёл посмотреть, что за наваждение, и тут чуть было не столкнулся с таким же, как и он, пожилым солдатом, только в немецкой форме. Его тоже послали за сеном. Седые сгорбленные люди молча постояли, поглядели друг на друга, подумали: «Нам-то с тобой что делить?». Снова взялись за свою работу, а потом поехали в противоположные стороны. Ещё одна история, чем-то немного похожая на эти две, случилась уже в другое время и на другой земле. Саша, мой друг детства, переехал с Севера в Москву, когда его отец закончил воинскую службу и уволился в запас. Саша вырос, женился, у него родился сын. Так уж случилось, что брак оказался непрочным, и Сашина бывшая жена с ребёнком уехали в Израиль. Лишь где-то лет через восемнадцать мой друг смог побывать на «земле обетованной» и увидеть своего взрослого мальчика. Какими долгими были их беседы! Сын рассказал, что во время службы в израильской армии он подружился с Денисом, тоже выходцем из СССР. Как-то раз Денис в составе разведгруппы был на территории какой-то арабской страны, с которой Израиль тогда воевал. Внезапно разведчики столкнулись с небольшой группой вооружённых арабов. После короткого боя в живых остались лишь два человека: Денис и один из его противников. Израильтянин побежал в сторону границы, а вот араб… Нет, чтобы помчаться к своим и радоваться, что уцелел, - араб, ведя огонь, стал преследовать Дениса. Пули ложились совсем рядом с убегавшим. Сообразив, что просто так от погони не оторваться, израильтянин упал за бархан, то же самое сделал и его противник. Араб в очередной раз выстрелил и вдруг крикнул по-русски: - Хрен уйдёшь! Денис тоже пальнул в сторону врага и ответил на том же языке: - Хрен возьмёшь! Завязался странный диалог: выстрел, а за ним - вопрос или ответ. Начал араб: - Бах! Давно из Союза? - Бах! Два года! - Бах! Недавно… Ты из какого города? - Бах! Из Ростова-на-Дону! - Бах! Земляк! А в какой школе учился? - Бах! В сто сороковой! Стрельба с обеих сторон прекратилась. «Араб» сказал: - Смотри-ка! Это же моя родная школа! Кто у тебя был «классной»? - Антонина Григорьевна! - Ну как же, учительница физики, помню! - А у тебя кто? - Эмма Семёновна! - Знаю, она в старших классах вела русский и литературу! У нас не преподавала, я младше был! При тебе кто был директором? - Лидия Ивановна. - Что-то я её не знаю! - Ты и не можешь её знать, она ушла сразу после нашего выпуска. А при тебе кто? - Алевтина Константиновна! - Помню, она завучем при нас была, а ещё вела химию. Такая изящная блондинка, из Белоруссии или даже из Польши... Помолчав немного, «араб» продолжил: - Ну, что же мне, блин, прикажешь теперь с тобой делать?! Знаешь что, земляк, дуй-ка ты к своим! - Ну да, конечно! Побегу, а ты мне в спину стрельнёшь! - Не стрельну! Сказано тебе – дуй отсюда! - Спасибо! Счастливо! - Бывай! Смотри, больше не попадайся! Игорь Караваев. ПОДЛЕДНАЯ АППЕНДЕКТОМИЯ. ПОДЛЁДНАЯ АППЕНДЭКТОМИЯ Игорь Караваев Дело было летом теперь уже далёкого 1983 года. Служил я тогда командиром минно-торпедной боевой части, или БЧ-3, на атомной подводной лодке проекта 671РТ Северного флота (на других флотах таких кораблей, кстати, не было). Лодка выполняла ответственную и интересную миссию: дальнее охранение нашего стратегического собрата, обходившего вокруг полюса Северный Ледовитый океан под паковыми льдами. Начиналось все не хуже и не лучше, чем бывало обычно. Сначала - долгая и тщательная (нередко - изнурительная) подготовка к автономке. Проходила она как на берегу, так и в море: многочисленные выходы, короткие заходы в базу, проверки, стрессы, вызванные многими причинами. И, наконец, мы пошли, как тогда это принято было называть, на «основное мероприятие». Неунывающие подводники шутили, что любовь к морю прививается созданием невыносимых условий на берегу. Отход от пирса воспринимался не только как начало длительной разлуки с семьями, но и как конец череды непрерывных мытарств. Всё встало на свои места, наступил размеренный и даже слегка скучноватый режим походных будней (для немногих, как тогда шутили, жизнь чуть ли не как в доме отдыха, только без солнца и пляжа, а для большинства, без всяких шуток, повседневный труд и многочасовые бдения по тревоге для всплытий без хода, потому что по-другому всплывать подо льдом нельзя). Мы все, и даже те, кто считались в нашей среде ветеранами, тогда были молодыми. С тем, что над головой – многометровый многолетний лёд, все достаточно быстро свыклись, как и с тем, что под килем – километры глубины. Все, кроме командира, на которого давил груз ответственности за выполнение задачи, за корабль и за жизни всех нас, грешных. Впрочем, это уже другая история… Лишних людей, как известно, в экипаже не бывает. Тем не менее, по заведённой кем-то давно традиции над корабельными врачами, которых подводники обычно именуют докторами, подшучивают все, кому не лень. До поры- до времени… Доктор наш, Виктор Викторович, кстати, в том походе выполнял несвойственную ему задачу: вёл визуальную ледовую разведку через слегка приподнятый перископ, и делал он это настолько хорошо, насколько позволяли глубина, прозрачность воды и освещённость. Счастье, когда серьёзной работы по специальности в походе доктору не находится, но понимание это приходит не сразу… Был у меня тогда подчинённый, командир группы, лейтенант Витя, только-только отслуживший год в качестве офицера и начавший уже в чём-то разбираться. Москвича Витю, холостяка и «домашнего мальчика», мама снабдила перед автономкой кучей дефицитных таблеток, которыми он и воспользовался, когда ощутил недомогание. У парня начался аппендицит, и симптомы его он некоторое время успешно подавлял, хотя болезнь развивалась. Когда всё же стало невмоготу, обратился к доктору. Виктор Викторович поставил правильный диагноз, но от этого легче никому не стало. Витя ощутил себя тогда практически обречённым, а врач (кстати, у нас, как на большинстве тогдашних лодок, единственный штатный медик в экипаже) почувствовал большую озабоченность из-за того, что возникла серьёзная проблема, решать которую придётся персонально ему. Немногим легче было и командиру: тот понимал, что даже самым полным ходом до кромки льда нам идти достаточно долго, и это при условии, что мы доложим обо всём в управляющий нами штаб и тот даст нашей лодке «добро» на выход из-подо льда. А потом ещё надо будет ждать подхода какого-нибудь корабля и передать больного на его борт, когда погода позволит… Но счёт, как понял командир (если, конечно, врач не преувеличивал), шел явно не на сутки, а на часы. Лишний раз выходить в эфир подводной лодке, находящейся на боевой службе, также было крайне нежелательно. Конечно, этот случай аппендицита на борту командиру был ну совсем некстати! Ох как не хотелось ему не только давать разрешение на начало операции, но и вообще признавать этот невесёлый факт … Командир усомнился, правильно ли поставлен диагноз. По словам тех, кто тогда в центральном посту присутствовал во время общения командира с врачом, дело было так: - Доктор, а Вы уверены, что у него аппендицит? - Так точно, товарищ командир! - А каковы симптомы? Врач уверенно перечислил симптомы, в том числе, не забыл доложить и результаты анализа крови больного. - Доктор, а где написано, что у аппендицита такие симптомы? Врач принёс какую-то умную и толстую медицинскую книгу, показал командиру. Тот полистал её и отбросил в угол: - Это никем не утверждено! Для меня это не документ! Впрочем, такая сцена вполне могла быть выдумана людьми, склонными к созданию многочисленных военно-морских баек. Так или иначе, доктор сумел убедить командира, что операция необходима и что проводить её надо как можно скорее. Из центрального поста врач вышел не только озабоченным, но и взвинченным. Его настрой мне сразу не понравился. Решил ненавязчиво понаблюдать за доктором (как-никак, речь шла и о моём подчинённом). Нервы врача «на разрыв и скручивание» (выражение из курса сопромата) начали испытывать после командира также и другие должностные лица. Старпом, милейший Евгений Михайлович, пытался убедить доктора, что количество запрошенного им для подготовки и проведения операции спирта (а его выдачей на корабле занимается старпом) явно завышено. Послушав доводы врача, Евгений Михайлович с названной цифрой всё же согласился, однако, попытался внушить ему, что для этих нужд вполне сойдёт не медицинский, а технический спирт (по крайней мере, частично). Вновь понадобились слова и время для того, чтобы их произнести, а времени для начала и завершения операции (Викторыч это чувствовал!) оставалось всё меньше… Затем последовали хлопоты по превращению находившейся в 7 отсеке мичманской кают-компании в операционную. Кстати, гражданские хирурги, не служившие на флоте, которым рассказывают про операционную в кают-компании, верят такому с трудом. Наконец, пришло время помыться перед операцией и самому больному, и нештатной хирургической бригаде. Тут уже в позу встал наш механик. Экономя пресную воду и всячески ограничивая её расход, он выразил опасения, что теперь, пользуясь случаем, мыться побегут все, кому не лень, и спустят все запасы воды. Поэтому механик предложил врачу ограничить время помывки до какой-то очень смехотворной цифры. Врачу, правда, уже давно было не до смеха. После разговора с механиком последовала беседа с замполитом. Инструктируя врача, тот выразил сомнение, не перепьётся ли хирургическая бригада, уже получившая сумасшедшее количество спирта, и не зарежут ли по пьянке больного. Воды с тех пор утекло много, и я не уверен, в точности ли запомнил, с кем и как тогда разговаривал доктор, и не могу оценить, какова была доля вымысла в рассказах о подготовке к операции. Так или иначе, когда я вновь подошёл к врачу, то увидел, что тот очень сильно нервничает. Вероятно, доктора из себя вывели не только мысли о предстоящей операции, но и все эти малоприятные беседы. Тут я струсил уже не на шутку. Подумал: если сейчас у врача такое состояние, то как он будет работать? О знаниях и способности нашего Викторыча оказывать в море квалифицированную медицинскую помощь я слышал только хорошее, но ведь надо было, как я понимал, чтобы во время операции скальпель был в спокойной и уверенной руке, а не в руке человека, которого «завели». Мне, как и всем, не хотелось, чтобы на борту появился покойник (а дело, как показалось, шло именно к такому финалу!) А раз так, буйное воображение тут же нарисовало жуткую картину, как именно я привожу бездыханное тело своего уже бывшего подчинённого к безутешной матери и гляжу в её глаза… Подойдя к доктору, дружески взял его за мощные плечи и с (искренне!) приветливой улыбкой сказал: - Витя, но ведь это у тебя не первая полостная операция! Не сомневайся, ты всё сделаешь, как надо. А всех, кто тебе нервы портил - а ну бы их куда подальше… Далее произошло то, чего предвидеть не мог. Как потом понял, Викторыч, встретив первого за все эти часы человека, который не «напрягал» его, а постарался выразить своё понимание и уверенность в успехе, уцепился за меня, как утопающий за соломинку (сходство моё с соломинкой, видимо, усиливалось ещё и тем, что меня тогда действительно нельзя было назвать излишне толстым). В светлых очах доктора вспыхнули огоньки, и он произнёс: -Так, ты мне будешь ассистировать! Это предложение меня в восторг не привело. Мастеря с детства всякие поделки, подставлялся, бывало, по неосторожности под свои же инструменты и вполне спокойно переносил, когда откуда-нибудь из пальца текла моя кровь, но вид чужой крови был для меня зрелищем жутковатым. До смешного доходило: будучи страстным рыбаком, пойманную рыбу сам потрошить избегал. Рассказал доктору об этом. Тот ухмыльнулся: - Х…., если будешь «отключаться» - мы тебе нашатырь дадим! Вижу, Викторыч уже окончательно решил для себя, что я буду включён в состав хирургической бригады, и пойдёт напролом, осуществляя своё решение. Привожу последний свой аргумент: - Витя, но ведь я вахтенный офицер, это ответственная вахта, заменить меня некому, а мне уже скоро надо будет заступать! - Ничего, договорюсь, за тебя кто-нибудь заступит! Иди, мойся быстрее, готовься к операции! Не помню уже, кто докладывал о таком решении доктора командованию, я или сам доктор. Помню, как мы все, и пациент, и хирургическая бригада, деловито и сосредоточенно мылись в душе 7 отсека. При этом больной наш излишне весёлым не выглядел. Получили понятный и конкретный инструктаж от доктора, зашли в подготовленную уже импровизированную операционную. Стол, покрытый нереально белыми простынями, зловеще оскалился аккуратной шеренгой хирургических инструментов, сияющих своими полироваными боками. Похоже, это зрелище испугало меня не меньше, чем больного Витю. На остальных участников операции это не произвело никакого впечатления: такое они уже не раз видели. Витю приободрили и уложили на стол. Протёрли ему живот спиртом, потом йодом, затем доктор вколол новокаин. На коже появилась «лимонная корочка». Мне стало совсем худо. Доктор через положенное время взял скальпель и аккуратно провёл им по животу Вити. Я помнил, как выглядит рыба, которую разделывают, и решил, что сейчас из раны полезут внутренности, но показался лишь окровавленный жировой слой. Тем не менее, почувствовал, что «плыву» (а точнее, как говорят, почти упал под стол). Слышу, словно издалека, голос Викторыча: - Дайте ему нашатырь! Тут же встряхнулся и вежливо отвечаю: - Да не надо мне ни …! Викторыч дал мне похожий на грабли ранорасширитель и сказал: - Тяни за край, когда скажу! А заодно держи его за ноги, чтобы не брыкался! Кишки, вида которых я так боялся, оказались совсем нестрашными, к тому же, выяснилось, что они у человека находятся гораздо глубже, чем у рыбы, и, чтобы до них добраться, надо пройти ещё несколько слоёв ткани. Учил ведь в школе анатомию, но представлял себе всё несколько иначе! Прошло совсем немного времени с момента начала операции, а я уже освоился настолько, что начал рассказывать такие анекдоты, от которых хохотала и хирургическая бригада, и как иногда казалось, наш пациент. Не представил еще двух участников операции. Роль «хирургической сестры» исполнял Вова, химик-санитар по должности. Приятели дали ему прозвище Фунт, но это было явно не за сходство с персонажем книги Ильфа и Петрова, а за созвучие фамилии. Тот не обижался. Позже он стал интендантом на другом экипаже, не побоявшись возможной на такой работе перспективы стать «зиц-председателем». Анестезиологом был другой Вова, наш с Витей подчинённый, торпедист. Он, кстати, впоследствии тоже стал интендантом, хотя его натура противилась этому. Был он честным и проверенным парнем. Врач и оба Вовы работали спокойно, внимательно, со знанием дела. А вот я оплошал и нечаянно смахнул на палубу инструмент с красивым названием «лопатка Буяльского». Одинокими и покинутыми в недрах операционной мы себя не чувствовали. За лёгкой переборкой висело переговорное устройство системы «Каштан» (многие подводники вспомнят его добрым словом, которое вряд ли можно сказать о более поздней и более «продвинутой» системе «Лиственница»). Неоднократно во время операции (пару раз - это уж точно!) командир пытался вызвать меня к «Каштану» и всё спрашивал: - Командир БЧ-3, Вы что там делаете?! Доктор неизменно и свирепо отвечал: - Товарищ командир, он не может подойти! Он мне здесь нужен! Вроде бы, на очередной запрос центрального поста врач ответил достаточно крепко и совсем не по - уставному. Так или иначе, непосредственно нас вскоре беспокоить перестали, а в качестве промежуточного звена для передачи информации к нам прислали замполита, Георгия Николаевича. Политработникам в те годы везде была дорога, и он безо всякого сомнения решительно открыл дверь в стерильную операционную. Будучи внезапно остановленным грозным голосом доктора, Георгий Николаевич занял пост за дверью, под «Каштаном». Бывало слышно, как замполита запрашивали о ходе операции. Но тот уже понял, что не следует нам мешать, и докладывал в центральный только то, что ему удавалось услышать: -Больной покрикивает. Значит, ещё жив! Витя действительно периодически вскрикивал. Анестезия убирает только болевые ощущения, а чувствительность ткани остаётся. Доктор постоянно разговаривал с Витей, объясняя, что он делает, чтобы тому не было слишком уж жутко. Наш пациент со вскрытой брюшиной иногда казался похожим на полупотрошеного цыплёнка, а доктор со слегка испачканным кровью фартуком вполне мог бы в таком виде появиться где-нибудь в мясном отделе. Это была для врача тяжёлая и ответственная работа, тяжёлая не только физически, но и морально: за исход операции он один нёс персональную ответственность. То и дело Викторычу вытирали обильно потевший лоб. Вдруг откуда-то в операционной появилась муха. Откуда такое в автономке, под водой? Этого ещё не хватало! Нам работы добавилось: ещё ещё не хватало! Нам работы добавилось: ещё и её надо было отгонять. Игорь Караваев. ПОДЛЕДНАЯ АППЕНДЕКТОМИЯ. (Окончание) ПОДЛЕДНАЯ АППЕНДЕКТОМИЯ. (Окончание) Игорь Караваев. Не буду описывать различных медицинских тонкостей и нюансов операции, в медицинской литературе всё описано точнее и глубже. Случай был непростой, поэтому работа шла в течение нескольких часов, естественно, без перерывов. Вдруг мне показалось, что я увидел вопрос в глазах у доктора, осторожно перебирающего кишечник нашего пациента. Решив, что, видимо, аппендикс не находится на штатном месте, а где он - не совсем понятно, я отпустил шуточку совсем в минёрском духе; - Витя, а вот хорошо было бы, если бы на кишках были пронумерованы все шпангоуты, и в ваших книжках было бы указано, на каком из них находится аппендикс! Не знаю, был ли мой юмор уместным, только Викторыч тут же нашёл, что искал. Так или иначе, сложная и длительная операция была позже успешно завершена, лишняя и уже ненужная организму деталь демонтирована, все швы наложены именно туда, куда следует. Перетащили больного на койку в изолятор и все вместе (кроме Вити, конечно) «приняли по чуть-чуть». Время моей вахты давно уже закончилось, на посты заступила другая боевая смена. В центральном посту увидел, что вахтенным офицером стоит опытный и мудрый Леонид Артурович, наш БЧ-4 - РТС, для которого такая вахта оказалась, по воле случая, «новым - хорошо забытым старым». Старпом спросил меня, как всё было. Коротко рассказал, чистосердечно признавшись, что мне в начале операции с непривычки «поплохело». Евгений Михайлович, видимо, полагая, что в ассистенты я сам напросился, доверительно сообщил истину: - Не зная броду, не суйся в воду! Ко всеобщей радости, пациент выжил. Чуть позже, переводясь на новую должность (с повышением), он напоследок мне слегка напакостил. Потом я пару раз встречал его, а дальнейшая Витина судьба мне неизвестна. Что касается остальных действующих лиц данного опуса, то мы уже стали военными пенсионерами: кто раньше, кто позже (кроме замполита, Георгия Николаевича, который, как говорят, скоропостижно умер несколько лет назад). Виктор Викторович, уйдя с лодки на берег, в течение нескольких лет был командиром части: лихим, но при этом грамотным, порядочным и умелым, каким он был и до этого. Сейчас работает над диссертацией, и Бог ему в помощь! Я послужил и поплавал некоторое время на самых больших в мире (согласно книге рекордов Гиннеса) подводных лодках, затем судьба занесла меня в штаб флотилии в своей родной базе. Служа на подводных лодках, я гордился своей принадлежностью к плавсоставу и слегка презирал «береговых» офицеров. Видимо, за гордыню и был наказан, став одним из них… Сейчас иногда встречаемся со старыми сослуживцами. В годы «холодной войны» мы вместе делали общее дело, и, кажется, нам свою задачу удалось выполнить неплохо. Правда, всякое бывало в нашей военно-морской жизни, но большинство из нас старается не вспоминать то плохое, что кто-то (умышленно или нет) кому-то делал на службе. Наверное, это правильно. Пусть останется с нами только хорошее! Игорь Караваев. ШТУРМАНА ШТУРМАНА Игорь Караваев. Штурмана - отродье хамское, до баб и вина охочее, однако за знание наук хитростных навигацких в кают-компанию допущать и чарку подносить. (Якобы Пётр I) Штурмана - это такие флотские специалисты, без которых не может обойтись ни один корабль, тем более, ни одна подводная лодка. Именно по их данным лодку приводят туда, куда надо, и именно они же ухитряются вернуть её точно на место (я проверял). И многое, и многое другое на них ещё возложено, и они это делают вполне успешно. По роду свое деятельности, штурмана постоянно на виду у командования и всякого другого начальства, которое находится на борту. С одной стороны, конечно, это хорошо: толковых и старательных замечают и продвигают по службе, а с другой - нарушается один из принципов службы: «Подальше от начальства, поближе к камбузу». Ведь сколько навигационных аварий произошло именно из-за того, что «замордованный», по милости начальников, штурман совершал досадные промахи! Не раз случалось и такое: штурман в кругу друзей ругал командира за самодурство, а когда сам становился командиром, вёл себя по отношению к своему штурману точно так же. Надо отдать штурманам должное: это, в основном, весёлый, неунывающий народ! Есть от чего им быть такими: наши преподаватели в военно-морских училищах передавали нам свой богатый опыт, обильно приправляя его специфическим флотским юмором, отчего всё сказанное, как правило, запоминалось сразу и на всю жизнь. Нам, минёрам, а также ракетчикам (штурманского факультета в те годы в родном Высшем военно-морском училище подводного плавания имени Ленинского комсомола не было) очень глубоко и серьёзно преподавали кораблевождение, сумев привить любовь и уважение к штурманскому делу. Преподавали великолепно подготовленные люди, прослужившие не одно десятилетие на флоте и не забывшие, что это за организация такая и что это за служба. Относительно чувства юмора, которое наши наставники демонстрировали на этих занятиях, могу сходу вспомнить целый ряд эпизодов. Вот, например, такой: мы на корабельной практике, несём штурманскую вахту, пишем навигационные журналы. В этих записях не должно быть пустых мест: если они остаются, их прочёркивают, чтобы невозможно было ничего вписать в документ «задним числом». Ходят по рядам два преподавателя, проверяют наши работы. Один из них, увидев в журнале у курсанта оставленную пустой строчку, говорит: - А зачем ты это оставил? Думаешь, я тебе работу подпишу, а ты потом сюда впишешь про меня, что я …? Второй преподаватель слышит этот монолог и хохочет. Тогда первый, повернувшись в его сторону, продолжает нравоучение: - Или, например, напишешь, что (фамилия коллеги) - … и …? Улыбка на лице второго преподавателя исчезает, зато смеёмся мы. Или вот ещё: начинается занятие по изучению «звёздного глобуса». Это такой жёлтый шар с нарисованными созвездиями, увенчанный, как короной, двумя скрещивающимися под прямым углом металлическими полукружиями. Преподаватель говорит: - Снимите с глобуса эту металлическую штуковину! Так, а теперь пусть каждый наденет её себе на голову! Теперь повернитесь, посмотрите друг на друга и больше так не делайте! Ещё маленький штрих: всех нас когда-то учили, что зевать, не прикрывая рот рукой, неприлично. Но запомнилось это ещё лучше, когда на лекции по кораблевождению преподаватель произнёс, обращаясь к моему соседу: - Товарищ курсант, прекратите зевать так, что через Вашу задницу паркет видно! Вспоминается ещё один пример. Кафедра морской практики – это не кафедра кораблевождения, но там тоже учат, как управлять кораблём (правда, несколько в другом свете). Юрий Иванович, любимец всех курсантов, начинает новую лекцию. Все мы знаем, что этот капитан 1 ранга побывал на очень многих морях и океанах, а перед тем прошёл через всю войну солдатом, воевавшим не где-нибудь - в истребительном противотанковом полку (такие части на фронте среди солдат назывались «Прощай, Родина!»)… Юрий Иванович произносит предисловие перед началом вводной лекции по МППСС (международным правилам по предупреждению столкновений судов): - Мальчики, учите МППСС! В жизни пригодится! Привожу пример: ночь, южный берег Крыма, и я на пляже вдвоём (ну, для вас будем считать, что с женой). Появляются огоньки: белый и зелёный. Кораблик! Затем, рядом, ещё и красный огонёк, а потом зелёный исчезает, и остаются только белый и красный. Я говорю ей: «Сейчас этот кораблик пойдёт влево!» Она смотрит - и точно! Она удивилась, и тут я ей как… Так что учите МППСС! В жизни пригодится! Сами наши преподаватели были Личностями! Взять хотя бы ещё одного капитана 1 ранга, Юрия Николаевича, преподававшего нам «науки навигацкие». Человек-гора, бывший чемпион Тихоокеанского флота по боксу, очень грамотный (правда, как раз вот этим качеством нас тогда было невозможно удивить). Юрия Николаевича мы уважали за спокойный, миролюбивый (если нарочно не злить) характер. Ещё и за то, что он, увидев неправильный поступок курсанта, произносил что-нибудь такое, что мы над нашим товарищем долго потешались, а у того исчезало всякое желание повторять сделанное. Про Юрия Николаевича рассказывали, что как-то раз он зашёл пообедать в ресторан гостиницы «Советская», что была возле нашего училища, а там к нему привязались какие-то «нехорошие парни». Начали оскорблять флот, офицеров, а потом, получив достойный словесный отпор, полезли в драку. Увидев, что им не справиться с находящимся в численном меньшинстве капитаном 1 ранга, пьяная шпана вызвала подкрепление. Тогда Юрий Николаевич разломил на две части по диагонали столик, взял одну из половинок за ножку и длительное время успешно отмахивался и от хулиганья, и от подоспевшей милиции, которая повела себя не совсем правильно. Хорошо, что директор гостиницы (говорят - наш выпускник!) догадался, как прекратить побоище. Он позвонил в «альма-матер», и оттуда оперативно прислали «дежурное подразделение». Увидев в зале двух тщедушных второкурсников с повязками, разъярённый гигант мгновенно стих и со словами: - А, ребята! Ну, пошли! - обнял курсантов за плечи и двинулся к выходу. Толпа расступилась, никто не посмел встать у них на пути… На флоте я видел всяких штурманов. Некоторые выпускники ВВМУ имени Фрунзе кичились тем, что закончили старейший ВУЗ с богатой и славной историей, а не «этот полубандитский Ленком». Нередко доходило до смешного: один мой знакомый штурман - «фрунзак», всерьёз считая себя аристократом, оттопыривал мизинец, даже держа в руке кружку с компотом… Были хорошими специалистами, не страдавшими при этом столичной манией величия, выпускники Тихоокеанского училища. На Севере их не так уж много, зато какие это люди! Например, Леонид Николаевич Караваев (я думал, что мы с ним однофамильцы, оказалось - дальние родственники). Леонид был асом в своём деле, прирождённым штурманом. Очень жаль, что, обеспечивая безопасное плавание в море, он на берегу сильно отклонялся от «рекомендованного курса». Когда начали выпускать штурманов из «Ленкома», их прозвали «минёрами со штурманским уклоном» (но это лишь только потому, что флот без шуток немыслим). На самом деле, когда у нас появился штурманский факультет, Константин Яковлевич Богомазов, возглавивший кафедру кораблевождения, сделал всё, чтобы его питомцы не роняли честь нашего ВВМУПП имени Ленинского комсомола. Выпускники Бакинского училища тоже не были похожими на «фрунзаков». Помню одного из штурманов - бакинцев нашего года выпуска, Валеру. Интересный был парень! Коренной туляк, он чем-то (возможно, черными кудрявыми волосами и чёрными глазами, а может быть, ещё и темпераментом) напоминал кавказца. Валера замечательно владел разговорным жанром. Позже, когда он стал командиром лодки, а затем пошёл ещё выше, подчинённые с удовольствием записывали его высказывания. Валера матом не ругался, он им разговаривал, причём, из его уст весьма бранные слова звучали не обидно (возможно, не только из-за того, каким тоном они произносились, а ещё и потому, что собеседники хорошо знали Валерины доброту, великодушие и широту натуры). Когда он был уже комдивом, на одной из лодок его дивизии у командира была фамилия Воробьёв, у штурмана - Грачёв, у минёра - Сорока. Как-то раз, взойдя на борт этого корабля, командир дивизии спросил: - Ну что, пидоры пернатые, готовы к выходу в море? Пересказано мне это было одним из носителей «птичьей» фамилии не только без обиды, но и со светлой грустью о безвременно ушедшем из жизни сослуживце, адмирале, отличном мужике… На нашей «К-527» штурман Шура и его подчинённый (пусть он будет просто Сашей) тоже закончили училище в Баку. Когда в Северодвинске закончилась достройка нашей лодки и мы уже должны были переходить в Западную Лицу, Шура прямо в лёгком лодочном костюме «РБ» и тапочках (а дело было в декабре) отпросился сходить на 5 минут на стоявшую рядом плавучую казарму «Котлас». До отхода от пирса оставалось только полчаса! Шура хотел быстро, но тепло и сердечно, попрощаться с представителями промышленности, которые с ним столько времени проработали, а вот теперь оставались на берегу. Через 15 минут за Шурой отправили гонца, но тот его не нашёл. Вот уже пора отходить, к борту подошли буксиры, а штурмана всё нет. Мы задерживали свой отход от пирса, насколько это было возможно, не прекращая поиски нашего товарища. Кажется, обыскали уже весь «Котлас» - безрезультатно! Оперативная служба начала уже высказывать своё недоумение и раздражение по поводу нашей медлительности (истинную причину которой никому не докладывали), и тогда решили отходить… без штурмана, ведь в составе штурманской боевой части было ещё два грамотных, полноценно подготовленных офицера, Саша и Олег. Попросили капитана одного буксира доставить к нам на борт оставшегося офицера, если тот объявится, когда мы из Северодвинска выйдем, а они туда вернутся. Напрасно, пройдя через канал, мы ждали сообщения с буксира о «пропащей душе» - молчок! Пошли в битом льду за кормой ледокола по замёрзшему Белому морю. Выйдя в Баренцево море, мы погрузились, а в назначенное время всплыли в заданной точке. Заходим в базу. Я, как командир носовой швартовной команды, работаю на верхней палубе. При подходе к пирсу… вижу на нём Шуру, причём, не в костюмчике «РБ» и тапочках, а одетого по форме, в шинели! Ошвартовались. Шуру наказали, конечно, но не сильно: его отлично подготовленные подчинённые даже в отсутствие командира боевой части всё выполнили безукоризненно. Как, обогнав лодку, штурман, оставшийся зимой без верхней одежды, денег и документов, сумел встретить нас на пирсе?! А дело было так. Шура, слишком тепло прощаясь с друзьями, сильно «перебрал» и забыл, что лодка должна вот-вот уйти. Когда вся компания вылезла из своей потайной «шхеры», они увидели, что «заказа» у причала уже нет. Что делать? Во-первых, надо было во что-то одеться. «С миру по нитке» собрали у всех гражданских специалистов более или менее приличную и подходящую по размеру рабочую одежду. Вторая проблема: как выйти без документов с серьёзно охраняемой территории оборонного завода? На Шурино счастье, на проходной стояла девушка, с которой он был хорошо знаком ещё по всем своим предыдущим заходам в Северодвинск на другой лодке. Уговорив свою знакомую выпустить его просто так, Шура прямо у завода увидал автомобиль: в «Волгу» садились двое молодожёнов, которые собирались отправиться в свадебное путешествие. Новая удача! Молодые согласились довезти нашего штурмана до вокзала в Архангельске. Найдя поезд, следовавший до Мурманска, Шура нанялся в вагон-ресторан в качестве разнорабочего. Таким образом, он не только бесплатно доехал, не потратив ни рубля даже на пропитание, но и ещё что-то ухитрился заработать. В Мурманске штурман купил «на свои трудовые» билет на автобус, а дальше… - Шура, а как ты прошёл через «пятое» КПП? - Чего зря спрашиваешь, люди вот даже через границу переходят… Мнение офицеров было однозначным: таких предприимчивых, ловких и решительных людей в Гражданскую войну либо расстреливали на месте, либо награждали за находчивость. «Штурманёнок» Саша, к сожалению, тоже пил, и чем дальше, тем больше. Сашу отличали необычайный ум, набор самых разносторонних талантов, золотые руки. Возможно, даже зная о себе всё это, Саша оставался скромным, весёлым, добрым человеком, верным и бескорыстным другом. Очень жаль, что он сам «поставил крест» на своей карьере. Хорошо, что Саша сумел, несмотря на несколько очень страшных событий, произошедших в его жизни, всё-таки остаться в живых. Игорь Караваев. ШТУРМАНА (Окончание) ШТУРМАНА (Окончание) Игорь Караваев. Каких только историй не приключалось с подводниками на службе в разные годы! Владимир Павлович Болховской, участник «подводной кругосветки» советских атомоходов, рассказал мне о некоторых забавных эпизодах, произошедших в том походе. У них был штурман по имени Володя, неунывающий и бесшабашный парень. «Штурманёнок» Юра, напротив, был мрачноват и молчалив. К сожалению, первого несколько позже уволили с воинской службы за пристрастие к «зелёному змию», а второго уже нет в живых. Штурман Володя повесил в каюте, в ногах у своей койки, вырезку из журнала «Вокруг света». На крупном фото была чернокожая девушка с «вывернутыми», как у всех африканцев, губами, с кольцом в носу, как у быка, и ещё с какими-то «острыми и национальными» украшениями. С точки зрения чернокожих, возможно, она была невероятно привлекательна, у русских же её вид вызывал, в лучшем случае, сочувствие. Соседи как-то раз спросили Вову: - Зачем ты это повесил? - Да вот, понимаете, когда просыпаешься, как бы это сказать, «в приподнятом настроении», то уже после одного взгляда на эту физиономию моментально приходишь в норму и можешь вылазить из койки, не стесняясь! На борту их лодки проекта 675, «К-116», находился какой-то высокопоставленный политработник из Москвы (участие в таком походе сулило престиж и награды, что потом и подтвердилось). Этот капитан 1 ранга подводные лодки доселе если и видел, то с берега (максимум - поднимался на верхнюю палубу). По крайней мере, он в первый день попытался спуститься в лодку через верхний рубочный люк вниз головой, так что присутствовавшие при сём подводники сразу всё поняли. Московского мореплавателя жестоко разыграл Володин подчинённый, «боцманёнок». Когда, незадолго до выхода в море, капитан 1 ранга пошёл «в народ», ехидный морячок рассказал ему, что у подводников есть нерушимая традиция: накануне боевой службы стричься наголо, чтобы, в случае аварии, легче было надевать средства защиты. В день выхода москвич, спустившись в центральный пост, торжественно снял свою каракулевую шапку, и его наголо бритая голова блеснула, как биллиардный шар. С разочарованием поглядев на вполне обычные причёски подводников, капитан 1 ранга понял: напрасно в этот раз он попытался быть «святее папы римского». Очередной розыгрыш был совершён Володей, штурманом. На какие-то сутки плавания москвич недовольно сказал в центральном посту: - Какой-то экипаж у вас совсем неактивный… Никаких инициатив в социалистическом соревновании, никаких предложений! Вскоре в каюте, где жил политработник, зазвонил телефон. Штурман (это он был на другом конце провода) представился и доложил: - Товарищ капитан 1 ранга, у меня есть предложение! - Хорошо, Владимир Михайлович! Сейчас я к Вам подойду, и вы мне всё изложите! Москвич зашёл в штурманскую рубку, и Володя доверительно сказал ему: - Товарищ капитан 1 ранга, у меня есть предложение вместо одного заместителя командира по политической части ввести на подводной лодке сразу троих! - Как так - «троих?» Зачем?! - Понимаете, товарищ капитан 1 ранга, так он один спит в одну смену, а так они втроём будут спать в три смены! Обиженный и раздосадованный представитель из Москвы пожаловался на офицера командованию корабля, и Володю жестоко наказали по партийной линии. Когда рассмотрение персонального дела было проведено и получило своё логическое завершение, Володя встал, улыбнулся и произнёс: - Не служил бы я на флоте, если б не было смешно! С подчиненным Володи, командиром электронавигационной группы (иначе - «штурманёнком»), Юрой, тоже как-то произошёл запоминающийся случай. При всплытиях на сеансы радиосвязи Юра в составе так называемого астрономического расчёта священнодействовал около астронавигационного перископа «Лира», участвуя в определении места подводной лодки по светилам. Всплыли под перископ, в центральном появился Юра. В руке у него был уже известный нам звёздный глобус, на шее на импровизированной тесёмке висели «палубные часы», красивые, массивные и выпуклые, выставленные по точнейшему лодочному хронометру. Тесёмка была сделана из оторванного края разовой простыни и украшена узелками. На борту находился заместитель командира дивизии, в меру злой и агрессивный, а также, до известной степени, юморист (если дело не касалось лично его - тут он шуток не терпел). Замкомдив остановил Юру: - Штурманец!!! Что за хрень у тебя на шее?! - Часы, товарищ капитан 1 ранга! - Вижу, что часы! На какой сопле они у тебя висят?! Вот сейчас она порвётся, часы разобьются о палубу, а мы потом уродуйся, списывай их! - Не порвётся, товарищ капитан 1 ранга! - А я говорю, порвётся! С этими словами замкомдив схватился обеими руками за тесёмку. Рывок! Тесёмка выдержала. Второй рывок, такой, что чудом уцелели шейные позвонки! Опять выдержала!! Третий рывок!!! Кусок тесёмки остался в руках у замкомдива, а часы с громким стуком врезались в палубу!!! И без того всегда мрачный Юра печально глянул на поверженный механизм и произнёс с обидой: - Конечно, порвётся, если каждый будет дёргать… Замкомдив взвился: - Это кто тут «каждый?» Это я - «каждый?!» Далее «штурманёнку» была посвящена длинная и невероятно художественная даже для флота тирада, завершавшаяся словами: «Ты ещё сперматозоидом был, когда я уже перископ крутил». Произведение искусства было оценено по достоинству. Боцман, корчась и повизгивая от хохота, повалился на рукояти золотников, управляющих горизонтальными рулями, и те ушли на погружение на полный угол. Лодка, задрав корму, провалилась на глубину, где с трудом была одержана. Сеанс связи, естественно, пропустили… Хочу возвратиться к «минёрам со штурманским уклоном». Надо быть объективным: история действительно знает одного минёра со штурманским уклоном (без кавычек). На одной лодке Тихоокеанского флота служили штурман (пускай он будет Ивановым) и минёр (а этого назовём Петровым). На лицо они были весьма схожими, зато в остальном отличия были очень резкими. Иванов - интеллигент в третьем поколении, непьющий и некурящий, женатый, любил одеться нарядно и даже франтовато: каждый день надевал под тужурку свежую белую рубашку с золотыми запонками. На широком «неуставном» галстуке штурмана красовался золотой зажим. Петров - сын «рабоче-крестьянской» среды, весёлый холостяк, умеренно предающийся разного рода «порокам». Не будучи склонным к щёгольству, он круглый год носил закрытый китель. За своей одеждой минёр ухаживал от случая к случаю, лишь тогда, когда что-то начинало выглядеть откровенно неряшливо. У Иванова была красивая жена, к несчастью ревнивого мужа, ещё и обладательница приятного голоса. На неё успел «положить глаз» начальник политотдела, а повод пообщаться с милым созданием у него всегда был: политработник, среди прочих вопросов, курировал женский хор, куда была записана и жена штурмана. Иванов отпускал супругу заниматься художественной самодеятельностью с большой неохотой, страдая и от мук ревности, и от того, что получал «фитили», если жена на репетицию не приходила. Будучи истинным ценителем женской красоты, начальник политотдела не считал для себя обязательным запоминать всех офицеров соединения и постоянно путал Иванова и Петрова, к неудовольствию одного и веселью другого. Как-то раз, когда Петров в очередной раз попался на глаза политработнику, тот остановил его и спросил: - Ну что, товарищ Иванов, Вы завтра отпустите свою жену на спевку хора? Петров прекрасно знал отношение своего «двойника» к таким мероприятиям, а был он парнем хоть и простым, но сообразительным. В светлую минёрскую голову пришла светлая мысль, как освободить друга от мучений, а его жену - от назойливого ухажёра. Со словами: «Вот, смотрите, товарищ капитан 2 ранга!» минёр расстегнул крючки на вороте кителя и вывернул подворотничок. Кусочек материи только снаружи (с натяжкой) выглядел как белый, изнутри же он по степени черноты мог соперничать с ботинками. Петров с пафосом произнёс: - Пока моя жена не научится стирать и каждый день пришивать мне новые подворотнички, я её хрен куда отпускать буду! Начальник политотдела понимающе развёл руками и отошёл молча, потому что слов для возражений у него не нашлось. Довольный минёр зашёл в свой подъезд и позвонил в дверь штурмана (а они были ещё и соседями). Когда Иванов открыл, Петров с гордой улыбкой начал рассказывать о содеянном. Лицо штурмана, по мере повествования, почему-то мрачнело всё сильнее и сильнее… Когда рассказ был закончен, интеллигентный Иванов, вместо того, чтобы произнести слова благодарности другу, выразился так, что стыдно стало даже минёру. Игорь Караваев. ЗА БОРТОМ НЕ ПО СВОЕЙ ВОЛЕ ЗА БОРТОМ НЕ ПО СВОЕЙ ВОЛЕ Игорь Караваев. В начале февраля 1982 года наша К-527, новейшая тогда многоцелевая атомная подводная лодка проекта 671РТМ, вышла в Баренцево море из своей базы, из губы Западная лица. Лодка была построена в Ленинграде и на Север пришла совсем недавно. На борту, помимо экипажа, находилась так называемая сдаточная команда, сугубо гражданские люди. К-527 тогда ещё не была принята флотом от промышленности, потому что не были завершены её государственные испытания, и нас очень торопили с их окончанием! Вот для этого мы и вышли в полигоны боевой подготовки Северного флота во главе с председателем Государственной комиссии, капитаном 1 ранга Манаковым, опытным подводником, который сравнительно недавно был командиром «стратега» проекта 667А. Не могу сказать, что погода способствовала выполнению поставленной задачи, скорее, наоборот. Дул очень сильный ветер, да и морозец был крепким. Редкое для наших мест сочетание неблагоприятных гидрометеорологических условий: как правило, на Севере бывает или одно, или другое. В довершение ко всему, периодически налетали снежные заряды. Волна была, как в те годы шутили на флоте, «выше сельсовета», а точнее, высотой метров до девяти. Мой отец, ставший офицером-подводником ещё в 1949 году, рассказывал, что лишь одна из тех многих лодок, на которых он служил, милая его сердцу «щука», на волне всегда «отыгрывалась», не ныряя в воду, поэтому у людей на мостике всегда была сухая обувь. Доводилось выходить ему в море и на подводных лодках немецкой постройки. На них всех восхищала великолепно продуманная система ветроотбойников, хорошо защищавшая находившихся на мостике людей. Наш «РТМ», в силу своей длины и водоизмещения, «отыгрываться» на волне, конечно же, не мог, а шёл прямо через неё, как танк сквозь чужие заборы (видимо, кирпичные, а не дощатые, потому что швыряло нас нешуточно). Да и серьёзных ветроотбойников не было у нас, ведь они в подводном положении ухудшили бы обтекаемость корпуса. Единственный невысокий плексигласовый «козырёк» от сильного ветра почти не спасал (хотя совсем без него было бы ещё хуже). Но мы (все те, чьё место в надводном положении было на мостике) защищались от ветра и волны, как могли. Надевали перед вахтой все свои тёплые вещи, какие были, плюс тёплое вязаное водолазное бельё из верблюжьей шерсти. Если мостик заливало водой, то поверх всего надевали ещё и КЗМ (комплект защитный морской), тонкий и почти элегантный костюм из прорезиненной ткани. Видимо, по прямому назначению он вполне годился - мог защитить от всякой ядерной, химической и бактериологической гадости, но явно не был рассчитан на то, чтобы его надевали поверх зимней шапки. Из-за неё между капюшоном КЗМ и щеками надевшего его человека получались зазоры, и, если вода доставала до лица, она свободно шла под костюм (увы, не гидрокостюм). Мы вышли из Мотовского залива, качка усилилась. Приближалось время моего заступления на мостик в качестве вахтенного офицера. Будучи ознакомленным кое с каким чужим негативным опытом, решил прихватить с собой на мостик страховочный конец и там пристегнуться. Я знал, что верхний рубочный люк у нас прикрыт, и понимал, почему: когда кто-нибудь спускался с мостика, вместе с ним в прочный корпус врывался поток воды. Нетрудно было вообразить, что творилось наверху. Застегнул на себе монтажный пояс из сыромятной кожи, такой, каким пользуются, например, электромонтёры для работы на столбах. Именно к нему страховочный конец пристегивается своим карабином. На противоположной стороне страховочного конца - хитроумный захват с кнопкой и роликами, именуемый в среде подводников «собакой». Пояс надёжно затянуть не сумел, потому что на мне было «сто одёжек». По моей просьбе два молодых крепких «боцманёнка» затянули его, как надо. В центральном посту я увидел нашего старпома, Сергея Дмитриевича Световидова, разговаривавшего с председателем Государственной комиссии. За глаза мы, молодые офицеры, называли старшего помощника Митричем. В этом имени не надо искать пренебрежения: Сергей Дмитриевич был очень авторитетным как офицер-подводник и самым любимым нашим начальником. В любом другом экипаже офицер не ожидает ничего приятного, когда слышит по трансляции: «Капитан-лейтенанту (далее его фамилия) прибыть к старшему помощнику командира!» Наш Митрич такой реакции у нормальных людей (а мы все старались!) не вызывал. Рослый, крупный, громкоголосый, с мощными кулаками, Сергей Дмитриевич был добрейшим человеком, нашим страшим товарищем и наставником, опытным и умным. Умел объяснить, научить. Служил срочную службу в Средней Азии, потом, после училища, прошёл через строгую школу дизельных подводных лодок. Прошёл на «дизелях» путь от лейтенанта до старпома, попал после «классов» на атомные лодки на очень неблагодарную должность помощника командира, а затем вторично стал старпомом. И Митрич, и наш командир, Валерий Михайлович Зенков, обладали хорошим чувством юмора, но командира мы побаивались. Когда я поднялся на мостик, вахтенный офицер предыдущей смены, Валера Егоров (он же - командир БЧ-3, «минёр», мой непосредственный начальник) улыбнулся, от души радуясь, что сейчас наконец-то сменится с вахты! Видно было по его лицу, что он промок до нитки и промёрз до костей. Передавая мне обстановку, Валера сказал: - Ну, теперь-то я точно знаю, что не просто так генералу Карбышеву, которого заморозили немцы, дали звание Героя Советского Союза! На мостике стоял и наш командир. Он увидел, что я вышел наверх со страховочным концом, и одобрительно сказал: - Это ты правильно сделал, а то мне тут пришлось Егорова за ноги ловить, когда его за борт потащило! На мостике нам было совсем непросто общаться. Свист и завывание ветра заставляли орать, приблизившись вплотную, чтоб тебя услышали. Фразы наши то и дело прерывались потоками воды, летевшей на нас сверху и со всех сторон. Рулевой управлял вертикальным рулём из центрального поста, сигнальщика на мостик не выставляли (он-то вообще был открыт со всех сторон и ничем не защищён). Командир со мной бывал строг (не раз я на него тогда обижался!), но доверял мне как вахтенному офицеру. Впрочем, по-моему, «любимчиков» у Валерия Михайловича в экипаже не было, и на справедливые замечания обижаться не следовало. Командир убедился, что я владею обстановкой, и спустился вниз. Таким образом, я остался на мостике один. Вахтенный офицер в тот день, как я понял, превратился в единственное на корабле относительно надёжно работающее средство наблюдения. Акустики то не слышали вообще ничего, когда нос лодки оказывался над водой, то в их головных телефонах (так правильно называются наушники) звучали рёв и грохот «кипящей бездны». Антенна радиолокационной станции то и дело оказывалась под волной, из-за чего СВЧ - излучение не вырывалось на морской простор, а возвращалось обратно, в рубку радиометриста. Да и пеленга на обнаруженные цели (так в море называют вообще всё то, что обнаруживают) из-за качки «гуляли», поэтому от радиолокатора тоже толку было не очень много. Перископ, возможности которого и без того были скромными, периодически покрывался мокрой и плотной снежной коркой. Его, после нескольких неудачных попыток наблюдения, до самого погружения больше не поднимали. Мы тогда не знали, что в такую погоду людей с мостика следует вообще убирать и идти с задраенным верхним рубочным люком, ведя наблюдение всё же с помощью перископа. Не беда, коли перископ залепит снегом: опусти его ненадолго, чтобы оптику водой промыло, затем поднимай вновь и продолжай нести вахту в сухом и тёплом центральном посту. Но у нас такого опыта в то время ещё не было. А был бы - и не родился бы тогда этот рассказ. Как я уже написал, волны были очень большими. Стена воды вырастала прямо перед носом лодки, затем гулко била по вздрагивающему корпусу, охватывала и поглощала нас. Врываясь сверху и заполняя весь объём ограждения рубки, вода сбивала меня с ног. Барабанные перепонки подсказывали, что над головой проходили метра три воды, так оно и было. Когда очередная волна сходила и можно было снова дышать воздухом, я находил себя обычно в пространстве между тумбами репитера и выносного индикатора кругового обзора. Вылезал оттуда, моргая раздражёнными от солёной воды глазами, и осматривался вокруг. Наши радиометристы обнаружили новую цель. Вижу на выносном индикаторе кругового обзора громадную яркую отметку. Гляжу на горизонт в том направлении, где она должна быть, и с любопытством рассматриваю бывший нам тогда ещё в диковинку первый советский настоящий авианесущий корабль – тяжёлый крейсер «Киев». Сообщаю в центральный о визуальной классификации цели. «Киев» идёт в Кольский залив и с нами расходится безопасно. Радисты под руководством нашего замечательного командира БЧ-4 Коли Потапова заботливо укутали гарнитуру громкоговорящей связи в полиэтилен, тем не менее, вода туда уже затекла. Система продолжала работать, хотя меня сквозь мокрые рукавицы било током во время каждого нового доклада. От этого сами собой произносились слова, которые нельзя говорить. Наша изящная лодка плясала в волнах, иногда тяжко и неуклюже, а иногда норовисто и грациозно, «как бешеный мустанг», подумал я с улыбкой, вспомнив единственную прочитанную мной у Майн-Рида книгу «Всадник без головы». Уже успел замёрзнуть и промокнуть, а мой ненасытный химкомплект КЗМ всё продолжал набирать в себя воду. Скоро уже должен был закончиться короткий зимний северный день. Настроение, несмотря на погоду, всё равно оставалось хорошим. Я любил свою подводную лодку и чувствовал себя на своём месте, лишь только два обстоятельства омрачали мою жизнь. Первое - многомесячная и беспросветная разлука с женой и дочкой. Не мог я их привезти на Север, потому что жилья у меня не было никакого. В те годы подводных лодок в СССР строилось больше, чем новых домов в военных городках. В гостинице нашей, в ту пору, единственной, «местным» военным жить не разрешали, её держали только для командированных и гостей! Поэтому я, как и почти все молодые офицеры экипажа, жил даже не в холостяцком общежитии, где мест хронически не было, а в казарме, где у «ихних благородий» (в отдельном, правда, помещении) стояли двухъярусные койки и тумбочки – такие же, как и у живущих тут же матросов срочной службы, наших подчинённых. Второе – уязвлённое самолюбие. В те годы на атомных подводных лодках в БЧ-3 был только один офицер, сам командир БЧ. Лишь на проекте 671РТМ ввели должность командира группы, на которую я как раз и получил назначение сразу же после выпуска. Мои более удачливые (по разным причинам!) однокашники из числа попавших на «атомоходы» стали командирами БЧ ещё в лейтенантском звании - кто раньше, кто чуть позже. Вот уже переросли меня в должности и те, кто выпускался позже. А я знал, что ничуть не хуже их, и было обидно, что так и сижу в «группёрах». Дело было в том, что из экипажей «нового формирования» переводить офицеров куда-либо, пока лодка не будет передана от промышленности флоту, было запрещено. Перспектив для моей карьеры доселе не было. Но и сейчас Валера Егоров (по его словам) никуда уходить не собирался. Я рвался из родного экипажа на любую другую лодку, самоуверенно полагая, что уже всё постиг, имея в своём активе 5 лет училища, два учебных центра и даже одну «автономку» с чужим экипажем на лодке проекта 671РТ. Не ведал я тогда, что, вызывая гнев и удивление своих новых начальников, буду совершать такие ошибки, которые в первые месяцы своей корабельной службы (а не службы в учебных центрах!) совершают лейтенанты и никогда больше не повторяют. Лодка шла, совершая согласно плану надводный переход. Я чувствовал гордость за свою принадлежность к славному племени подводников, за то, что мне доверяли самостоятельно нести ходовую вахту и управлять своей боевой сменой. Мне было приятно, что я сейчас отвечаю за безопасность своей подводной лодки, и от этого моё чувство гордости только росло. А физический дискомфорт можно было и перетерпеть. Холод, качку, хлещущий в лицо ветер, воду, бьющую со всех сторон и уже булькающую под одеждой, воспринимал, как неизбежную составную часть своей профессии. Было интересно проходить через всякие испытания, выдерживать их и чувствовать себя мужиком. Сквозь шум по трансляции прорвался сигнал учебной тревоги и голос нашего замечательного механика, Сергея Ивановича Белова, подававшего команду: -Учебная тревога для погружения подводной лодки! У Сергея Ивановича на его предыдущем экипаже было прозвище «Отец русской демократии». Мы, совсем недавно пришедшие на флот, уважали его за человечность, а также за большой жизненный и служебный опыт. Сам он служил хорошо, но не фанатично, был простым и доступным начальником, достаточно умеренно пил и очень тепло относился к женщинам. Механик в нескольких словах мог доходчиво объяснить практически всё, что было связано с лодочным «железом», со службой и многое другое, завершая обычно свою речь словами: - Вот и весь х.. до копейки! Объявление тревоги для погружения меня порадовало. Значит, скоро вниз, в тепло, где можно переодеться в сухое и украдкой (прямо в течение вахты) заполнить вахтенный журнал. Ведение журнала вахтенным офицером в таком «реальном масштабе времени» не поощрялось, но, в противном случае, этим приходилось заниматься потом, за счёт времени собственного сна (в надводном положении, естественно, альтернативы не было). На мостик поднялся знакомый гражданский специалист из числа электриков и тут же стал мокрым и блестящим. Заводчан мы очень уважали, уже хотя бы за то, что они обучали нас всяким тонкостям, которых не найти в инструкциях. Тем не менее, (по их инициативе) мы со всеми из них были на «ты» (естественно, взаимно). Как-то не по себе было так обращаться к людям, которые иногда нам чуть ли не в дедушки по возрасту годились, но так уж было заведено. Люди из нашего экипажа им никаких пакостей не делали, прислушивались к добрым советам, помогали, когда надо было, и отношения наши были дружески-доверительными. Электрик подал мне гаечный ключ и сказал: - Сходи в корму рубки, затяни, пожалуйста, лючок по приёму с берега питания 220/400 (обиходное название одной из корабельных электросетей). А то ведь, (междометие), вырвать может (междометие)! С твоим командиром это согласовано. Игорь Караваев. ЗА БОРТОМ НЕ ПО СВОЕЙ ВОЛЕ (Продолжение) ЗА БОРТОМ НЕ ПО СВОЕЙ ВОЛЕ (Продолжение) Игорь Караваев. Я отстегнул страховочный конец, пошёл, нашёл лючок и подтянул его крепления, вернулся на место. Лениво подумал: чего зря заново пристёгиваться, скоро погружение, достою оставшееся время и так. Но тут вовремя (ну прямо штамп из плохой книжки!) подумал о жене, о дочке (недавно полтора годика исполнилось!) и решил, что бережёного Бог бережёт, и лучше мне пристегнуться снова! Выяснилось, что я как в воду глядел, и не только в прямом, но и в переносном, смысле… Лодка строго в назначенное время легла на новый курс. Совершая циркуляцию, она вышла из установившегося ритма качки и внезапно взошла на самую вершину очередной водяной горы. Задержавшись на мгновение наверху, она с ускорением заскользила вниз. Тут же всем своим существом почувствовал, что это сейчас может очень плохо кончиться. Держа в левой руке доверенный мне инструмент, правой рукой изо всех сил вцепился в металл. Тщетно! К-527 с размаху врезалась между волнами, и вода пришла на мостик не сверху, как постоянно было до сих пор, а снизу, но сила её от этого меньшей не стала. Меня шутя оторвало от конструкции, за которую держался одной рукой, и я увидел бутылочно-зелёную воду, в толще которой куда-то лечу, ощущая невесомость. Затем полёт прервался грубым рывком за пояс, и я оказался болтающимся на страховочном конце со стороны правого борта, словно картонная игрушка на ёлке. В мозгу пронеслось: «Командир рассказывал, что его однокашника тоже смыло с мостика за борт, и он тоже был пристёгнут, но, когда офицера подняли, тот был мёртв: ударило головой о железо». Сошла очередная волна, я попытался хладнокровно оценить обстановку. Понял, что всё не так уж и плохо: меня сразу не убило, капроновый плетёный трос страховочного конца выдержал первый и, очевидно, самый страшный рывок. Я висел спиной к волне, правым боком меня ощутимо, но вполне терпимо, било о резину правого борта ограждения рубки. В левой руке всё ещё сжимал дефицитный гаечный ключ, 14х17, хромо-ванадиевая сталь. Подумал: «Так, я сейчас достаточно хорошо обтекаем; очевидно, если не буду дёргаться, меня не будет волной по-разному ворочать и головой уже не ударит». Моя устойчивость относительно встречного потока воды возросла, потому что мой сильно затянутый пояс сполз повыше, под мышки. После очередной волны решил: «Жаль инструмента, но надо от него избавляться: если он окажется между мной и корпусом, меня просто пропорет. Но кидать ключ надо с толком, чтоб он нечаянно не лёг на наш правый стабилизатор. Оттуда уже его стянет на винт. А наш винт, как говорили, несмотря на его громадный диаметр, сделан почти ювелирно. Если появится зазубрина на кромке лопасти, шумность нашей новенькой лодочки возрастёт». Большинство офицеров, служивших с момента формирования в первом экипаже К-527, действительно, искренне питали любовь и нежность к нашей стройной красавице, которая досталась нам так непросто. Мы относились к ней как к родному живому существу. Помню, как меня покоробило, когда механик из другого экипажа спросил о нашей «единичке» у кого-то из наших: - Ну, как там ваше угробище? Только чуть позже я научился относиться к своим подводным лодкам проще и трезвее. И то, лишь до тех пор, пока они ещё окончательно не ушли в прошлое. Как бы я мог навредить родной лодке?.. Сошла очередная волна, и я выполнил, не побоюсь этого слова, в уме сложное вычисление: разделил 16,5 метров (размах наших стабилизаторов) пополам, прикинул на глаз, сколько это будет. В очередной паузе между волнами швырнул ключ и с чувством удовлетворения пронаблюдал, что всплеск оказался как раз в расчётной точке. Что дальше? Продолжил оценку своего положения. В голове назойливо вертелись строчки из песенки «Гимн холостяка», которую слышал в гостях у знакомых в записи на «катушечном» магнитофоне: Паб-ту-бап, Я не женатый человек, не раб, Люблю я спорт, вино, друзей и баб, Не выпускаю их из лап! Слегка возмутился: что за хреновина? Я-то давно уж не холостяк, да и вообще эта песенка сейчас совсем «не в тему». Надо, наверное, запустить другую «испорченную пластинку», более подобающую моменту. Раз уж я висел, подобно альпинисту над пропастью, значит, пусть в голове звучит, например, «Скалолазка» Высоцкого. Получилось, «пластинку» сменил! Так, но ведь альпинисты-то не просто висят, они ведь могут и вверх подниматься? Ухватился руками за капрон, попробовал подтянуться. Как бы не так! Это мышцы мои от холода «задубели» или ещё что-то мешает? Прекратил попытки подняться самостоятельно: а вдруг в это время меня развернёт по-другому или вообще оторвёт. Удивлялся собственным спокойствию и рассудительности. Не от холода ли и это? Глядел на себя откуда-то со стороны, вроде бы, это всё и не со мной происходило, а с кем-то другим, причём, не в жизни, а в кино или в книге. Иногда на доли секунды охватывал ужас: ведь это же я, в буквальном смысле, вишу на ниточке! Что-то случится – и всё, «кранты». Но (самому противно, какой я расчетливый!) довольно легко этот ужас отгонял: толку-то с него? Вопить, стучать по толстой резине бесполезно – всё равно никто не услышит. Зато вот на поясе моём карабин, я его видел и мог потрогать: он защёлкнут, держит надёжно. Пояс монтажный тоже вещь, что надо: грубовато сделан, но прочен. Страховочный конец с виду даже тонковат, но выдерживал и мой вес, и рывки. Лишь бы не перетёрся… Стальную «собаку», закреплённую в ограждении рубки за специальную аварийную скобу, естественно, не видел, но, раз держала, значит, она тоже была прочна и надёжна. Ходом своих мыслей управлял, на удивление, легко, но всякая всячина в голову периодически лезла. В те годы в СССР были популярны книги серии «Проклятые короли» Мориса Дрюона, и вот почему-то вспомнились оттуда Монфоконская виселица и имя одного из персонажей – Ангерран де Мариньи (ле Портье). Пронеслось также в голове название ещё одной французской книги, написанной врачом Аленом Бомбаром: «За бортом по своей воле». Что за ерунда, я-то не по своей воле за борт попал! А волны все так же бесновались. Вспомнил старинную байку о том, что, если одна волна за борт человека смывает, то другая тут же может зашвырнуть обратно. Подумалось: ну где же, наконец, эта долбанная «другая волна»? Напором воды меня вытягивало почти горизонтально, параллельно корпусу, так, что ещё немного – и смог бы разглядеть крышу ограждения рубки. Её так и не увидел, но появилось кое-что новое: во-первых, боль в сдавленных поясом рёбрах слева. Из-за неё перед глазами то и дело плыли цветные круги. Во-вторых, оттянув носки (насколько это можно было сделать в тёплой обуви!) нащупал внизу поручень, который располагается где-то чуть ниже груди, если идешь по верхней палубе вдоль рубки. Иногда почти удавалось встать на него. Вот так вот висел и думал. Не молился только потому, что тогда не был крещён, а также из-за того, что воспитывали нас в духе воинствующего атеизма, да и молитв в ту пору никаких не знал. (Кстати, у поморов была поговорка: «Кто в море не ходил – тот Богу не маливался). Глядел на волны, и не было у меня иллюзий: если оторвёт окончательно – шансов на спасение нет вообще никаких. Как в таком «горбатом» море за высоченными волнами увидеть человека за бортом? По чужому опыту - весьма вероятно, никак: хоть на некотором расстоянии от корабля, хоть рядом (при условии, что человек этот до сих пор на плаву). А если даже и удастся на мгновение увидеть, то на подводной лодке, тем более, одновальной, в такую погоду практически невозможно даже только подойти к нему, не говоря о том, чтобы поднять на борт. (Чем? Какими силами?) Периодически наблюдал не так уж и далеко от себя, метрах в семидесяти, оголявшиеся, когда вода сходила, аккуратно закруглённые лопасти деловито вращавшегося гребного винта. Не обращал, до этого случая, внимания на форму ушей бегемота, но почему-то вдруг сравнил лопасти нашего винта именно с такой частью «бегемотского» тела. Подумалось: уж если оторвёт меня от лодки и суждено мне будет умереть, так пусть лучше откинет водой подальше от корпуса. Говорят, когда тонет замерзающий человек, ему в последний момент жизни грезится, что он где-то в доме, на тёплой печке (Сразу вспомнилась знакомая с детства русская печь!) А смерть на винте пусть даже и будет мгновенной, но как-то не хотелось заживо попадать в эту мясорубку… Я всё ещё был жив, в голове всё ещё сменяли друг друга неспешные и ясные мысли. Если погибну, мне будет уже всё равно. А вот людей, которые, в таком случае, останутся без меня, жалко заранее. Конечно, очень жаль и жену, и дочь, но больше всех почему-то было жалко моих родителей и командира. Жена молода, ещё сможет за кого-нибудь выйти замуж. Дочь ещё совсем маленькая, меня толком не знает и легко забудет. А вот родителям меня кто заменит? А командир наш и так в предынфарктном состоянии, и его же тогда окончательно «задолбают» различные комиссии: мол, как и почему в мирное время потерял человека?! Но ведь я всё ещё не погиб, зачем заранее думать о грустном? Лучше уж немножко помечтать… Вот, предположим, спасут меня. В центральном, у трапа, сейчас сидит, я точно знаю, председатель Государственной комиссии. Вот я спущусь, а он скажет: - Вахтенный офицер, доложите, что случилось! И надо доложить! Очень так весомо и солидно! «Завернуть» бы при этом формулировочку доклада этаким как можно более официальным, «суконным языком»! Ага, доложу-ка я ему вот так: - Товарищ капитан 1 ранга, при несении вахты был частично смыт за борт! Тот, наверное, удивится, хотя дядька он бывалый, и переспросит: - Как это – «частично?» А я спокойно и рассудительно разъясню: - Потому не «полностью», что был пристёгнут! Я не пытался корчить из себя супермена, тем более, будучи в таком, скажем прямо, довольно отчаянном, положении. В спасении своём я был почти уверен, но «почти» - это не на сто процентов… Мои мечты и фантазии - это моё право, а вот возьму да действительно скажу так, как загадал, если спасут… Было интересно, что же сейчас происходит внизу? Не погрузятся ли без меня? Вряд ли забудут, что наверху остался вахтенный офицер, они же там все профессионалы. Загадал ещё одно желание, но, на сей раз, не дурацкое, а вполне серьёзное: предположим, кто-то меня увидит в таком состоянии и организует моё спасение. Тогда, если у меня будет когда-нибудь сын, хорошо было бы назвать мальчика именем того человека. Предположил, что первым, с большой вероятностью, обнаружит моё отсутствие на штатном месте командир. Снова вспомнит о своём погибшем однокашнике и поднимется наверх - посмотреть, что случилось. Ну а дальше - «дело техники». Подадут мне в руки какой-нибудь шкентель и вытащат! И вот я увидел прямо над собой на фоне уже сумеречного неба неясные тёмные очертания чьей-то круглой головы в феске. В таком виде ходили по кораблю и военные, и гражданские. Лица разобрать не мог. Кто это? Электрик, вернувшийся за своим ключом? Или всё же командир? На случай, если это командир, решил обратиться к нему на «вы». Моментально впал в эйфорию оттого, что меня уже обнаружили, и почувствовал потребность откровенно бравировать, рисоваться и выпендриваться. Крикнул вежливо, но твёрдо: - Пожалуйста, будьте поосторожнее! Здесь может смыть! Человек наверху от звуков моего голоса встрепенулся и ответил: -Так ты жив? Держись, дорогой! Окончательно «классифицировал контакт»: это командир. Ни до того, ни после он меня «дорогим» не называл. Валерий Михайлович взялся за страховочный конец и попытался вытащить меня в одиночку. Командир - человек крепкого телосложения, настоящий сибиряк, но страховочный конец его усилиям не поддался. Голова наверху незамедлительно исчезла. Валерий Михайлович, как и следовало ожидать, поймал свободно летавший на своём кабеле микрофон и начал отдавать распоряжения. Естественно, он был взволнован, но не только это обстоятельство мешало людям в центральном понять командира. Его слова постоянно прерывались волнами. Свидетели событий рассказали мне, как всё выглядело из центрального поста. Шла обычная подготовка к погружению, в конце которой командир начал вызывать на связь мостик. Мостик в ответ упрямо и тупо молчал. Валерий Михайлович проворчал, что сейчас разберётся с вахтенным офицером, и полез вверх по вертикальному трапу (поднялся и увидел: разбираться-то не с кем, только туго натянутый капрон уходит куда-то за борт). Тогда люди в центральном услышали обрывочные фразы: -Внизу! ... … … …поднять… вахтенного … офицера! Решили: командир того вахтенного офицера, который сейчас стоял, снял с вахты за разгильдяйство, и надо прислать другого, чтобы заступил вместо него (А на хрена? Ведь тревога объявлена? Ну, раз надо, значит, так надо). Уже хотели вызвать на связь первый отсек, где по боевой готовности №1 был командир БЧ-3, чтобы он снова приготовился на вахту, но тут, сквозь шум ветра и волн, сверху донёсся очередной обрывок фразы: - … … … четыре человека! При этих словах старпом мгновенно понял всё. Сергей Дмитриевич позвал за собой штурманского электрика, Толю Трескова, и другого Толю, Нефёдова, «боцманёнка». Они втроём выскочили наверх, где грохотали ветер и волны, прямо в чём были: в тапочках и тонких синих лодочных репсовых костюмах с белыми штемпелями «РБ». И вот за страховочный конец взялись уже четыре человека. Почувствовал некоторое разочарование: я-то надеялся, что мне в руки что-нибудь кинут, а они собираются меня тащить прямо за сломаные рёбра! Но сила трения натянутого капрона по мокрой резине была такой, что я вновь не приподнялся ни на миллиметр! Тогда Сергей Дмитриевич, чтобы все тянули одновременно, а не «вразнобой», начал командовать своим очень убедительным голосом: -Р-ррраз! Р-ррраз! И тогда моё тело начало долгожданный подъём вверх! Последовавшие тут же ощущения точно описываются словами из старой морской песни: «…в глазах у него помутилось…» Но зато вот еще несколько секунд - и я ощутил себя, как почему-то пронеслось в мозгу, «в родных заскорузлых краснофлотских руках»! Игорь Караваев. ЗА БОРТОМ НЕ ПО СВОЕЙ ВОЛЕ (Окончание) ЗА БОРТОМ НЕ ПО СВОЕЙ ВОЛЕ(Окончание) Игорь Караваев. Расчувствовался, поэтому чуть было не сказал командиру, что настолько ему благодарен, что больше никогда не буду его называть (ну, в общем, одним словом). Вовремя сообразил, что это будет нетактично, поэтому просто сказал своим промокшим спасителям очень скупую, по своей форме, благодарность: -Спасибо вам большое! Отцепил от аварийной скобы верную «собаку», оправдавшую своё название и мои надежды. Поглядел, а страховочный-то конец перетёрт примерно на треть толщины там, где он проходил через довольно острую кромку на краю мостика. Хорошо, что меня вытащили вовремя, пусть даже и не таким «щадящим» образом, о котором я мечтал. Ведь вполне могли и не успеть… В центральном мой разговор с председателем Государственной комиссии был в точности таким, как я себе представлял! Выслушав мой доклад и пояснение к нему, Игорь Максимович Манаков сказал: - Хорошо! Когда ты станешь командиром, у тебя-то уж точно вся верхняя вахта будет пристегнута! Я подошёл к переборочной двери между третьим и вторым отсеками, и вдруг оказалось, что не могу её открыть. При малейших усилиях рёбра сильно болели. До каюты меня довели матросы, помогли переодеться. (Ребята, извините! Забыл ваши имена и фамилии!) Когда с меня стянули раздувшийся от воды КЗМ, я понял, почему ни я сам, ни командир, ни, во время своей первой попытки, четыре человека, не могли меня поднять. Воды было столько, что она, утекая, долго гудела и рокотала в раковине умывальника. Однозначно свидетельствую, что там была только вода, вода морская натуральная, без каких-либо посторонних примесей… Увидел в своей каюте, под подволоком, яркий светильник. И вот тут я с большим опозданием наконец-то испугался: «Едрит твою налево! Вот сейчас бы шёл ко дну и не увидел бы больше никогда этих лампочек!» Влез на свою койку. Её особенность заключалась в том, что спать там можно было или только на спине, или только на животе. А если захочешь перевернуться - да нет никаких проблем, только для этого надо вылезти почти наполовину. Пришёл наш корабельный врач, Толя Криничный. Характер у него был довольно сложный, но Толя был честным, открытым человеком, отличным другом и прекрасным специалистом. Жаль, что сейчас его уже нет в живых… Доктор оказал мне необходимую и достаточную помощь, сказал: - Не унывай, недели через две всё срастётся! После того, как Толя вышел из нашей восьмиместной каюты, я стал ждать продолжения лечения. Никогда не был любителем выпить, но нас учили, что человеку, упавшему за борт, должны налить сначала стакан спирта, а потом - стакан горячего, приторно-сладкого, чая. (То, что я так и не научился дружить с Бахусом - это пробел в моём воспитании, причём, уже невосполнимый! Даже далёкие от флота люди точно знают, что все моряки пьют с удовольствием и помногу!) Пока я лежал и ждал, лодка уже погрузилась, и после объявления боевой готовности №2, подводной, меня всё же вызвали в центральный пост для проведения специфических процедур. Правда, лечили не спиртом. Меня самым злодейским образом «отодрали» за недочёты, допущенные при ведении вахтенного журнала в течение предыдущих суток. Кстати, дали мне то, что дали, по-справедливости, непредвзято. Ну и ладно! Зато остался живым и получил несколько весьма ценных уроков. Кроме того, был горд, что оказался, по своему собственному мнению, достойным воспитанником Всесоюзной пионерской организации им. В.И. Ленина. А впереди у меня, как оказалось, было ещё почти 20 лет службы, со своими победами и со своими провалами, с многочисленными сюрпризами (как со знаком «плюс», так и со знаком «минус»). Но ведь на то она и жизнь! Через пять лет после описанных событий в нашей семье родился сын. Мальчика назвали Валерой Игорь Караваев. АБРАМ БОРИСОВИЧ АБРАМ БОРИСОВИЧ Игорь Караваев Кто из выпускников нашего училища, заставших Абрама Борисовича Гейро, не помнит этого замечательного, удивительного человека! Очень многие написали о нём в своих воспоминаниях. Кое-кто, по-моему, сделал это не совсем объективно - приписал Абраму Борисовичу слова, которые он говорить о курсантах, в принципе, не стал бы никогда. Именно это заставило меня стать сто первым (а может быть, пятьсот вторым) человеком, попытавшимся объективно написать о нашем уважаемом наставнике. Я обратил внимание на этого необычного человека, буквально, с первых дней своего пребывания в училище. Помню, как по плацу навстречу мне шёл невысокий, сгорбленный капитан 1 ранга с большим носом, большими ушами и добрым старческим взглядом. За положенные по Уставу 5-6 шагов я повернул голову в его сторону и приложил руку к своей бескозырке, на которой ещё не было ленточки. Я поразился тому, что этот пожилой офицер поприветствовал меня в ответ настолько старательно и уважительно, как будто навстречу ему попался не желторотый первокурсник, ещё не принявший Присяги, а человек, как минимум, равный ему по возрасту и званию. По этой же причине обратили внимание на Абрама Борисовича (а это был он) и другие мои одногодки. Мы знали, что в существующей табели о рангах ниже нас по служебному положению нет никого, и поэтому не слишком злились, когда в ответ на курсантское приветствие какой-нибудь высокомерный капитан-лейтенант презрительно отводил взгляд в сторону или просто не замечал такую мелочь. А тут целый капитан 1 ранга, да к тому же, по всему видать, заслуженный, оказывает тебе такое уважение! Чуть позже я узнал, что фамилия этого офицера Гейро, и что он, действительно, заслуженный человек, много сделавший для советского флота, советской науки и обороноспособности нашей страны. Мне рассказали, что Абрам Борисович был, по сути, отцом советского морского минного оружия. Во время войны 1940 года совсем небольшим (около десятка) количеством авиационных мин АМГ-1 его конструкции были блокированы основные силы финского флота. Неутомимый Гейро был настоящим трудоголиком, он работал с утра до ночи, в том числе, и в отпусках. Говорят, немецкие шпионы, следившие за талантливым конструктором, незадолго до начала Великой Отечественной войны выкрали у него чертежи гидродинамического взрывателя для неконтактной мины, разработкой которого он занимался... в доме отдыха. Если бы Абрам Борисович не доложил об этом, как следовало офицеру и патриоту, вполне возможно, что «компетентные органы» так бы ничего и не узнали о трофее немецкой разведки, да и вообще, никто, в течение длительного времени, не мог бы понять, что это за мины такие появились у немцев. Не срабатывают ни от какого трала, зато исправно взрываются под кораблями... Гейро, уже успевший к этому времени стать капитаном 1 ранга, доложил о случившемся по команде и стал ждать, что будет. А ожидала его тогда, как он понимал, скорее всего, самая жестокая кара. Это был страшный период в нашей истории, когда расстреливали даже ни в чём не повинных людей. Сталин лично побеседовал с Абрамом Борисовичем и, очевидно, осознав, насколько ценен этот человек для страны, приказал его не расстреливать, а только разжаловать до лейтенанта... После войны Абрам Борисович вновь стал капитаном 1 ранга. Он, как и раньше, много и плодотворно работал. Говорят, в течение какого-то времени был главным инженером учрождения, которое потом стало называться «ЦНИИ «Гидроприбор». Говорят, был он однажды и на адмиральской должности, с которой его сняли за принципиальность и неподкупность. Подкупить Абрама Борисовича, я думаю, в принципе, было, невозможно. Он по натуре своей был настоящим комсомольцем двадцатых годов, честным, способным до конца сражаться за правду и бескорыстным. Говорят, Абрам Борисович не раз был удостоен крупных денежных премий государственного масштаба, из которых он не взял себе ни копейки, а перевёл всё на счета детских домов. Это было совсем не из-за того, что он был сказочно богатым и вся его семья купалась в роскоши - нет, жили они всегда очень скромно. Жадным он был только до новых знаний, и сохранил это свойство до конца жизни. Не мог Абрам Борисович себя представить также вне своей работы, которой он дышал и жил. К моменту моего поступления в училище Гейро давно уже был пенсионером, вышедшим по возрасту не только в запас, но и в отставку. Говорят, однажды жена Абрама Борисовича пожаловалась начальнику училища, что её муж уже на пенсии, а всё ходит на службу, не сидит дома и не греется целыми днями на лавочке возле подъезда, как положено пенсионеру. Адмирал пошёл навстречу просьбе женщины - не пускать Абрама Борисовича в училище - и отобрал у Гейро пропуск. Пришёл пенсионер на следующий день на КПП, а его не пускают. Что делать? Но Абрам Борисович выход (точнее, вход) всё же нашёл. Подкараулил курсантов, которые возвращались в училище из «самохода» по секретному пути, называемому в нашей среде «тропой Хо Ши Мина», и попросил их помочь ему перелезть через забор. Те с удовольствием выполнили эту просьбу. Вскоре Гейро по дороге на свою кафедру повстречал начальника училища.  Абрам, как ты здесь оказался? - спросил удивлённый адмирал. Я же приказал дежурной службе тебя больше не пускать!  А вот, мне ребята, курсанты, помогли через забор перелезть! Понял адмирал, что из затеи лишить этого человека его любимой работы ничего не получится. Он уважал Абрама Борисовича и вернул ему пропуск: пусть работает столько, сколько сможет! Негоже пожилому, заслуженному офицеру лазить через забор... Не знаю до сих пор, нашли ли для Гейро какую-нибудь должность, или же он так и работал на общественных началах. В училище он неизменно появлялся в своей заношенной до блеска форме (новую ему давно уже не выдавали). Тем не менее, за своим внешним видом Абрам Борисович, уже давно ставший вдовцом, старался следить. На втором курсе Гейро начал читать у нас лекции. Поначалу его дикция резала слух. Звук «р» он произносил как «г». Слово «уравнение», например, звучало как «угавнение»... На удивление, никто в классе не смеялся и не пытался отвлекаться на какие-то свои дела, хотя Абрам Борисович говорил совсем не строгим, тихим и домашним голосом. Уже к середине первого часа мы перестали замечать особенности дикции нашего преподавателя, настоящего педагога и замечательного конструктора. В аудитории стояла тишина, все с увлечением следили за полётом мысли Абрама Борисовича. Я тогда очень хорошо его рассмотрел. Он показался мне похожим на старика Хоттабыча из известной сказки, только без бороды. Среди прочих внешних черт нашего преподавателя, мне бросились в глаза глубокие горизонтальные морщины на его затылке. Говорят, такие у очень умных людей бывают на лбу. Но ведь и лоб у Гейро был тоже морщинистым! Поделился своими наблюдениями с ребятами. Они сделали вывод: «Значит, Абрам Борисович вдвое умнее любого другого человека»... Однажды на занятиях, которые проводил Гейро, кто-то из нас не выдержал и вслух высказал восхищение гениальностью нашего преподавателя. Абрам Борисович с грустной улыбкой покачал головой и ответил: «Ребята, у вас у всех головы тоже хорошие. У вас другие места плохие - те, на которых нужно сидеть, а вы подолгу сидеть не любите...» Гейро не сюсюкал с нами, но и не стремился давить на нас, как на младших и зависимых от него. Он совершенно естественно общался с курсантами, как с равными, уважая личность каждого. С вакуумом в наших мозгах Абрам Борисович боролся терпеливо и бескомпромиссно. Принимая зачёты, он сидел с нами допоздна, при этом, никогда не кричал на курсантов ни за попытки обмануть его, ни за явную ересь, которую мы порой несли. А когда кто-то показывал твёрдое знание излагаемого вопроса, Гейро искренне радовался. Про Абрама Борисовича говорили, что он помнил всех своих выпускников, сколько бы лет ни прошло. Я в это вполне верю... Гейро был совершенно равнодушен не только к деньгам, но и к разного рода почётным званиям и титулам. Он был выдающимся учёным, обладавшим воистину энциклопедическими знаниями во многих областях науки и техники, но официально выше кандидата технических наук он не поднялся. Про Абрама Борисовича ходили упорные слухи, что он очень многим написал докторские диссертации почти на все 100%, причём, делал это чисто «из спортивного интереса». Говорят, когда Абрама Борисовича спросили, почему же он сам не хочет становиться доктором наук, тот ответил: «А зачем мне всё это нужно?» Наверное, он считал, что жизнь и так слишком коротка, чтобы тратить время на такую суету: делом надо заниматься! У Абрама Борисовича было замечательное чувство юмора. Он не пытался при нас рассказывать какие-нибудь байки или анекдоты, в этом не было необходимости. Зато как интересно было послушать, как они порой обменивались остротами с Виктором Владимировичем Красниковым, который тогда был на кафедре минного оружия старшим преподавателем! Возможно, кому-то покажется, что я нарисовал образ Абрама Борисовича слишком идеальным, лишённым недостатков. Да были они у него, как и у всякого другого нормального человека, с годами некоторые из них, видимо, стали даже более заметными. Что это меняет? У моих одногодков была и остаётся уверенность, что мы были лично знакомы с выдающимся человеком. Игорь Караваев. МОДА МОДА Игорь Караваев С одной стороны, Военно-морской флот - это достаточно консервативная организация, которая всегда хранила и оберегала свои традиции. С другой стороны, люди, которые на флоте служат, тоже подвержены влиянию моды. Мало того: есть на флоте и свои законодатели моды, особенно, в матросской среде. Например, когда-то было модно и престижно при увольнении в запас напяливать на голову махонькую бескозырку с длинными, аж до самого копчика, лентами. На лбу вместо надписи «СЕВЕРНЫЙ ФЛОТ» золотыми буквами было вытиснено что-нибудь типа «ПОДВОДНЫЕ РАКЕТНО-ЯДЕРНЫЕ СИЛЫ» (такое делалось по специальному заказу в похоронных бюро). «Беска» была размером с чайное блюдце, зато сшита из сукна, а не из габардина; белоснежный кант - пластмассовый. Та её часть, где кокарда, заострялась, как нос корабля. Интересно, как такое держалось на голове модника: с помощью дамских шпилек или шляпной резинки? Форменный воротник, или «гюйс», у уважающего себя «годка» с изнанки был обязательно белым. Фланелевка и брюки ушивались до такой степени, что их счастливому обладателю было одинаково тяжело стоять, ходить, сидеть и дышать. На некоторых флотах перед «ДМБ» полагалось обшлага фланелевки обшивать изнутри красным бархатом. Брюки в нижней их части, как правило, делались в большей или меньшей степени расклешёнными. Бляху на ремне флотские ребята обычно делали плоской, как экран современного телевизора (а в армии, говорят, наоборот, её сгибали почти в полукольцо). Рант на модных матросских ботинках обрезали напрочь. А бывало, матросы на «ДМБ» надевали вместо своих штатных ботинок офицерские, с подошвой на микропоре. Особое внимание уделялось погонам. Из чего только не делались старшинские лычки! А буквы на погоны, как правило, выпиливались из пластмассы, светонакопителя или какого-нибудь металла. Они получались значительно более крупными, чем положено. Изготовление таких изделий называлось жаргонным словом «маклачить», соответственно, украшенные таким образом погоны назывались «намаклаченными». Однажды я видел, как старпом вывел перед строем экипажа «годка», одетого по всей существовавшей тогда моде, и произнёс, чтоб другим неповадно было носить такое непотребство: - Вот, товарищи подводники, полюбуйтесь! Это не матрос, это фраер с гондонной фабрики! Такой моде следовали не только матросы и старшины из плавсостава. Самые крутые мореплаватели, как известно, служили в береговых частях, например, в автомобильной роте. Про это подразделение говорили, что авторота - это вторая «гражданка». Водители постоянно находились в разъездах, подолгу не видя ни своего командования, ни военной организации. Некоторые из них даже накануне увольнения в запас неуверенно знали воинские звания, особенно - начальников высокого ранга. Как-то раз одного такого парня по какой-то причине не отправили в очередной рейс, а поставили к тумбочке дневального. Что при этом нужно делать, он более или менее помнил ещё с «учебки», поэтому, когда в ротное помещение зашёл командир автороты в сопровождении какого-то мужика, дневальный всё-таки скомандовал «Смирно!» Тут следует уточнить, что незнакомый дневальному человек был командующим флотилией атомных подводных лодок, на тыл которой замыкалась и авторота. Его воинское звание было вице-адмирал, на его плечах были погоны, очень похожие на мичманские, только гораздо солиднее, да и звёзды на них были значительно более крупными, шитыми, с красными пятиугольничками в середине. Дневальный был удивлён наглым поведением пришедшего дядьки: тот очень резко разговаривал с командиром роты, называл его только по фамилии и громко высказывал какие-то претензии. Верзила-матрос с нескрываемой неприязнью глядел на вошедшего сверху вниз, ожидая, когда же его командиру всё надоест, и он даст дневальному команду развернуть этого крикуна лицом на выход и дать ему под зад хорошего пенделя. На удивление, командир роты со всем соглашался, кивал головой и повторял: «Есть!», «Так точно!», «Будет устранено!» Вскоре незнакомец сам, без посторонней помощи, повернулся и пошёл к входной двери. Командир роты вскинул руку к шапке и прокричал «Смирно!!!», а дневальный не шелохнулся и не изменил своей выражавшей презрение позы. Когда дверь за командующим закрылась, командир роты набросился на матроса: - В чём дело? Как ты стоишь?! - А чего это я должен выё…аться перед каким-то намаклаченным мичманом? Игорь Караваев. АДМИРАЛЪ АДМИРАЛЪ Игорь Караваев Человек, о котором здесь идёт речь - заслуженный, уважаемый, опытный, много плававший и многое видевший. Служба его началась не в дореволюционные и даже не в довоенные годы, тем не менее, Генералиссимуса Сталина он ещё застал. Была у Адмирала такая черта: резать правду-матку прямо в глаза, не стесняясь в выражениях. Народная молва донесла до нас несколько эпизодов из жизни и службы этого легендарного человека. Как-то раз в военном городке был запланирован субботник. Зная, что женщины, служащие в штабе флотилии, имеют склонность игнорировать подобные мероприятия, Адмирал собрал их в конференц-зале и объявил: - Завтра субботник, и вы в полном составе тоже должны выйти на него! Не всё вам только за … держаться, подержитесь, хотя бы один раз в год, и за черенки лопат! Кто-то из женщин пожаловался на него, и вскоре Командующий Северным флотом спросил Адмирала по телефону:  Слушай, говорят, ты на подчинённых матом ругаешься?  Дребездят, товарищ Командующий!!! Вот ещё какой характерный случай с участием Адмирала однажды произошёл. Есть такой вид связи с подводными лодками, как гидроакустическая связь (раньше её ещё называли «звукоподводной»). Интересно послушать, как она работает в режиме «телефонии». Лодка всегда движется, поэтому из-за эффекта Допплера звук сильно искажается. Мало того, что человека, передающего «звукограмму», узнать по голосу, в принципе, невозможно, - чтобы поняли, о чём вообще говорится, надо произносить все слова медленно, нараспев. «Этот стон у нас песней зовётся...» Когда лодка, которая должна была взаимодействовать со «стратегом» из флотилии Адмирала, прибыла в точку рандеву с некоторым опозданием, «стратег» уже погрузился под перископ. Акустики вдруг услышали «звукограмму» от него:  Фт - а - а - а - ро - о - о - ой, й - а - а - а пе - е - е - р - вый! О - о - о - о - п тв - а - а - а - й - у - у - у м - а - а - а - а - ть!  Что такое? Это кто такой? - всполошился командир опоздавшей лодки.  Это у них на борту командующий, который выражает своё неудовольствие! - перевели люди, знавшие Адмирала. Прямота и открытость Адмирала была известна всем. Как-то раз эти качества, говорят, здорово подвели его. Однажды на флоте проводились серьёзные учения. Их сценарий был таким: группа «диверсантов» (их роль исполняли московские офицеры из одного спецподразделения) должна проникнуть в штаб флотилии и уничтожить командование. Задача командования флотилии - задержать «супостата» и не подставиться самим! К учениям готовились серьёзно и тщательно. В день предполагаемой заброски «диверсантов» кругом бродили усиленные патрули - муха не пролетит! Рано утром Адмирал поехал на службу. Из окна служебной «Волги» он увидел необычную картину: два матроса ведут связанного офицера! Решив, что поймали «диверсанта», Адмирал приказал своему водителю остановиться и крикнул матросам:  Так, все вместе - ко мне в машину! Я лично буду его допрашивать! В штабе флотилии, когда все трое оказались в кабинете командующего, Адмирал, обращаясь к задержанному, с улыбкой спросил его:  Ну что, ............, попался?  Никак нет! Это Вы попались! Я командир разведовательно-диверсионной группы, а эти «матросы» - мои переодетые офицеры! Вы условно уничтожены! Но «условно» - и есть «условно». Адмирал после этого прослужил ещё не один год и благополучно вышел на пенсию. Дай Бог ему здоровья и долголетия! Игорь Караваев. АНГЛИЧАНЕ НА «ХИМИИ» АНГЛИЧАНЕ НА «ХИМИИ» Игорь Караваев. События эти происходили в восьмидесятые годы, в период «застоя», который ещё недавно так сильно ругали и о котором многие сейчас вспоминают с ностальгией. В Североморске-7, военном городке возле Баренцева моря, в те годы была только одна средняя школа. Городок первоначально назывался посёлком Заозёрным, позже стал Мурманском-150, потом - Заозёрском, но все и всегда называли его Западной Лицей. Одна школа, зато какая! Очень сильные учителя прекрасно готовили своих питомцев, если те не слишком сопротивлялись, к поступлению в любые высшие учебные заведения. Ученики школы неоднократно побеждали на олимпиадах по различным предметам, проводимым не только в масштабах Мурманской области, Российской федерации, но даже всего «союза». Так произошло, например, на олимпиаде по английскому языку. Эта победа на всесоюзном уровне имела неожиданное продолжение. Наших северян-«англичан» вместе с победителями по другим предметам послали участвовать в олимпиадах, проводившихся на территории США. Это было сделано в рамках какой-то международной программы. Школьников из Западной Лицы сопровождала их учительница, Галина Николаевна Никитина, жена уважаемого контр-адмирала. Всех детей, отправлявшихся в США, собрали сначала в Москве, потом самолётом Аэрофлота доставили в Германию, а оттуда они полетели через океан уже на американском «боинге». Экипаж самолёта состоял из одних, как сейчас принято говорить, «афроамериканцев». По крайней мере, стюарды были чернокожими все, как один. Во время длительного перелёта афроамериканские стюарды поняли, что их пассажиры не избалованы «благами цивилизации», скромны и нетребовательны. Кто-то из детей, возможно, вообще летел на самолёте второй раз в жизни (если первый полёт был из Москвы в Германию). Победители олимпиады по английскому языку решили пообщаться с экипажем: и время скоротать, и в разговорной речи попрактиковаться, и себя показать: мол, мы тоже не лыком шиты! Чернокожие стюарды с самого начала понимали то, что им говорили дети, но повели себя очень некрасиво. Возможно, их задело, что ребята говорят на лондонском английском, а не на его версии, родной для американцев. Может быть, они просто ощутили свою полную безнаказанность и решили поразвлекаться. Услышав английскую речь из уст советских детей, стюарды с дурашливым выражением лица наклонялись и переспрашивали: - Что? Повтори, как ты сказал это слово? Затем стюарды начали перекликаться через весь салон: - Джим! -Что? - Ты слышал, как вот этот сказал (такое-то слово)? - Как? - А вот как! (и дальше слово, повторённое издевательским тоном). - Вот умора!!! Дети замолчали и сникли. Они сидели как оплёванные, не понимая, почему с ними так поступили. Может быть, они какие-то неполноценные? Или их не тому и не так учили? Подошла Галина Николаевна, они ей пожаловались, что экипаж не понимает их и смеётся над ними. Учительница объяснила, что экипаж изъясняется на «американском английском» - таком языке, который получился, когда английский видоизменили на свой манер чернокожие, латиноамериканцы и другие. Она сказала детям, что в школе эту версию языка они не изучали и изучать не будут: учить на уроках английского его американскую версию - то же самое, что на уроках русского учиться говорить по-русски так, как это делают, предположим, жители Узбекистана. Успокоив детей, Галина Николаевна подошла к стюардам: - Скажите, вы понимаете, что вам по-английски говорят дети? - Да, мэм, но это не американский английский! - А вы знаете, кто эти ребята? - Да, мэм, это школьники! - Это умнейшие дети, которые победили на разных конкурсах. Кстати, когда они в США пообщаются со своими сверстниками, они очень скоро смогут говорить так же, как и вы. Между прочим, вы ведь работаете на международных линиях, а вот владеете ли вы русским языком? - Нет, мэм… Не прошло и минуты, как в салоне появился командир самолёта. Он принёс свои извинения за неправильные действия экипажа. На аэродроме нашу делегацию встречал у трапа уже представитель авиакомпании - перевозчика. Он от имени компании принёс извинения за неправильные действия своих служащих. Виновные, как сказал он, будут строго наказаны… Дальше советских школьников развезли по местам проведения олимпиад. Случайно, или нет, но наших «англичан» повезли… на олимпиаду по химии!!! Галина Николаевна неоднократно пыталась объяснить организаторам, что это ошибка, но те её как будто не слышали… Начало было назначено на 9 утра по местному времени. Расстроенная учительница, предчувствовавшая позорный провал, пришла в школу, где проводилась олимпиада, только в половине одиннадцатого. В коридоре стояли дети из её школы в полном составе. Галине Николаевне стало плохо: она поняла, что ребята не сумели сделать вообще ничего, поэтому покинули класс… Подойдя к школьникам, учительница сочувственно спросила: - Ну как, трудные были задания? Вы хоть что-нибудь сумели сделать? В ответ раздался ликующий смех. - Чепуха, ничего сложного! Все мы с этой ерундой для дебилов справились! Выяснилось, что в то время, когда в СССР дети на обычных, рядовых, уроках химии решали задачи с множеством всяких «подвохов», писали сложнейшие уравнения реакций, зубрили «рогатые» формулы, в школах американских такого даже близко не было. На олимпиадах, в качестве заданий повышенной сложности, были вопросы такого типа: «Напишите формулу серной кислоты», или «Что такое NaOH?», или «Что образуется при взаимодействии кислоты со щёлочью?»… Возникает ряд вопросов. Первый: а такой ли уж плохой была наша система образования? Второй: зачем же тогда мы эту систему постоянно реформируем, пытаясь подогнать её под западные стандарты? Третий: насколько хороша их хвалёная система образования, если на практике юмористические рассказы Михаила Задорнова про Америку оказываются реальностью? Игорь Караваев. ЧУВСТВО ВРЕМЕНИ -Бди! (Козьма Прутков) ЧУВСТВО ВРЕМЕНИ Игорь Караваев. Виктор Николаевич Ришард, служивший, в тот период, ещё старшим помощником командира стратегической подводной лодки проекта 667Б, осматривал отсеки. Любая подводная лодка - это сложное самоходное сооружение, пребывание в любой части которого всегда представляет собой потенциальную опасность для человека. Протяни руку - вот труба с воздухом, сжатым до когда-то немыслимого давления, чуть дальше - кабель, находящийся под высоким напряжением, в других отсеках - всё то же самое, плюс либо перегретый пар, радиоактивная вода, либо горючие и взрывчатые вещества. Глаз да глаз за всем этим нужен! А сверху, как правило, на корпус давит многометровая толща воды, и так далее… Лодка находилась на боевой службе. Ритм «автономки» успокаивал, настраивал кое-кого на очень миролюбивое и «пофигистское» настроение. Все знают: если постоянно думать о потенциальной угрозе, то может либо «крыша поехать», либо чувство опасности постепенно притупляется. Вот почему надо было периодически проверять несение вахты - «на то и щука в море, чтобы карась не дремал». Виктор Николаевич зашёл в турбинный отсек. Это один из самых сложных отсеков, к тому же, он просто «пресыщен» энергетикой. Вахтенный отсека на глаза всё никак не попадался. Передвигаясь по палубам отсека, каждая из которых напоминала лабиринт, старпом завернул за очередной угол и остолбенел от страшного зрелища. Сначала он увидел вертикально вытянутые ноги, которые не доставали до палубы. Заставив себя поднять взгляд, Ришард увидел и хозяина ног: неподвижное тело в ватнике, висящее на электрическом щите. Голова вывернута самым неестественным образом… Внезапно казавшееся бездыханным тело вздрогнуло. Мичман, которому тело принадлежало, приподнял голову, посмотрел на часы, дотянулся до переговорного устройства и доложил: - Пульт! Отсек осмотрен, замечаний нет! Затем вахтенный снова поник головой, намереваясь продолжать свой мирный сон. Чуть позже Виктор Николаевич понял: мичман давно уже привык на вахте спать в этой части отсека, не только скрытой от глаз проходящих людей, но и оснащённой переговорным устройством. А поскольку там нежарко, палуба холодная, спать даже стоя было неудобно. Человек, заранее привинтив болтами к электрическому щиту ватник, влезал в него, застёгивался и спал в висячем положении, ухитряясь делать доклады, когда положено. Ришард вышел из состояния шока, рванулся к вахтенному и вытряхнул его из ватника. Дальнейший разговор старшего помощника с изобретательным мичманом вышел за уставные рамки… Игорь Караваев. БЕРЕГОВАЯ БАЗА БЕРЕГОВАЯ БАЗА Игорь Караваев. Как известно, всем, кто служит на флоте, в той или иной степени присуще чувство юмора. Понятно, что подводники по самым разным причинам и поводам всегда готовы позубоскалить в адрес тыловых структур (в частности, береговой базы, или бербазы), где у людей образ жизни и, соответственно, образ мышления, резко отличается от их собственных. В частности, у подводников в ходу была такая шутка: «Никакой начальник тыла не будет гордиться дружбой с командиром атомной подводной лодки, зато командир лодки может гордиться, если дружит с начальником тыла». Или ещё вот какая: «Бербаза живёт по закону Ома: в 17 ушёл, в 18 дома. Подводник живёт по закону Бернулли: в 22 ушёл, в 23 вернули». Бывали шутки и злее: нередко подводники называли тыловые структуры, созданные специально для обеспечения деятельности подводных лодок, «противолодочными». «Тыловские» люди отшучивались: «Как бы хорошо мы жили, если бы ещё не было подводников!» Когда на экран вышел замечательный фильм «Семнадцать мгновений весны», в среде подводников придумали вот какой розыгрыш: - Ты фильм про Штирлица видел? - Спрашиваешь! - А ты, конечно же, обратил внимание, что в нём у немцев погоны только на одном плече? - Естественно! - Так вот, сейчас тыловикам вводят новую форму одежды: они теперь тоже будут носить только по одному погону! - Ну ни фига себе! Зачем? - Чтобы им мешки удобнее было таскать… Справедливости ради, надо сказать, что всякое бывало в нашей совместной службе. Тем не менее, тыловые структуры, бербазы работали и обеспечивали нас, как могли. Есть не так уж и мало людей, служивших в таких подразделениях (в том числе, командовавших бербазой), которых я помню и искренне уважаю. Нигде на флоте, в том числе, и в береговых частях, без юмора не обойтись. Отчасти, возможно, потому, что порой туда приходят служить люди с кораблей. Отчасти - и потому, что смешные ситуации могут возникать в жизни сами по себе. На Дальнем Востоке однажды произошло вот что: летом пасли коров, принадлежавших одной береговой базе, от стада отбился бык, упал с обрыва и разбился. К тому моменту, когда тело нашли должностные лица, какой-то шутник успел прикрепить к рогам быка предсмертную записку, написанную от имени животного: «Приемлемых условий для существования не имею. Кормами на зиму не обеспечен. Ухожу из жизни, а всех коров теперь пусть вместо меня командир бербазы покрывает!». Эту историю мне рассказал отец, служба которого начиналась на Тихоокеанском флоте. Он же рассказал ещё несколько забавных историй, связанных с дальневосточными бербазами. Служил на «щуках» вместе с отцом очень своеобразный офицер (назовём его, не сильно изменив фамилию, Ельниковым). Офицер был склонен к полноте, и, стремясь похудеть, на выходах в море по нескольку дней отказывался от пищи. Затем он всё же вызывал к себе кока и, выставив ногу из каюты, говорил: -Кок, сделай мне «коклету» вот такого размера! (кивал на свой ботинок). Вскоре Ельников, уйдя с лодки, стал командиром бербазы. Однажды к нему пришла наниматься на работу женщина, повар по специальности. Ельников подтвердил, что такие люди на его камбузе нужны, изучил все принесённые женщиной документы и сказал ей: - Через Недельку! Женщина пришла повторно через семь дней. Ельников узнал её, кивнул и снова сказал: - Через Недельку! Всё повторилось спустя ещё одну неделю. На третий раз женщина возмутилась и сказала: - Да вы что, издеваетесь? Ельников удивлённо посмотрел на неё и ответил: - Да я же Вам русским языком сказал, чтобы Вы оформлялись на работу через начальника строевой части, мичмана Недельку! Был с этим офицером ещё один случай. Любил он охотиться, а в напарники всегда брал с собой давнего сослуживца, неразговорчивого и уже немолодого мичмана. На охоте Ельников как-то раз «по большой нужде» присел под куст, при этом, зачем-то, скинул с плеч свою куртку-канадку. После ответственного мероприятия он с напарником двинулся дальше. Через некоторое время, понюхав воздух, Ельников приказал: - Мичман, иди справа! Тот повиновался. Затем, примерно через равные промежутки времени, раздалось: - Мичман, иди слева! - Мичман, иди спереди! Вскоре после исполнения напарником очередной команды - «Мичман, иди сзади!» - Ельников остановился, обернулся и спросил: - Мичман, да ты что, обгадился, что ли? Тот, успев оглядеть начальника со спины и уже сообразив, в чём дело, ответил: - Я-то нет, а вот Вы себе прямо в капюшон наделали! Был в службе отца и ещё один эпизод, связанный с бербазами. До сравнительно недавнего времени в средствах массовой информации было принято, чтобы не раскрывать наименований кораблей и частей, говорить и писать так: «Н-ская часть» или «Экипаж, где служит старший лейтенант Розумный». Это правило однажды вызвало неожиданную для гражданских людей реакцию подводников. По случаю какого-то праздника в городе устраивали воинский парад, в котором от базировавшегося неподалёку соединения подводных лодок участвовало несколько экипажей. Люди ежедневно подолгу отрабатывали прохождение торжественным маршем, чтобы «марку флота» держать на должной высоте. Но при подготовке к мероприятию какой-то осторожный человек, чтобы перестраховаться и уж точно не раскрыть наименования соединения подводных лодок, подал гражданским властям по правилу «Часть, где служит…» фамилию не кого-нибудь из экипажей или штаба бригады, а выбрал для этой цели командира обеспечивавшей подводников береговой базы. И вот начался парад. Сияло солнце, играл оркестр, чеканили шаг войска. Появление «морячков» в парадных тужурках и с кортиками вызвало у зрителей здоровое оживление. Экипажи шли замечательно, но тут диктор провозгласил: «Мимо трибуны проходят подводники майора Серого!!!» Не ожидавшие такого «перла» моряки расхохотались, мгновенно потеряв равнение и «сбившись с ноги»… Было немало интересных моментов и на бербазах Северного флота (не сомневаюсь, что и на других флотах что-то похожее бывало, но, к сожалению, ничего об этом не знаю). На береговой базе бригады подводных лодок был свинарник, на котором, среди прочих, неофициально откармливали поросят персонально для командования. Работавший на свинарнике матрос пометил «блатных» поросят. На спине одного он написал суриком фамилию комбрига, другого – начальника политотдела и т.д. Сейчас этому матросу, наверное, уже за семьдесят, и вряд ли кто-то сегодня ответит, сделал ли он это по простоте душевной, в приступе служебного рвения, или же был данный поступок, как говаривал наш Ильич, «правильным по форме, издевательским по сути»… Игорь Караваев. БУДЬ ХОРОШИМ БУДЬ ХОРОШИМ Игорь Караваев. Командир БЧ-5, или механик, в этом экипаже был не просто строгим, а свирепым. Он ежедневно и ежечасно «снимал стружку» со всех своих подчинённых: и с глазу на глаз, и прилюдно. Однажды, когда подводная лодка была на боевой службе, командир решил, что механик, наверное, должен относиться к людям немного мягче. И так всё вокруг корабля враждебно и сурово, и так все подводники стараются делать свою работу, как следует, - зачем ещё нагнетать обстановку? Поговорил с офицером - кажется, тот согласился, головой покивал, но назавтра снова принялся за своё. Тогда командир решил повлиять на механика с помощью живительной силы искусства. В офицерской кают-компании стоял проигрыватель, а рядом, в ящике, лежало много грампластинок. На одной из них была «Песенка про начальника». Елена Камбурова, искусно изображая детский голос и детские интонации, пела: Раньше папа был такой весёлый, Мы с ним увлекались футболом, Ходили мы в походы вместе И пели солдатские песни. А теперь мой папа печальный - У папы плохой начальник. Папу он совсем не уважает, Только всё ругает и ругает, Только всё ругает и ругает… Дальше рассказывалось, что у папы теперь стал тоскливый взгляд, на еду он уже и смотреть не может, перестал ремонтировать ребёнку игрушки, а в довершение ко всему, нечаянно раздавил любимую матрёшку. Заканчивалась песенка словами: «Папа, когда ты будешь начальник, то, пожалуйста, ты будь хорошим!» Проигрыватель стоял недалеко от стола, за которым был расписан в одну смену с командиром и механиком начальник химической службы, любимец всего экипажа. Теперь ежедневно, заходя в кают-компанию, командир после традиционных слов «Приятного аппетита!» произносил: - Химик, начинай! По этой команде начальник химической службы включал «Песенку про начальника». Говорят, капля камень точит, но механик оказался просто кремнёвым! Он так и не поступился своими принципами, правда, дней через десять попросил, чтобы отныне его кормили в другую смену… Игорь Караваев. ЭФФЕКТ БУРСЫ ЭФФЕКТ БУРСЫ Игорь Караваев. Где-то я слышал такие слова - «эффект бурсы». Это выражение не то из области психологии, не то из области педагогики. Обозначает оно примерно вот что: когда взрослые мужики вновь, через много лет после окончания школы, оказываются в роли обучаемых, они начинают вести себя, как школьники. Мне рассказывали, как старые, лысые генерал-майоры, слушатели Военной академии Генерального штаба, ради шалости «умыкали» друг у друга каракулевые папахи и прятали их в столы… Говорят, там и шпаргалками пользовались, как и везде. В различных военно-учебных заведениях эти серьёзные документы, за которые можно было заработать очень серьёзные неприятности, до изобретения шариковых ручек исполнялись карандашом. А в Военной академии Генерального штаба их в те годы… печатали на пишущих машинках! Чего же тогда можно ожидать от людей рангом пониже и помоложе? Эту историю мне рассказал один уважаемый подводник, который лет пятьдесят тому назад учился на Высших офицерских классах, будучи в звании капитан-лейтенанта. В те годы даже чернильные авторучки, которыми ещё совсем недавно писали мы все, были лишь у немногих и считались роскошью. И в школах, и в серьёзных учреждениях пользовались перьевыми ручками-«вставками», которые нужно было то и дело макать в чернильницы. Это требовало определённых навыков. Наберёшь на перо мало чернил - вскоре понадобится вновь обмакивать ручку, наберёшь слишком много - поставишь здоровенную кляксу. Это свойство перьевых ручек однажды решили использовать для своей шутки два офицера, два слушателя Классов, дежурный по группе и секретчик. Во время очередного перерыва они попросили всех своих товарищей выйти в коридор, после этого дежурный достал взятые из дома бутерброды и срезал с одного из них кусочек сала. Шутники без помех и без лишних свидетелей намазали этим салом перья всех ручек, оставленных на столах. Началась лекция, которую вёл преподаватель, известный невероятно высоким темпом изложения. За ним угнаться было очень трудно! Два шутника без проблем конспектировали лекцию, а вот остальные… Чернила скатывались с перьев, получивших водоотталкивающие свойства. Кто-то царапал и прорывал ими бумагу, а кто-то, чудом сумевший набрать чернил, ставил кляксы размером с половину тетрадного листа! По аудитории из угла в угол носились произносимые шёпотом нехорошие слова. Некоторые люди лихорадочно хватались за карандаши, некоторые суетливо протирали перья своими носовыми платками. После лекции злоумышленников вычислили и чуть было не побили всем классом. Вот чудаки люди, шуток не понимают! Игорь Караваев. ВАХТЕННЫЙ ОФИЦЕР ВАХТЕННЫЙ ОФИЦЕР Игорь Караваев. Сел за написание рассказа и сразу вспомнил слова американского командира подводной лодки из комедии “Убрать перископ”: “Эх, люблю я эту работу!” Американские фильмы, правда, терпеть не могу, но свою работу (в смысле, службу, особенно, когда стоял вахтенным офицером) я действительно любил. Вахтенного офицера из меня делали и в училище, и в учебных центрах. Конечно же, взял я на вооружение кое-что и из опыта своего отца, и своих старших товарищей. Помню, какое чувство гордости я испытал, когда впервые поднялся на мостик атомной подводной лодки не в качестве курсанта или дублёра, а как офицер, который будет четыре часа подряд руководить своей боевой сменой. И не у пирса, не на бочке, а в море, на ходу! Нас приучали к тому, что вахтенный офицер должен быть бдительным, внимательным, понимающим свою ответственность за целый корабль. Впрочем, чувствую, меня уже тянет к пересказу соответствующих статей Корабельного устава. А если говорить проще - я знал, что на 4 часа вахты вся лодка полностью моя. Командир или старпом, которые всегда находятся где-то рядом, не могут каждый день по много часов подряд быть в постоянном напряжении - так и с ума сойти недолго. Вахтенный то-офицер тогда зачем? Впрочем, бывало, что я не раз при определённых обстоятельствах задавал себе такой вопрос и не находил ответа. Видимо, из-за того, что в нашу базу, считавшуюся элитной, нередко приходили служить так называемые «блатные» офицеры - нередко безграмотные и безответственные балбесы, они нуждались в «няньке». В таких случаях, командир и старпом, а также старший на борту, по сути, брали на себя исполнение обязанностей вахтенного офицера, а опекаемый становился попугаем, ретранслятором чужих команд и докладов. Таким образом, сложилась порочная система. Вахтенный офицер превратился в «вахтцера». Кстати, подражая начальникам, вахтенных офицеров стали называть этим словом даже некоторые обнаглевшие мичманы. Впрочем, были командиры, которые пытались эту систему поломать, заставляя вахтенных офицеров думать и отвечать за свои действия. Однажды командир и механик на выходе в море жестоко разыграли одного такого «попку-дурака», моего коллегу. Заметив, что вахтенный офицер на все доклады и запросы автоматически, бездумно отвечает «Есть!» или «Добро!», коварный командир спустился в центральный пост. Вскоре после этого у механика с вахтенным офицером состоялся странный диалог: - Мостик! - Есть мостик! - Прошу добро открыть кингстоны цистерн главного балласта концевых групп! - Добро! - Мостик, открыты кингстоны цистерн главного балласта концевых групп! - Есть! Точно так же, без малейших колебаний, мостик разрешил последовательно открыть кингстоны средней группы, а потом и клапаны вентиляции всех цистерн главного балласта. Хорошо, что фактически никто не делал того, на что было получено разрешение… Взбешенный командир поднялся на мостик и вежливо спросил вахтенного офицера: - Минёр, ты что, совсем дятел? Когда думать начнёшь? Ты даже не понял, что сейчас ты разрешил заполнить ВСЕ ЦИСТЕРНЫ ГЛАВНОГО БАЛЛАСТА! Да хрен с тобой, что сам утонул бы, так ведь и лодка ушла бы под воду прямо с незадраенным люком! Сегодня, спустя много лет, без ложной скромности могу заметить, что я вахтенным офицером был, пожалуй, неплохим. Всегда всё внимательно слушал и во всё вникал (возможно, даже чересчур въедливо). Старался думать и предлагать командиру готовые решения. В аварийных ситуациях сам подавал нужные команды (даже без оглядки на начальников, если это разрешалось руководящими документами). Старался показать, что я надёжный и зрелый вахтенный офицер, на меня можно положиться! (Так ведь оно, наверное, и было). Не скрою: бывало обидно, когда мое проявление «активной жизненной позиции» вызывало у начальства раздражение и желание видеть меня только в роли ретранслятора команд или контролёра с узкой специализацией, но не более того. Однажды, когда мы были в Южной Атлантике, командир приказал мне перед всеми всплытиями на перископную глубину находиться не в центральном посту, где я мог бы принести пользу при сборе и анализе надводной обстановки, и даже не в своём отсеке, где были, среди прочего, своенравные «толстые» торпеды с перекисью водорода, а… в корме, возле холодильных машин! Обоснование было таким: температура забортной воды слишком высока, а трюмные, которые обслуживают эти машины, безответственные люди. Значит, если «холодилки» вдруг перестанут работать по-штатному, боевая задача будет сорвана. Ну да ладно, возможно, я там действительно был нужнее… Однажды, когда я уже считал, что хорошо знаю свои обязанности, оказалось, что меня в этой сфере всё ещё ждали маленькие открытия. Меня всегда учили, что место вахтенного офицера при плавании в надводном положении на мостике, а в подводном - в центральном посту. Неожиданно выяснилось, что я ещё должен периодически обходить отсеки и проверять, как люди на всех боевых постах несут вахту. Возможно, так и надо, но сначала это требование вызывало у меня, скажем так, недоумение. Уходишь из центрального поста, а когда возвращаешься, зачастую обнаруживаешь, что обстановка существенно изменилась. Лишь один раз я охотно и даже с благодарностью выполнил приказание пройти по отсекам и проверить несение вахты. Дело было зимой, мы шли в надводном положении. За 4 часа на мостике, на морозе и ветру, успеваешь серьёзно замёрзнуть. Конечно, если навигационная обстановка сложная, тогда не замечаешь физического дискомфорта, и время вахты стремительно летит. Если же вокруг всё спокойно, то кажется, что стрелки часов тоже замёрзли и еле-еле ползут. Тогда самый трудный период - это последние полчаса вахты. Именно в это время только что пообедавший старпом, поднявшись на мостик, отправил меня осматривать отсеки. Я расценил тогда его приказание исключительно как проявление гуманизма. В подводном положении, особенно, в автономке, когда на лодке распорядок дня, как правило, устоявшийся и размеренный, стоять вахту проще. Тут главная задача - всё видеть и слышать, всех контролировать. Я превращал себя из вахтенного офицера в «вахтенного офицербера» (сам это слово в те годы придумал!) В автономке всем тем, у кого при несении вахты есть возможность не сидеть, а ходить, весьма желательно нагуливать определённый километраж. Вот я и шагал туда-сюда по центральному посту. Во-первых, так вокруг себя видишь всё и всех, а во-вторых, в сон не клонит. У меня был свой алгоритм. Шаг - взгляд на маневренный планшет, какая у нас сейчас позиция относительно обнаруженный целей. Ещё шаг - наклон и тихие, чтоб не разбудить командира, слова: «Боцман, не спи!» Взгляд на шкалы приборов: ага, всё так, как задано: курс, глубина погружения. А как у нас с дифферентом и положением горизонтальных рулей? Пожалуй, перед сдачей вахты надо будет откачать воду из уравнительной цистерны, тяжеловата лодка… Ещё несколько шагов - зашёл к гидроакустикам: молодцы, не спят, прослушивают горизонт. Взгляд на индикаторы, на ленты самописцев. Так, а что это там появилось? Слышу через динамик повизгивание и чириканье: это биологический шум, киты или касатки резвятся. Ещё несколько шагов - смотрю, вычислитель деловито щёлкает клавишами, решает задачу. Молодец, не бездельничает! Захожу к штурману, чтобы в очередной раз посмотреть на карту и обменяться парой слов. Ещё несколько шагов - взгляд на пульт общекорабельных систем. Так, всё по-штатному. Шаг, шаг… Поднимаю взгляд - обороты именно те, что были заданы, и скорость хода по лагу соответствует им, хорошо! Вижу, мой вахтенный инженер-механик уронил голову - ничего, пусть он немного подремлет, сейчас будет доклад об осмотре отсеков, и его разбудят! Снова круг по центральному посту, снова гляжу на картушки, стрелки и мнемосхемы. К штурману и акустикам можно заходить лишь изредка, чтобы понапрасну не отвлекать и не нервировать людей. А вот за всеми остальными надо присматривать. Монотонно жужжат своими четырёхсотгерцовыми голосами приборы, склоняются головы усталых подводников, борющихся со сном… Можно иногда взбодрить людей какой-нибудь неожиданной шуткой, это надолго прогоняет сон. Совсем не обязательно каждые три минуты делать им замечания. Но сейчас уже нельзя не вмешаться: боцман очнулся от дрёмы и теперь оживлённо болтает с планшетистом. Мужики, тихо, иначе сейчас командир проснётся, тогда никому из нас мало не покажется! На лодке, бывает, очень сильно клонит в сон. Не только из-за того, что газовый состав воздуха в отсеках не всегда такой, как в атмосфере, а ещё и по другим причинам. Чаще всего, естественно, потому, что человек просто не выспался. Иногда это приводит к страшным последствиям, а иногда - к забавным. Один мой коллега, чтобы не заснуть на вахте, стал ходить из угла в угол. Он был уставшим настолько, что ухитрялся засыпать даже на ходу. Падая, парень в последнюю секунду просыпался и хватался за тросы перископов или какое-нибудь оборудование. Со стороны казалось, что человек пляшет вприсядку. Со мной однажды произошёл удивительный случай. Я за трое суток, предшествовавших выходу в автономку, спал, в общей сложности, полтора-два часа. Во время своей первой ходовой вахты спать не хотел (видимо, из-за нервного напряжения). А вот когда сменился и сел заполнять вахтенный журнал, мгновенно уснул прямо с отрытыми глазами. Мне тут же приснился сон, что мы с женой в театре, сидим в партере, и тут кто-то кому-то говорит: «Антракт!» Мой мозг спал, но глаза продолжали видеть, а рука - работать, поэтому я в верхней части страницы вместо слов «Баренцево море. 15 июня, среда» разборчиво написал «Антракт». Тут же проснулся от ужаса, понимая всю абсурдность произошедшего. Как я смогу объяснить такую запись? Бывало, командир и за меньшие чудачества отправлял офицеров к лодочному врачу: мол, пусть определит, псих ты или нет… Вахтенный журнал - секретный документ, страницу из него не вырвешь. Что делать? Сообразил быстро. Зашёл в штурманскую рубку, взял «Перечень условных обозначений на морских навигационных картах» и начал листать его. Нашел какое-то весьма «морское навигационное» слово, на которое можно было легко исправить злополучный «Антракт», что тут же и сделал. Получившееся слово я аккуратно зачеркнул и указал, что это записано ошибочно. Никто ничего странного так и не заметил... Игорь Караваев. ВАХТЕННЫЙ ОФИЦЕР(Окончание) В надводном положении совсем не так, как в подводном. На Севере, даже летом, в море, на мостике нужна зимняя одежда. А уж зимой там ещё холоднее, нужно ещё больше утепляться. Не раз, готовясь к выходу на мостик, вспоминал детскую загадку: «Сто одёжек - все без застёжек». Всё равно, ветер и холод пробивают все эти одёжки уже через 30-40 минут. А прятаться от ветра нельзя, надо смотреть и в нос, и в корму, и по бортам. Надо гордиться тем, что ты обеспечиваешь безопасность плавания. Только не надо забывать о клапане на капюшоне канадки. Если его не застегнуть, то он, свирепо вибрируя на ветру, будет весьма чувствительно хлестать по щеке и губам. Есть, конечно, и свои маленькие хитрости. Плексигласовый козырёк полностью от ветра не спасает, но позади него есть зоны, где воздушный поток не такой сильный. Можно встать туда, но так, чтобы по-прежнему был виден весь горизонт. Чтобы меньше мёрзнуть, на мостике можно приплясывать, даже отбивать чечётку, а также отжиматься на руках. При этом, не надо даже на короткое время забывать о горизонте, ближнем и дальнем. Человеческий глаз до сих пор не может заменить никакая техника! Хитрые и опытные люди берут с собой на мостик термос с обжигающе-горячим чаем. Когда промёрзнешь, он будет как раз такой температуры, при которой его можно пить. Но увлекаться этим процессом тоже не стоит: если выпьешь слишком много, то до конца вахты будешь приплясывать не только потому, что замёрз! Вместо горячего пить горячительное на мостике крайне нежелательно, и опасность не только в том, что с головой дружить перестанешь. Кровеносные сосуды от алкоголя расширятся, и на короткое время, действительно, станет жарко. Потом те же расширенные сосуды предательски быстро отдадут последнее тепло, наступит переохлаждение… Как раз по этой причине пьяные тонут в воде или замерзают насмерть в снегу. Когда стоишь на мостике, дышишь свежим морским воздухом. К нему примешивается запах табачного дыма. В ограждении рубки почти постоянно толпятся курильщики, потому что в надводном положении курить можно только там. Если подводная лодка недавно всплыла, от её надстройки исходит запах, как от ломтиков свежеразрезанного арбуза. Штиль на Баренцевом море - явление редкое. В тихую погоду вахтой на мостике можно даже наслаждаться! Летом, когда солнце не заходит, можно бесконечно любоваться морем. В зависимости от освещения, оно постоянно меняет оттенки и цвет. Вода невероятно прозрачна. Если хода нет, брошенную за борт консервную банку можно видеть до большой глубины. Вот контуры жестянки становятся всё менее чёткими, а вот она уже превратилась в зелёный отблеск, который постепенно исчезает. На Севере над морем нередко наблюдается такое любопытное явление, как рефракция. Над горизонтом вдруг возникает вид каких-нибудь дальних сопок, которые находятся за пределом видимости, или, внезапно, катер-торпедолов с таким знакомым силуэтом прямо на глазах расплывается и превращается то ли в стол, то ли в авианосец… У подводника суровая служба, но, кто бы что ни говорил, в ней есть место не только подвигу, но и романтике! Надо только уметь её видеть и чувствовать. Правда, целиком превращаться в «юношу бледного со взором горящим» (даже если ты молод душой и не разучился мечтать) нельзя. Я на мостике никогда не забывал о своей ответственности за лодку, а ещё мне постоянно вспоминались слова из книги Германа Мелвилла «Моби Дик». Их старый моряк сказал молодому, чья задача была, сидя на марсе, не мечтать и грезить, а обнаруживать китовые фонтаны: - Послушай, ты, обезьянка, что-то, когда ты стоишь на вахте, киты нам попадаются реже, чем зубы у курицы! Мне очень не хотелось даже перед самим собой выглядеть такой вот «обезьянкой». В тихую погоду хорошо стоять и зимой, даже во время полярной ночи. Особенно, когда нет облаков. По воде от луны тянется светящаяся дорожка, выдвижные устройства неспешно чертят дуги в звёздном небе. Когда молчит динамик, тишина нарушается только приглушенным шумом из системы вентиляции, негромким жужжанием антенны радиолокатора, плеском и шипением воды за бортом. Сияют ходовые огни, мигает оранжевый «пульсар». Слабые лучики света пробиваются наружу из ограждения рубки. Бывает, горизонт пустынен (собственно, и горизонта нет, всё вокруг черным-черно). Иногда появляются огоньки проходящего мимо судна, иногда - мерцающие золотые цепочки, если на недалёком берегу стоят какие-то дома и сооружения. Конечно же, о близости берега предупреждает и «охранительный свет маяков», о котором писал Николай Гумилёв. Если только человек не страдает от горя, обиды или мучительно не пытается решить какую-нибудь проблему, он в такую ночь, когда видит и ощущает вокруг себя такую красоту, должен чувствовать себя богатым и счастливым! Впрочем, гораздо чаще над морем дует крепкий ветер, волны с гулом и грохотом перекатываются через обтекаемый корпус лодки, в воздухе носится солёная водяная пыль. Однажды зимой, когда, в очередной раз отстояв свою вахту в такую погоду, я спустился вниз, то случайно поглядел на себя в зеркало. Картинка! Красно-синее лицо, а губы от воды, холода и ветра распухли, стали почти такими же, как у чернокожего. Промёрз и устал, зато чувствовал такое глубокое моральное удовлетворение! Я служу, я могу, это моя подводная лодка, я здесь нужен! Служба подводника не каждому по плечу. Это работа для мужчин, которые могут переносить трудности и оставаться преданными своему делу, своему призванию. Мечтал я, конечно, стать, со временем, и командиром подводной лодки, но так уж получилось, что не стал. Конечно, жалел об этом, но кто может сказать, что могло бы случиться, если бы моя мечта осуществилась? Теперь, через много лет после ухода с подводных лодок, мне кажется, что я всё-таки счастливчик. И сам жив, и нет на моей совести ни одной погубленной карьеры, ни одного погибшего челов Игорь Караваев. ВОДКА И СПИЧКИ ВОДКА И СПИЧКИ Игорь Караваев. Есть чисто русская поговорка: «На водке пропили - на спичках экономим». Это означает стремление выгадывать на мелочах при совершении каких-то серьёзных шагов, требующих больших затрат. Желание экономить, конечно, похвально, но только тогда, когда это не противоречит здравому смыслу. У наших западных коллег на всех атомных подводных лодках по два экипажа. По крайней мере, так у них было сначала. Если они перешли на такую же систему, как мы, я их не поздравляю… В СССР на атомоходах сначала тоже были первые и вторые экипажи (от чего мы потом отказались). В каких-то странах это называется «экипаж правого борта» и «экипаж левого борта», а где-то - «золотой экипаж» и «голубой экипаж» (надо же, как метко назвали!) Система двух экипажей в нашей стране только на ракетных подводных крейсерах стратегического назначения сумела продержаться до сравнительно недавнего времени. Когда я начинал службу на многоцелевых подводных лодках, в дивизиях таких лодок было лишь по несколько вторых экипажей, которые не были закреплены за какими-то конкретными подводными лодками. В результате, со сменой экипажей на кораблях происходила настоящая чехарда. Корабли начинали гробить и разграблять с момента первой передачи другому экипажу. Происходило это так: когда «родной» экипаж впервые приводил свою лодку в базу, сдавал курсовые задачи и уходил в отпуск, другие люди на их новеньком корабле уходили на боевую службу. Возвращаясь, они, чаще всего, передавали лодку кому-то ещё. Приём и передача совсем нередко происходили по «рыночному» принципу: «Не обманешь - не продашь». Сдающему экипажу, «наездникам» тоже надо было идти в отпуск, а кроме того, никому не хотелось получать «чопы» и «втыки» от начальства за срыв планов дивизии и флотилии. Дальше лодка шла по рукам, как женщина лёгкого поведения. Когда её вновь принимал родной экипаж, он не узнавал своего корабля: что-то сломано, что-то не работает, из ящиков растащен инструмент, запчасти куда-то подевались и не списаны, формуляры не удосужился заполнить никто... Я уже не говорю о расхищенном водолазном белье и прочем отсечном имуществе, на которое всегда находилось много охотников. Конечно, при сдаче лодки её «родному» экипажу козлами отпущения за грехи всех становились те, кто держал корабль последним. Ну, пускай кого-то даже оставляли на лодке на пару недель устранять замечания. Толку от этого было не очень много... Нередко получалось, что люди, стремясь вовремя уйти в отпуск, пытались сдать «железо» своим преемникам любой ценой. Бывало, например, что в период приёма-передачи некоторые специалисты сдающего экипажа заклеивали пластилином свищи на гидравлических трубопроводах, которые не всегда находятся под давлением (чтоб не капало) - но это были ещё цветочки... Однажды мы в очередной раз приняли свою лодку и ушли на ней в автономку. При приёме, конечно, были выявлены некоторые замечания, но их сдающий экипаж героически устранил. И вот, на какие-то сутки похода, командир вновь пришёл на торпедную палубу, чтобы поупражняться физически. Спортзала на лодке проекта 671РТ не было, а на торпедной палубе было относительно просторно, тихо, посторонние люди не ходили, и, главное, слышно было, что творится в центральном посту. Наш командир, Владимир Алексеевич Масалов, всегда был большим эстетом и щёголем. Коллеги-командиры не особо скрывали от нас, что называют его между собой «виконтом де Бражелоном». При выполнении своих упражнений Владимир Алексеевич обратил внимание, что на тросе гидроподъёмника, одного из тех, с помощью которых внутри отсека перегружают боезапас, весьма не эстетично намотана так называемая «марка», которая, к тому же, ещё и вдвое длиннее, чем на остальных тросах. Он приказал снять её и аккуратно наложить новую. Марку размотали. К нашему ужасу, обнаружилось, что под ней, почти на всю её длину, трос деформирован, изуродован. До того, как мы вновь приняли свою лодку, её держали несколько экипажей. Торпедисты одного из них при очередной перегрузке боезапаса повредили гидроподъёмник и, боясь ответственности, никому об этом не доложили, скрыли произошедшее. Наши грузовые устройства были качественно спроектированы и сделаны, они обладали большим запасом прочности, но что могло произойти, если бы при работе повреждённый трос всё-таки не выдержал нагрузки? Торпеда после падения, по меньшей мере, вышла бы из строя. Тут многое зависит от высоты подъёма. При её падении из-под самого подволока в открытый торпедный погреб последствия предсказать трудно. Не исключён пожар и даже взрыв… Естественно, когда лодку передают друг другу только два её экипажа, первый и второй, такие случаи невозможны. Каждый помнит, что и как он сдавал, и точно в таком же виде будет принимать. Какой-то криминал в таких условиях недобросовестным людям спрятать, скрыть чрезвычайно трудно. Конечно, когда в дивизии на восемь подводных лодок приходится шестнадцать экипажей, даже ребёнку понятно, что это больше, чем одиннадцать - двенадцать. А это значит, что надо платить большему количеству людей, большее количество людей кормить, одевать и где-то размещать. Дополнительные расходы? Несомненно. Зато, если посчитать, сколько денег ушло на ремонт варварски загубленной техники, сколько лодок из-за этого простояло у пирсов, вместо того, чтобы плавать, и сколько из них по этой причине раньше времени пошло «на иголки», тогда выяснится, что затраты на содержание «дополнительных» вторых экипажей в разы меньше, чем непредвиденные расходы на ремонт техники. Принцип «водки и спичек» не раз оказал нашему подводному флоту медвежью услугу. В 2009 году исполнилось двадцать лет со дня гибели подводной лодки «К-278» («Плавник», «Комсомолец»). Об этой трагедии сказано и написано уже немало. Д.А. Романов, заместитель главного конструктора «К-278», написал о гибели «Комсомольца» целую книгу. Конечно, с некоторыми его утверждениями флотские люди вряд ли согласятся, но из его книги следует, среди прочего, что принцип «водки и спичек» сработал и в этом случае. В процессе проектирования стало ясно, что уникальный корабль получается значительно сложнее, чем многие другие, и в конструкторском бюро «Рубин» решили, что экипаж «Плавника» должен состоять исключительно из офицеров (как, в своё время, планировали сделать на лодках проекта 705). Главное организационно-мобилизационное управление ВМФ не согласилось с доводами «Рубина». Количество офицеров в экипаже было уменьшено, вместо них туда добавили... матросов срочной службы. Весьма вероятно, что, если бы на «Комсомольце» служили только офицеры и мичманы, трагедии бы не произошло. Хотел бы снова вернуться к системе двух экипажей на каждую лодку. У неё есть ещё два важных преимущества перед той, к которой мы пришли. Во-первых, при такой системе будет проще искать замену людям, которые из-за каких-то непредвиденных обстоятельств не могут выйти в море. У нас сегодня очень часто такой замены просто нет!!! Во-вторых, я надеюсь, наш подводный флот не вечно будет в таком жалком виде, как сейчас, и при вводе в строй новых кораблей командирами на них можно будет назначать достойных, хорошо подготовленных офицеров, потому что будет, из кого выбирать. А ведь были уже в нашей истории периоды, когда на командных должностях оказывались случайные люди, потому что назначать было просто больше некого… Вспоминаю одну злую шутку-загадку: - Чем флот во времена адмирала Нахимова отличался от современного флота? - Тем, что тогда корабли были дубовые, а люди на них железные, а сейчас корабли железные, а люди на них дубовые… Очень не хочется, чтобы по этой причине мы когда-нибудь оплакивали экипаж какой-нибудь очередной «К-999». Игорь Караваев. ИЗ ВРАЧЕБНОЙ ПРАКТИКИ ИЗ ВРАЧЕБНОЙ ПРАКТИКИ Игорь Караваев. Все мы, так или иначе, связаны с медициной. А куда от этого денешься… В медицине, как на флоте, как вообще в жизни, тоже иногда происходят различные интересные случаи. Мой одноклассник, Саша Бородин, вот уже много лет заведует хирургическим отделением в Центральной районной больнице города Североморска. Для меня со школьных лет Саша был просто замечательным другом, невероятно отзывчивым, добрым, щедрым и обязательным человеком. Когда-то я сравнивал Сашу с монокристаллом: он такой же цельный, правильный и чистый. Это сравнение, как я сейчас понимаю, не совсем точное: монокристалл - просто твёрдая и холодная штуковина, не способная, в отличие от моего друга, сострадать, заботиться, помогать людям. От посторонних людей я впервые услышал о Сашиных талантах в такси, когда ехал в Мурманск. В разговоре со мной водитель рассказал, что родился и живёт в Североморске. Когда я сказал, что тоже окончил школу в этом городе, начался поиск общих знакомых. Назвал я и Сашину фамилию. Таксист переспросил: - Какой Бородин? Александр Владимирович? - Он самый! - Ну всё, тогда я тебя везу бесплатно! И весь наш оставшийся путь был посвящён разговорам о Саше. Сколько интересного было в биографии этого трудолюбивого и скромного человека, который сейчас не на бумаге и не на какой-нибудь доске почёта, а по факту, является, без преувеличения, почётным гражданином Североморска! Работа хирурга сложна и ответственна, физически тяжела. Бывают моменты очень нелёгкие, даже страшные. А значит, без чувства юмора на этой работе не выжить… После института Саша получил распределение в какой-то удалённый уголок Сибири. Первым пациентом молодого врача оказался представитель местной малочисленной народности. Он зашёл и сказал: - Вот, доктор, однако, голова болит! - А что случилось? - Однако, Кешка молотком ударил! Сняв мохнатую шапку, которая была надвинута на глаза, больной показал свой лоб. Там красовался пролом…К счастью, у пациента оказались очень объёмистыми придаточные пазухи носа. Проломив стенку черепа, молоток попал в одну из них, а дальше не пошёл, что человека и спасло. Саша занялся травмой: водворил на место отломок, а также сделал всё, что ещё было положено выполнить в таком случае. Железное здоровье пациента, хорошие знания и грамотные действия начинающего хирурга сделали своё дело: больной выздоровел. После нескольких лет работы в Сибири Саша переехал ближе к дому, на Кольский полуостров, в рыбацкий посёлок Териберка. Там, в течение длительного времени (так же, как и в период работы на земле сибирской), мой друг был единственным врачом на десятки километров вокруг. Работы было очень много! Из рассказов Саши об этих годах я не запомнил никаких деталей, но меня удивило, какими в то время были жители посёлка. Жили они дружно, но «по пьянке» случались драки, нередко - с поножовщиной. А когда очередной раненый попадал на хирургический стол, у дверей выстраивалась громадная очередь из желающих стать донором для пострадавшего товарища. Тут уже приходилось выбирать кровь для переливания не только по группе и резус-фактору, но и по минимальному содержанию в ней алкоголя…Удивительным было сочетание бессмысленности жестоких драк с невероятной добротой и стремлением каждого выручить попавшего в беду человека. И вот Саша переехал в родной город Североморск. А уж сколько там у него появилось работы! Из богатой самыми невероятными происшествиями практики моего друга мне запомнился рассказ о «парном случае». Есть у медиков такое понятие, и вот что оно обозначает: когда происходит что-то ну уж совсем необычайное, почти невозможное, через какое-то небольшое время жди повторения этого случая! Саша был дежурным врачом, когда снизу, из приёмного покоя, позвонила медсестра. Каким-то странным голосом она сообщила: -Тут у меня находится больной, укушенный змеёй! У Саши к этому времени уже были огромный врачебный опыт, заслуженный авторитет и абсолютно седая голова. «Всё ясно, - подумал он, - эта змея называется «белочкой» (так врачи говорят про белую горячку). Спустившись вниз и осмотрев пациента, мой друг неожиданно для себя увидел у того на отекшей руке характерную припухлость с двумя маленькими ранками - классическую картину змеиного укуса! Был ноябрь месяц, везде в Мурманской области уже лежал снег. Да и вообще, из всех пресмыкающихся на Кольском полуострове встречаются лишь ящерицы и лягушки! Саша спросил: - Где же это Вы ухитрились найти змею? Больной (от которого ощутимо попахивало спиртным) ответил: - Видите ли, доктор, я турист. Люблю в отпусках путешествовать по Средней Азии, вот и привёз оттуда гадюку. Специально для неё между оконными рамами поставил нагреватель и лампу дневного света. А она, зараза, не любит, когда я пьяный, и во время кормления пытается меня покусать. Сегодня цапнула… Саша сделал больному инъекцию какого-то препарата, чтобы тому стало чуть легче. А вот сыворотки против змеиного яда в Североморске не было! Пришлось звонить в Мурманск, в областную больницу. После сообщения о больном, укушенном змеёй, на том конце провода задумались и замолчали. Потом последовала серия вопросов - тест на адекватность. Мой друг засмеялся и сказал: - Да нет, Вы не думайте, я не пьяный! История вот какая (и вкратце пересказал услышанное от пациента). - Ладно, везите его к нам! Посмотрим, что там за змеиный укус! Во время следующего дежурства всё та же сестра сообщила: - Опять больной со змеиным укусом! Врач решил: «Ага, вот он, парный случай!», и спустился вниз. Там сидел дядька средних лет и глядел на мир с каким-то нехорошим любопытством. - Ну, где Вы нашли змею? - У себя дома! Да что дома, их везде полно! Вон, поглядите, и у вас здесь ползёт! Там! И ещё одна вон там вот! Всё ясно… Кстати, человека, которого укусила среднеазиатская гадюка, мой друг как-то т раз случайно встретил на улице. Поблагодарив врача за своё спасение, мужчина сказал: - Ничего, этим летом я собираюсь привезти сюда гюрзу! Вот уж если она укусит, то тогда я даже «03» набрать не успею! Прошли годы. Вот я уже вышел на пенсию, а дети наши подросли. Сыновья, Сашин и мой, стали студентами, а моя дочь успела окончить университет и стать врачом-стоматологом. С её коллегой и подругой произошёл вот какой случай: Молодой папа впервые привёл свою маленькую дочку в детское отделение стоматологической поликлиники (просто на осмотр). Девочке всё было интересно, она с весёлым любопытством вертела головой во все стороны, разглядывая интересные штучки, которые блестят, светят огоньками, свистят и жужжат. Её папа, напротив, прекрасно знал, что это такое и для чего предназначено, поэтому был полумёртвым от страха. Тем не менее, какие-то простые действия мужчина выполнять ещё мог. Молодая женщина-врач подошла и сказала папе: - Ну что ж, начнём осмотр! Возьмите на руки! Мужчина послушно протянул свои руки к врачу. Та сначала не поняла, а потом засмеялась: - Да не меня! Дочку свою возьмите! В заключение, искренне желаю всем людям общаться с врачами только во время плановых профилактических осмотров, а также в тех случаях, если они просто Ваши друзья или родственники Игорь Караваев. ОТЧАЯННЫЙ РЕЙД ОТЧАЯННЫЙ РЕЙД Игорь Караваев Эту историю рассказал нам Игорь, наш штурман. Произошла она, когда наш друг и сослуживец был курсантом, то есть, ещё в спокойные и благополучные советские времена, когда не было в помине ни рэкета, ни мафиозных разборок, ни отчисления со старших курсов за банальную пьянку без мордобоя. Игорю и его товарищам нередко случалось посещать различного рода кафе и бары, где они, бывало, расслаблялись перед тяжёлой сессией, отмечали чей-нибудь день рождения или успешно сданный экзамен. Однажды, когда ребята, сидя в питейном заведении, уже изрядно набрались и решили возвращаться в «альма матер», выяснилось, что для расчёта с официантом не хватает денег. Выход из положения нашли просто и естественно. Официанту сказали, что они сейчас сходят в училище и принесут недостающую сумму, а пока что в заведении в залог останется один из них, по прозвищу Гадюкин (по известному рассказу советского детского писателя Виктора Драгунского). Всё равно этот парень сейчас ходить пока не может, не тащить же его на себе... Высокие договаривающиеся стороны пришли к согласию. Как сказали, так и сделали. Правда, дальше возникли технические сложности. Не зря ведь говорят: «С глаз долой - из сердца вон». Одним махом решив сразу две проблемы, ребята добрались до училища и, позабыв про финансовый долг и про оставленного в залог собрата, легли спать. Через некоторое время один из них встал, чтобы покурить, и вдруг увидел, что соседняя койка, принадлежащая Гадюкину, пустует. Мозг тут же пронзила мысль: «Гадюкина забыли! Выручать надо!» Были разбужены другие участники похода в кафе, они тоже всё вспомнили и пришли в ужас. Собрали деньги, чтобы погасить долг и ещё дать на чай. На тот случай, если всё же Гадюкина просто так отпустить не согласятся, захватили с собой трёх здоровенных парней из сборной училища по морскому многоборью. Ребята быстро добрались от училища до кафе, которое уже не работало, но свет там горел. Соблюдая все предосторожности, ребята аккуратно просочились в зал. Там они внезапно увидели вот что: за одним столом с Гадюкиным сидел весь персонал кафе, у всех были весёлые, беззаботные лица. Увидев вошедших курсантов, сидевшие за столом люди оживились и радостно загалдели. Оказывается, персонал кафе уже давно забыл про то, что им кто-то что-то должен, а оставленного в залог «морячка» они теперь воспринимали просто как своего гостя. Назад вернулись в полном составе. Всё хорошо, что хорошо кончается. Игорь Караваев. ГКЧП ГКЧП Игорь Караваев Во время известных событий, которые произошли в СССР в августе 1991 года, атомная ракетная подводная лодка находилась на боевой службе. На её борту тогда вышел в море начальник политического отдела дивизии. Участие в автономке сулило ему несомненную выгоду: ускорение получения долгожданного звания «капитан 1 ранга». О том, что в нашей стране происходит что-то очень серьёзное, подводники догадались по той скудной информации, которая приходила во время сеансов радиосвязи. Подводники во время своих длительных плаваний не знают, что происходит у них дома, всё ли в порядке у родных и близких. Не может также никто из них сообщить жёнам и родителям, что, мол, жив, здоров, помню, люблю, скучаю и через полтора месяца вернусь в базу...В отличие от наших американских коллег, советские подводники в море не получали так называемых «домограмм», зато Политическое управление передавало на корабли боевой службы так называемую «прессу», краткие сообщения о событиях в стране и в мире. Люди, изголодавшиеся по информации извне, с большим интересом читали и эти тщательно подобранные и отфильтрованные новости. После прочтения очередной «прессы» подводники были озадачены: там не было ни слова о достижениях народного хозяйства, не было также решительно ничего об очередном визите куда-нибудь товарища М.С. Горбачёва, зато описывались какие-то события, произошедшие где-то на юге не то Африки, не то Америки. Ещё более непонятным оказалось то, что подписал сводку новостей... начальник Оперативного управления! Следующий сеанс радиосвязи снял все вопросы: было получено сообщение о том, что Президент СССР по состоянию здоровья больше не может исполнять свои обязанности, в стране объявлено чрезвычайное положение и к власти временно пришёл ГКЧП - государственный комитет по чрезвычайному положению. Начальник политического отдела приказал собрать всех офицеров лодки в кают-компанию и произнёс перед ними речь: мол, этот недоумок-президент всё-таки допрыгался со своими перестройкой, гласностью и демократией. Наконец-то, теперь к власти пришла «твёрдая рука», и это замечательно! Вот теперь-то мы посмотрим, кто был против партии и Советской власти, разберёмся со всеми! На следующий день получили информацию о том, что ГКЧП низложен, а Горбачёв вернулся в Москву. Начальник политотдела вновь выступил перед офицерами и сказал, что, в общем-то, наш глубоко уважаемый Михаил Сергеевич, в целом, неплохой мужик, хотя он и допускал отдельные просчёты в управлении нашей страной. Как хорошо, что он вернулся! Вскоре пришло сообщение о том, что в Вооружённых Силах упраздняются политорганы, а значит, политотделы и политуправления всех уровней. Узнав об этом, лодочный замполит (минёр по своему первоначальному образованию, страстно ненавидевший политические структуры) на радостях напился и пребывал в таком состоянии несколько суток. Начальник политотдела понял, что его карьере пришёл конец, и спорол со своей куртки бирку, на которой была указана его должность (уже несуществующая). До конца автономки он перед офицерами больше не выступал, а ходил вместе с матросами в курилку и жаловался им на свою судьбу. Я в эти дни уже служил в штабе флотилии и помню, что было с офицерами, служившими в политотделе нашего объединения. Взрослых мужиков предпенсионного возраста по очереди заслушивали на общем собрании офицеров. У каждого дотошно выпытывали: где и кем он служил, чем сейчас живёт и дышит, как собирается служить дальше. Не все из этих офицеров вызывали у меня глубокую симпатию, но всё-таки это выглядело как-то не по людски. Один из политработников, помню, обиженно спросил:  Это что, сейчас моё персональное дело рассматривается?! У многих из нас тогда были старые счёты с политорганами и политработниками, но отыгрываться за свои давние обиды на других людях мы не стали, хотя были среди нас большие оригиналы! Помню, как один из моих сослуживцев по штабу флотилии однажды озвучил свой принцип:  Эх, как меня на лодке драли старпомы, когда я пришёл служить лейтенантом, командиром гидроакустической группы! Как я их за это ненавидел! Я поклялся мстить им, и вот теперь я вырос и снимаю шкуру со всех старпомов! Непонятно, отдавал ли себе этот офицер отчёт в том, что его давние начальники далеко: кто-то из них уже на пенсии, кто-то, возможно, даже успел умереть, а он в другие годы и совсем в другой базе тупо вымещает свои лейтенантские обиды на их младших коллегах... Короче говоря, мы не стали «топить» ни одного офицера из политотдела флотилии. А вот упомянутому мною начальнику политотдела дивизии его сослуживцы выразили недоверие, и служба его на этом закончилась. Очередного воинского звания он так и не получил. Возможно, кто-то скажет: «Так ему и надо!» А вот я этому офицеру почему-то сочувствую (кстати, возможно, именно потому, что не был с ним знаком). Я в течение двух лет был на должности капитана 1 ранга, когда служил на тяжёлом подводном крейсере старшим помощником командира по боевому управлению. Потом «потолок» этой должности понизили до 2 ранга. По самым разным причинам объективного и субъективного характера я носил две звёздочки на своих погонах четырнадцать лет подряд, так и уволился в запас в звании капитана 2 ранга. Однажды я разговорился с молодым парнем, который оказался сыном того попавшего в немилость начальника политотдела, и понял, что конец его карьеры был трагедией не только для самого офицера, но и для его домашних. А что же стало с упразднёнными политотделами? Очень скоро их реформировали в «отделы воспитательной работы», в которых число офицеров не только не уменьшилось, но и увеличилось в несколько раз! Игорь Караваев. ГРОМООТВОД ГРОМООТВОД Игорь Караваев. Эту историю мне рассказал Николай Константинович Рыжков, который в ту пору служил на Тихоокеанском флоте. Подводная лодка проекта 667А принимала на борт баллистические ракеты. Как обычно, перед началом работ место погрузки огородили, выставили оцепление. Командир подводной лодки после инструктажа расположился на верхней палубе. Он сидел рядом с ограждением рубки на раскладном стульчике. Одет был командир серьёзно, по-зимнему, и, если поглядеть на него со стороны - ну прямо, дед Мазай или деревенский сторож. Вот уже боевая ракета повисла над открытой шахтой № 1. Казалось, всё шло, как положено, как всегда, но тут вдруг вмешалась коварная длинная тихоокеанская волна. До этого момента пирс, плавкран и подводная лодка покачивались на ней почти синхронно, но внезапно они пошли враздрай. Ракета, всё сильнее ускоряясь, двинулась в сторону ограждения рубки. Это было страшно: весила она даже если не как танк, то уж точно как тяжёлый грузовик. Хрупкий тонкостенный корпус ракеты был заполнен агрессивными и чрезвычайно ядовитыми компонентами топлива. Вся ракетопогрузочная партия бросилась одерживать многотонное «изделие». Лишь командир подводной лодки был внешне невозмутим и неподвижен, как статуя. Он видел, что в этой ситуации от его вмешательство не даст ровным счётом ничего. Когда ракету всё-таки умудрились загрузить в шахту, командир встал, сложил свой стульчик и спокойно произнёс: - Погрузку запрещаю! Лишь только успели дать команду на снятие оцепления и сворачивание всех обеспечивающих сил, как на пирсе, вблизи лодки, появился щегольски одетый мичман. Чистая и аккуратно отглаженная военно-морская форма ладно сидела на нём. Бравого военного вполне можно было фотографировать для рекламного плаката, призывающего молодёжь идти служить на флот. Командир глянул на мичмана и остановился, а через секунду начал кричать. Он прошёлся по всему обмундированию парня, начиная от аккуратной фуражки и заканчивая сияющими ботинками, а потом перешёл и на самого их обладателя: кто он, собственно говоря, такой и какого лешего он шляется там, где проводятся потенциально-опасные работы. Выговорившись, командир невозмутимо спустился вниз, а мичман так и остался «стоять во всём этом». Он так и не понял, за что ему попало. Не мог он предвидеть, что окажется громоотводом, через который кто-то разрядит все накопившиеся эмоции… Игорь Караваев. ГЕРБ ГЕРБ Игорь Караваев. В моём бывшем экипаже служил мичман по фамилии Баран (в его фамилии ударение следует делать на первый слог, а не на второй). Экипаж, правда, уже без меня (я перевёлся на другую лодку) ушёл в автономку, или, как тогда говорили, «на основное мероприятие». Во время этого мероприятия бедняга Баран, выходя не то в седьмой, не то в восьмой отсек, упал и сломал себе руку. Перелом оказался настолько сложным, что даже хороший корабельный врач, Олег Сабадаш, не стал уповать на свой опыт, а рекомендовал командиру передать пострадавшего на какое-нибудь судно, чтобы лечить его на берегу, в условиях стационара. Командир, Николай Владимирович Корбут, не побоялся выйти в эфир и запросить у управляющего лодкой штаба какую-нибудь «оказию» для отправки мичмана. Угроза потери человеком руки была для командира более серьёзной, чем ожидание гнева вышестоящего командования. Командование проявило полное понимание ситуации. Вскоре в указанной точке пострадавший был передан на подошедший «пароход». По не совсем понятной логике, на лодку с той же оказией был доставлен не мичман, который мог бы заменить Барана, а капитан 2 ранга, начальник политотдела нашей дивизии. Наверное, кто-то решил таким вот образом повысить политико-моральное состояние экипажа, которое, несомненно, пошатнулось, из-за чего мичман, конечно же, и получил травму? Дальше всё шло по-штатному. Вахты, всплытия на сеансы радиосвязи, неснижаемая готовность к выполнению того, для чего лодка предназначалась. Конечно же, молодые, неунывающие ребята, мои товарищи, когда была возможность, развлекались как могли, В частности, в конце «основного мероприятия» был объявлен конкурс на лучший герб автономки. Победил начальник химической службы, наш весёлый Юра Семыкин. На его рисунке была мастерски нарисована подводная лодка (вид с носа). На её рубке, по обоим бортам, красовались громадные бараньи рога. Юру спросили: - А что обозначает этот герб? Каков девиз? - Одного барана высадили, другого на борт посадили! Не знаю, довел ли кто-нибудь эту шутку до ушей «начпо», начальника политотдела. Это неважно: упомянутый человек был из породы тех, которым «хоть ... в глаза - всё равно, божья роса!» Так или иначе, за беспримерный героизм и неимоверный труд в период боевой службы нашему начальнику политотдела досрочно присвоили звание капитана 1 ранга. Впервые появившись перед строем дивизии в новом звании, «начпо» самодовольно похлопал себя по погонам и громко произнёс: - Награда нашла героя! Игорь Караваев. ДРЕССИРОВКА ДРЕССИРОВКА Игорь Караваев. Говорят, что с первых же дней, когда в доме появляется щенок, его учат выполнять команду «Место!» Ещё говорят: худо, когда собака, живущая среди людей, воображает себя главой семьи или вожаком стаи. Тогда точно добра не жди! Это происходит, если ей позволено делать всё, что она пожелает, а дрессировкой, воспитанием, не занимаются. Некоторые люди, как собаки, тоже понимают только дрессировку. Если не ставить их на место, они начинают наглеть, зарываться и думают, что выше их только звёзды. Однажды в помещение, где находился оперативный дежурный флотилии подводных лодок, зашёл молодой и разбитной капитан 1 ранга из Москвы, приехавший на Север в составе какой-то очередной комиссии. На нём была новенькая тужурка и белая рубашка с «неуставным» галстуком. Звёздочки на погонах были шитыми, как у адмирала. Москвич только что пообедал и поэтому пребывал в самом благодушном настроении, с оперативным дежурным и его старпомом офицер общался ласково-снисходительно. Он нагло сел на стол прямо возле оперативного, положив ногу на ногу и слегка болтая лакированным туфлем «Salamander». Чуть-чуть потрепавшись «за жизнь», москвич решительно поднял трубку одного из телефонов. Тут следует особо отметить, что это был за аппарат: обычный телефон типа «ТАИ-43» в грубом бакелитовом корпусе с ручкой сбоку. Такие повсеместно использовались для так называемой «оперативной связи». Можно было покрутить ручку, а можно было просто снять трубку и дождаться, когда дежурный телефонист назовёт позывной своего коммутатора. Если в трубке раздавался женский голос, можно было рассыпаться мелким бесом и проворковать: - Девушка, солнышко! Будьте любезны мне «Теннис!» Если телефонистом оказывался матрос, тогда следовало строго и сухо приказывать ему: - Дай мне «Рекорд!» Это знали все, кто хоть когда-нибудь пользовался таким видом телефонии. Приезжий не знал маленькой, но существенной детали: у нашего оперативного дежурного этот задрипанный аппарат использовался для прямой связи с командующим флотилией, а москвич подумал, что это простой «оперативный» телефон. Офицер посчитал ниже своего достоинства уточнять, так ли это (мол, плавали, знаем!) Вице-адмирал, командующий флотилией, недовольный, что его побеспокоили в послеобеденное время, хрипло ответил: - Да! Москвич, решив, что разговаривает с обнаглевшим матросом, начал его дрессировать: - Хрен-ли «Да»? «Дворец» мне дай! Дальше начали воспитывать уже его самого. Спрыгнув со стола, приезжий встал перед аппаратом почти по стойке «смирно» и во время пауз, когда командующий набирал в лёгкие новую порцию воздуха, пытался что-то лепетать. Дослушав до конца гневную речь, москвич поспешно удалился. В наступившей тишине вновь зазвучал зуммер телефона. Вице-адмирал сердито промолвил в трубку: - Оперативный, ..........! Больше не давай звонить хрен знает кому! Игорь Караваев. ПРОФПСИХОТБОР ПРОФПСИХОТБОР Игорь Караваев. Для советского человека психиатрия всегда была тайной и загадкой. Той областью, куда вход был разрешён только избранным. Однажды военные медики всё же добились того, чтобы им разрешили тестировать всех подводников на предмет профессиональной пригодности – это мероприятие получило название «профпсихотбор». Наш экипаж впервые прошёл через него в стенах учебного центра. Старшие офицеры, которые однажды такой процедуре уже подвергались, с юмором рассказывали нам о ней. Командир шутил: - Подведут вас к такой специальной машине, которая называется «дуромер». Она вам будет задавать вопросы, а вы на них будете отвечать. Машина проанализирует ваши ответы и напишет о вас на своём экране слово на французский манер (вроде «д′Артаньяна»), а именно: «д’олбо…»! А нашего старпома год назад экзаменовала не машина, а человек, врач-психиатр. Среди прочих, ему задали такой вопрос: - Шила в мешке не утаишь. А почему? - Потому, что оно жидкое! – ответил тот, потому что на флоте «шилом» издавна называют спирт. Врач обиделся: - Вот сейчас возьму и напишу, что у вас нет абстрактного мышления, а есть только конкретное! В той ситуации, правда, это нашему старпому ничем не грозило. Зато когда такую фразу при прохождении медкомиссии говорили офицеру – кандидату на поступление в Военно-морскую академию, то это значило, что психиатр хочет получить от него коньяк. И вот мы зашли в аудиторию, где у преподавательского стола стояло несколько военных медиков (погоны с красными просветами, сухопутное звание, медицинская эмблема – змея, обвивающая чашу. Значение этого символа доморощенные герольды расшифровывали так: «Хитёр, как змей, и выпить не дурак»). Эти офицеры были молоды, поэтому они изо всех сил старались выглядеть очень-очень солидными и грозными. Один из них вкратце сказал нам о роли и значении профпсихотбора. Затем он сообщил, что и как мы сейчас будем делать, а потом рассказал несколько медицинских баек. Речь была завершена убийственным тезисом: - Человек может называться чудаком до тех пор, пока он не попадёт в наши руки, а затем он получает конкретный диагноз! Через два-три часа всё было закончено. Не знаю, был в этом какой-то смысл. Никогда не слышал о том, чтобы кого-то продвинули по служебной лестнице потому, что по результатам профпсихотбора он показал блестящие результаты. Не слышал также и о том, чтобы плохие результаты не позволили какому-нибудь идиоту сделать карьеру. Впрочем, конкретная польза от проведённого мероприятия всё же была. Один мичман, который до этого сильно мешал командиру дивизиона живучести, начал после профпсихотбора очень странно вести себя. Психиатры присмотрелись к нему, и парень был списан по состоянию здоровья, после чего, как написали бы в какой-нибудь военной газете, «морально-психологический климат в подразделении заметно улучшился». Очень интересно тестировали наших командиров групп дистанционного управления и автоматики. Каждого из них по очереди обвешивали всякими разными датчиками, как космонавта. Потом сажали на тренажёр пульта управления главной энергетической установкой и внезапно давали имитацию той или иной неисправности, создавали нештатные ситуации разной степени тяжести. - Ничего не делайте,- говорили им на инструктаже,- только сидите и наблюдайте, а мы по показаниям датчиков посмотрим, как будет реагировать ваш организм! Это проверка на стрессоустойчивость! Все реагировали по-разному, но, в общем, в пределах нормы. А один парень медиков просто потряс! Дали имитацию серьёзной неисправности – глядят, показания датчиков прежние. Усугубили вводную – всё осталось без изменения. Создали серьёзнейшую аварийную обстановку – смотрят, сердце испытуемого бьётся всё так же ровно и ритмично, мерно и глубоко дышат лёгкие, артериальное давление не зашкаливает, не беснуется его электроэнцефалограмма. Ну просто железный парень!!! Заглянули на пульт – а он сидит и спит себе преспокойно . По молодости мы весьма недоверчиво относились к профпсихотбору, считая его чуть ли не шарлатанством. Но позже я убедился сам, что это хорошо продумано, даёт объективные и точные результаты. Абсолютно незнакомые мне люди, обработавшие результаты профпсихотбора, проводившегося при моём обучении на Классах, очень правдиво рассказали мне всё обо мне самом. Игорь Караваев. НА БУКВУ "Ж" НА БУКВУ «Ж» Игорь Караваев. Женщина на корабле, как говорят, не к добру. Сдаётся мне, это не так или не совсем так. Однако, всякие конфузы в связи с пребыванием на борту представительниц прекрасного пола всё-таки происходят. Взять хотя бы рассказ «Смотр» К.М. Станюковича. Нечто подобное бывало, как говорят, не только на парусных кораблях. Рассказывают, что как-то на одну именную «комсомольскую» подводную лодку приехала делегация из области, которая над кораблём шефствовала. В основном, это были молодые девчонки комсомольского возраста. Начальство о прибытии делегации и о её составе узнало, конечно, заблаговременно, и засуетилось. В те годы все наши лодки и так содержались в образцовой чистоте, но перед приездом шефов было приказано провести на корабле большую приборку. Ладно бы только это – наш моряк к приборкам привычен. Сложнее оказалась другая проблема: политработники, проверявшие лодку накануне приезда делегации, с ужасом обнаружили, что среди экипажа в ходу словечки, которые в присутствии женщин не говорят (нынешние молодёжные «тусовки», где мальчики и девочки друг с другом общаются именно на этом языке, надеюсь, явление временное). С экипажем вышестоящее начальство провело серьёзный инструктаж, как себя надо вести и как не надо. И вот на пирс прибыли шефы. Командир в парадной тужурке и с кортиком полез наверх, встречать делегацию, но кое-где в отсеках всё ещё продолжали лихорадочно доделывать приборку. Любезно улыбающийся командир пригласил слегка смущённых комсомолок в центральный пост. И тут… Оказалось, что после последней команды, поданной по трансляции, один тумблер на её пульте в исходное не привели, и теперь все звуки из первого отсека громко раздавались в центральном. Сквозь скрежет металлических щёток о палубу и гулкие шаги слышались угрюмые голоса торпедистов, обсуждавших последний инструктаж. Они понятными всем советским людям словами выражали недовольство своим стеснённым положением, вызванным присутствием на лодке женщин. Изменившийся в лице командир толкнул в бок старпома: мол, беги, наведи там порядок! А тумблер, между тем, так в исходное и не привели… Раздался усиленный электроникой звук открываемой переборочной двери, а затем – полный праведного гнева старпомовский рык. Если попытаться дословно перевести эту тираду с командно-матерного языка на литературный русский, один из вариантов этого перевода мог бы выглядеть так: - Многоуважаемые господа, осмелюсь Вам заметить, что Вы тут изволите творить неподобающее. Командир нашей замечательной большой подводной лодки в ожидании прекрасных дев соблаговолил, похоже, впервые в своей жизни, надеть белую рубашку, и теперь вытанцовывает перед сими неземными существами, подобно мухе на выключателе, а что же Вы такое себе позволяете, милейшие! Право, нехорошо-с! В этом месте драмы следует дать занавес… Игорь Караваев. ЗАПАС КАРМАН НЕ ДЕРЕТ ЗАПАС КАРМАНА НЕ ДЕРЁТ Игорь Караваев. Ещё древние мореплаватели знали: океан огромен, воды в нём невообразимо много, да вот только для питья она непригодна - уж больно солона. Впоследствии, когда вместо вёсел и парусов появились паросиловые установки, выяснилось, что на такой воде и машина работать не в состоянии (по той же причине). Неограниченно большим запас пресной воды на корабле быть не может. Чтобы его пополнять, на борту есть водоопреснительная установка (подводники с атомных лодок называют её испарителем). Хорошая штука, да вот только очень нежная. Ломается. В первую очередь из строя выходит «батарея» - трубная система, похожая по принципу работы на змеевик самогонного аппарата. Со временем она растрескивается и начинает течь. На атомоходах один из самых сложных отсеков - турбинный. Чего там только нет! Среди прочего оборудования там стоит и испаритель. Всё это в заведовании у командира турбинной группы (по совместительству - командира турбинного отсека). Ракетный подводный крейсер стратегического назначения собирался на боевую службу, далеко и надолго. Экипаж заблаговременно начал готовиться к этому походу. Механик сказал командиру турбинной группы: - Возьми на борт запасную батарею для испарителя! Вдруг та, что там сейчас стоит, потечёт! Командир турбинной группы кивнул. Он был ещё очень молод, но, кажется, уже догадывался о том, что эта деталь испарителя весьма уязвима. Лодка ушла далеко на север и оказалась под многолетними, многометровыми паковыми льдами. Вполне возможно, какой-то дальний предок механика был то ли шаманом, то ли колдуном. Как иначе можно объяснить, что батарея испарителя действительно потекла? Сглазил, навёл порчу, наколдовал, накаркал!!! Узнав о возникшей неисправности, механик вызвал к себе в каюту командира турбинной группы. - Я перед автономкой говорил тебе взять на борт запасную батарею для испарителя. Взял? - Ясен перец! (что в переводе значило - «Так точно!») - И где же она? - Лежит в надстройке над моим отсеком! …...................................................................................................................................... Интересно, кто и какими силами смог бы в те дни достать вожделенную батарею из заполненного водой лёгкого корпуса - в подводном положении, да ещё и подо льдом... Игорь Караваев. ЗАПАХ ЗАПАХ Игорь Караваев. Этот случай действительно произошёл на отцовской подводной лодке. Со временем рассказ о нём превратился в небылицу, анекдот, много лет ходивший в среде подводников. В наши дни, после изучения опыта нескольких больших пожаров с самыми тяжкими последствиями, существует правило: на подводной лодке объявляется аварийная тревога даже при обнаружении одного лишь запаха гари. Не беда, если тревога окажется ложной (например, какой-нибудь специалист в своей рубке просто решил по-тихому припаять проводок). Зато при возникновении настоящего пожара возгорание будет выявлено и задавлено в самом начале. В те годы, о которых я пишу, этого правила не было. Более того: существовали такие подводные лодки, на которых личный состав, заметив язычки пламени, мимоходом прихлопывал их, как пробегавшего по отсеку таракана, и даже никому не докладывал о возгорании. Эти лодки среди подводников назывались «зажигалками». Было за что… Отцовская лодка (к счастью, не «зажигалка», а нормальная дизель-электрическая) шла в подводном положении. Внезапно вахтенному офицеру почудилось, что запахло горелым. Поскольку ничего аварийного видно не было, а присутствовал только запах, вахтенный офицер вместо штатной команды – «Осмотреться в отсеках!» - подал другую, которая, по его мнению, больше соответствовала ситуации: - Обнюхаться в отсеках! Подводникам палец в рот не клади! Мгновенно из первого отсека, от торпедистов, последовал адекватный доклад: - Центральный, в первом обнюхались! Все свои! Слава Богу, никакого возгорания в тот раз не произошло. Игорь Караваев. И ТАКОЕ БЫВАЛО... И ТАКОЕ БЫВАЛО... Игорь Караваев. Заместителя командира дивизии звали Сергеем Ивановичем, а одного из командиров атомных подводных лодок - Ильёй Васильевичем. Давняя дружба связывала их с тех пор, когда оба служили в Видяево на дизельных подводных лодках. Оба затем много лет командовали атомоходами и были авторитетными и уважаемыми людьми. Они многое знали и умели, могли многому научить своих подчинённых, могли и строго с них спросить. Это не значит, что они были непогрешимыми во всём - нет, эти замечательные подводники были людьми вполне земными, с некоторыми человеческими слабостями, и умели совершенно адекватно относиться к промахам других людей. Как-то раз лодка, которой командовал Илья Васильевич, перешвартовывалась к стационарному причалу для погрузки оружия. Старшим на борту был Сергей Иванович. Они вместе с командиром немножко «приняли», но Илья Васильевич стоял на мостике, на холоде, поэтому для него доза ощутимой не была. А Сергей Иванович, чтобы не мешать командиру (мостик на лодках проекта 671РТ был узковат), сидел в тепле, в центральном посту, поэтому его слегка разморило. Тем не менее, когда корабль встал у пирса, замкомдив бодро поднялся наверх, зашёл в специальную будку с телефоном и доложил:  Алё, оперативный? Илюша ошвартовался у третьего пирса, готов к началу работ! Правда, насчёт готовности он, пожалуй, чуть погорячился... Корабль должен был грузить очень специфическое оружие, что в те годы было, пожалуй, не столько работой, сколько своеобразным ритуалом. К этому и готовились по-особому. В частности, на лодке должны были отпечатать целый комплект документов. Вот как раз с этим тогда произошёл казус. Бравые минёры вспомнили о бумагах только в день перешвартовки и наскоро написали их от руки в обычной двенадцатилистовой ученической тетради. На лодку прибыл представитель специальной береговой части (для простоты изложения назовём его Бригадиром). Он был наделён большими полномочиями: имел право, например, опрашивать должностных лиц на предмет знания всяких специфических документов и, подловив кого-нибудь на незнании какой-то тонкости, мог запретить погрузку оружия. То же самое он мог сделать, если ему не нравилась какая-нибудь запятая в исполненных подводниками документах. Конкретно этот Бригадир был известен всем своей въедливостью и придирчивостью. И вот ему на проверку вместо привычных аккуратных машинописных листов предъявили слегка помятую тонкую тетрадку! Бригадир от такой наглости потерял дар речи. Он даже не стал детально вчитываться в текст, как обычно делал. Потрясённо поглядывая то на командира, то на заместителя командира дивизии, Бригадир, наконец, выдавил из себя:  Но ведь это же должно быть секретным!!! Сергей Иванович, поглядев на командира БЧ-3, спокойно спросил:  Минёр, у тебя есть ручка?  Так точно!  Дай сюда! Заместитель командира дивизии вывел на обложке тетради слово «секретно» и спросил у Бригадира:  Теперь всё? Приём оружия был начат своевременно, и вскоре оно было благополучно загружено на подводную лодку в точном соответствии с планом. Через несколько часов корабль вышел в море. На мостике вахтенным офицером стоял минёр. Командир ракетно-торпедной группы, зная, что его непосредственный начальник на ветру промёрз до костей, вынес тому «для сугрева» граммов 150 разведённого спирта. Похлопав по сапогу стоявшего на мостике человека, «группёр» протянул ему заветную кружку со словами:  На, братан, прими! Каковы были удивление и ужас лейтенанта, когда он увидел, что к нему наклонился не минёр, а замкомдив! Тот, правда, не испугался, но тоже удивился такому сервису. А всё было просто: он, стоя рядом с вахтенным офицером, спросил у того характеристики светящего знака, мимо которого шла лодка. Минёр не сумел ответить, и тогда замкомдив послал его в штурманскую рубку, чтобы тот посмотрел на карту, разобрался и доложил. Правда, находчивый лейтенант моментально придумал, что соврать:  Товарищ капитан 1 ранга, минёр сказал, что у его бинокля линзы загрязнились, и приказал мне их промыть! Следующей ночью минёр, заступая на вахту, вновь поднялся на мостик. В тусклом желтовато-оранжевом свете, исходившем от репитера гирокомпаса, он увидел немолодого мужика, курившего около вахтенного рулевого. Минёр решил, что это пожилой мичман-гидроакустик из его смены, заступающий рулевым (на тех лодках в надводном положении практиковалось ставить на вертикальный руль гидроакустиков). Мичман был самым старым в экипаже и слегка обнаглевшим от осознания своей исключительности, поэтому позволял себе некоторые вольности. Вахтенный офицер похлопал человека, стоявшего перед ним, по плечу и грозно произнёс:  Слушай, старый, я, конечно, понимаю, что ты до хрена прослужил, но если ты опять не придёшь на развод смены, я тебя в следующий раз так поимею, что мало не покажется! Где-то через полчаса командир пошёл наверх. В центральном посту он увидел Сергея Ивановича и предложил ему:  Пошли, покурим!  Не-а, не пойду, да и тебе не советую!  Почему?  Там сильно трахают! Меня вот только что там так поимели!!! Игорь Караваев. СТАРТ СТАРТ Игорь Караваев. Лето 1973 года, и я заканчиваю в Североморске среднюю школу № 12. Позади последний в нашей жизни школьный урок. Большинство девочек, моих одноклассниц, на нём тихо и горько плакали, кое-кто даже рыдал. Я тогда снисходительно посмеивался (корчил из себя супермена). Знать, за это неподобающее поведение я вскоре буду обречён многократно и с ностальгией, со светлой грустью вспоминать нашу школу... Позади праздник последнего звонка - звонкая точка в конце нашего школьного обучения. Позади 10 лет за партой, когда, в общем-то, перспектива была понятной, а вот теперь впереди - полная неизвестность. Кем-то мы все ещё станем, что с нами ещё будет в новой жизни? Ребята пришли на экзамен с серьёзными, может быть, даже тревожными, лицами. Самый первый из наших выпускных экзаменов - сочинение. Его пишем в спортивном зале. Именно в этом огромном помещении мы, девятиклассники, стояли почти два года назад на первой в истории нашей новенькой школы линейке в честь 1 сентября. Бывал спортзал и актовым залом, в котором проводились и всякие торжественные собрания, и школьные вечера. Именно в нём нам скоро вручат наши аттестаты о среднем образовании. А сегодня спортзал превращён в один большой класс, в котором вся наша параллель - 10-А, 10-Б и 10-В - пишет сочинение. В зале стоят классные столы, украшенные великолепными тюльпанами (роскошь для Севера!) На столах лежат листы бумаги с фиолетовыми штампами нашей школы. Вот уже вскрыт секретный конверт. Предлагаемые нам темы оглашены и написаны на доске. Выбираю тему, связанную с книгой Николая Островского «Как закалялась сталь». Удивительно, но через месяц с небольшим, при поступлении в училище, мне вновь будет суждено, по сути дела, написать то же самое сочинение! Любопытно было бы положить рядом оба текста и посчитать отличия... В высокие окна глядит летнее незакатное полярное солнце, но сейчас нам не до него - работа в самом разгаре... Внезапно, как показалось, прямо над самой школой, раздался и быстро затих вдали рёв реактивного двигателя. Я подумал тогда: «Вот дают пилоты, прямо над городом на малой высоте летают!» Наверное, я так бы и забыл об этом звуке, но вскоре узнал, что же это там пролетало. Оказалось, в свете подготовки Северного флота к празднованию Дня ВМФ, на один или несколько кораблей были загружены макеты зенитных ракет (с виду, те же самые ракеты, но только не способные летать и взрываться). Макеты подвесили на направляющие пусковых установок - пусть народ с берега смотрит и гордится нашей мощью. В день нашего экзамена на кораблях, как обычно, шли осмотр и проворачивание оружия и технических средств. Один из матросов решил провернуть устройство, которое производило перезарядку пусковых установок. При этом, макет снялся с направляющей и ушёл в погреб, а на его место встала боевая ракета. Другой матрос, не ведая о произошедшей перемене, решил подать электропитание в цепь стрельбы (мол, макету не один ли хрен, что там с ним вообще может произойти?!) Боевая ракета такой шутки не поняла и исправно стартовала. Хорошо ещё, что никто не занимался целеуказанием для неё, поэтому пролетавший неподалёку добрый старый АН-12 военно-транспортной авиации остался невредимым. Пролетев определённое расстояние и не встретив цели, ракета самоликвидировалась. Её двигатель упал в районе Оленьей губы, где я совсем недавно окончил восьмилетнюю школу. Мир тесен Игорь Караваев. ИНОСТРАННЫЕ ЯЗЫКИ ИНОСТРАННЫЕ ЯЗЫКИ Игорь Караваев. Все, кто служил на флоте в советские времена, помнят, как много было на каждом корабле выходцев из разных республик, где по-русски практически не говорили. Естественно, многие ребята, призванные из тех мест, государственным языком поначалу практически не владели. Первое, что они, как правило, осваивали на службе - это мат. Со всем остальным было уже сложнее. Правда, старательные и толковые люди к концу службы уже свободно могли разговаривать практически без акцента. По большому счёту, зря моряки-славяне подтрунивали над своими сослуживцами «нерусской национальности». Каждый из них, всё-таки, знал два языка: свой и, худо-бедно, наш. По крайней мере, мог изъясняться так, чтобы его понимали. А кто из нас, изучавших в школе немецкий, французский или английский, мог бы похвастать тем что может сказать на «импортном языке» нечто большее, нежели “My name is Sasha”? Тем не менее, трудно было не улыбнуться, когда просьба нагрузить магистраль пресной воды на седьмой отсек звучала так: - Сентральный! Ходи вода седьмой отсек! А однажды доклад вестового офицерской кают-компании о том, что столы там накрыты и офицеры приглашаются к столу, приобрёл абсолютно противоположный смысл: - Централный! Накрылся столы в кают-компания, офицеры просятся к столу! Достаточно интересно было слушать, когда ругались между собой два парня, не знавшие языка своего оппонента и поэтому бранившиеся по-русски, но с национальным колоритом: - Я имель тебя! - А я имель тебя, твой портрет и гвоздь, на котором он висит! Ну и так далее… Естественно, точно так же, как для нас нерусские матросы, выглядят для иностранцев россияне, пытающиеся хоть что-нибудь сказать на их языке, но имеющие о нём лишь поверхностное представление. Однажды я услышал по радио весьма занимательную передачу, смысл которой был в том, что нельзя осваивать иностранные языки по фильмам, тем более - по фильмам о войне. Один из участников передачи рассказывал, как в московском парке имени Горького массовик-затейник (по-современному – «аниматор») водил хоровод с русскими ребятишками и примкнувшими к ним детьми немецких туристов. Аниматор построил малышей в круг и велел им взяться за руки. Наши так и сделали, примеру сверстников без проблем последовали немцы. Далее затейник подал команду: - Теперь поднимите ваши ручки вверх! - и продублировал её по-немецки, как умел: - Хенде хох! Присутствовавшие при этом немецкие родители едва не поперхнулись пивом, а русские дети весело закричали: - Гитлер капут! Другой участник передачи рассказал о случае, свидетелем которого он стал где-то в Италии. Там к нашему туристу подошёл немец, почему-то принявший его за соотечественника, и начал ему что-то горячо и очень быстро говорить, видимо, делился впечатлениями. «Руссо туристо» хлопал ушами, глазами и лихорадочно соображал, как сказать по-немецки «Я не понимаю». Перепутав «Их ферштее нихт» с другой расхожей фразой из кино, наш земляк выкрикнул в лицо опешившему немцу: - Нихт шиссен! Нихт шиссен! Однажды свидетельницей подобного недоразумения стала Елена Владимировна Болдырева, замечательный учёный-химик. Группа россиян, прилетевших в Германию, оформлялась на постой в небольшом отеле. Пока дежурный администратор выполнял свою работу, один из наших соотечественников, молодой парень, подходил ко всем проходившим мимо него немецким женщинам, работавшим в отеле, и произносил: - Аусвайс, битте! Поначалу немцы проявляли сдержанность, но потом их терпение иссякло, и они пожаловались на парня старшему российской делегации. Тот подозвал к себе возмутителя спокойствия и спросил: - Что ты к немцам пристаёшь, зачем требуешь, чтобы они показывали тебе свои паспорта? - Да ничего я у них вовсе и не требую, я просто на их языке говорю: мол, здравствуйте… Игорь Караваев. СИЛА ИСКУССТВА СИЛА ИСКУССТВА Игорь Караваев. Помню, как в школе мы изучали гоголевского «Ревизора». Некоторые из моих одноклассников, узнав, что это комедия, приготовились хохотать над каждой строчкой, а потом недоумевали: над чем, собственно, тут нужно смеяться? Почему все говорят и пишут о бессмертной силе гоголевской строки? Ничего не понятно... С тех пор прошло лет восемь - девять, и я оказался на действующем флоте. В базе ждали приезда Главкома ВМФ, всемогущего и грозного С.Г. Горшкова. Тогда на флоте ещё на многое находились средства и люди, поэтому к приезду Сергея Георгиевича готовились всерьёз и заблаговременно. Городских органов самоуправления в те годы ещё не было и в помине, поэтому в городке всё делало и за всё отвечало командование флотилии. Были подкрашены фасады домов. Всё и везде приводилось в парадный вид. Когда даже из самых укромных уголков был убран весь мусор, взялись за камни, валявшиеся на земле. Те валуны, которые было невозможно поднять или откатить, красили в разные цвета, на некоторых рисовали белые крапинки, как на шляпках мухоморов. Мелкие камни собирали в кучи, а потом забрасывали в кузова самосвалов, вывозивших свой груз в неизвестном направлении. Впервые в жизни я видел такое: по улицам ходили многочисленные группы матросов с мётлами и совками - «охотники за камнями». Во главе каждой команды обязательно был офицер. Ну и ещё много чего делалось в том же духе… По какой-то причине Главком ВМФ к нам тогда так и не приехал. А вскоре в гарнизонный Дом офицеров (по совместительству - кинотеатр) привезли только-только вышедшую на экраны изящную кинокомедию «Инкогнито из Петербурга» (по мотивам «Ревизора»). Когда люди, сидевшие в зале, увидели, как в уездном городе готовятся к приезду петербургского начальника, все оторопели. Что-то очень знакомое по духу! Сломанный мост на время проезда кареты снизу подпирали солдаты, лужу со свиньями посреди площади окружили забором, на котором были нарисованы окошки с цветочками, и так далее, и тому подобное… Осознав, что происходящее на экране словно срисовано с нашей жизни, зрители хохотали до слёз. Вот теперь я, наконец-то, и сам убедился в «бессмертной силе гоголевского искусства!» Игорь Караваев. ИНСТРУКТАЖ ИНСТРУКТАЖ Игорь Караваев. Флот – очень динамичная организация, и перемены разного характера, разной широты и разной глубины происходят там чуть ли не ежедневно. Не все из них приживаются сразу, иногда процесс адаптации протекает долго и мучительно. Естественно, эти непрекращающиеся перемены затрагивают и организацию подготовки корабля к выходу в море. Однажды на флоте (по крайней мере, у нас на флотилии) установили такое правило: командир перед выходом в море должен был проходить инструктаж у первого заместителя командующего. Это нововведение, как ни странно, тоже прижилось не сразу. Вот о каком любопытном случае рассказал мне Андрей Новоженин, мой старый сослуживец по «ТК-17», который в тот день стоял помощником оперативного дежурного флотилии по технической готовности: Один старый и опытный командир с большим стажем пошёл в море, так и не побывав на этом инструктаже – видимо, забыл, или посчитал, что это для него не настолько уж обязательно. Подводная лодка, которой он командовал, отошла от пирса. Валера Прохоренков, стоявший оперативным дежурным, доложил первому заместителю командующего, что бортовой номер такой-то в соответствии с планом выходит из базы. Тот опешил: - Как так идёт?! Уже идёт? Значит, это самое… Передай командиру… Передай командиру… Повисла пауза. Казалось, что по телефону было слышно, как в адмиральском черепе тяжко ворочаются мысли. Подумав не слишком долго, адмирал распорядился: - Передай командиру – а х.. с ним, пусть идёт! Что оперативный дежурный тут же и сделал Игорь Караваев. ИЗ «ИСКРЫ» ВОЗГОРЕЛОСЬ ПЛАМЯ ИЗ «ИСКРЫ» ВОЗГОРЕЛОСЬ ПЛАМЯ Игорь Караваев. Взяться за описание этого случая меня побудили недавно произошедшие в Японском море трагические события на подводной лодке, проходящей заводские ходовые испытания. Мне сразу же вспомнился случай, произошедший больше двадцати лет тому назад на Белом море на нашей «К-527» проекта 671РТМ. У нас было фактическое возгорание. Слава Богу, тогда обошлось без жертв. Лодка наша проходила заводские ходовые испытания, Мы тогда находились (к счастью, в надводном положении) недалеко от острова Вольостров. По плану испытаний, мы должны были передавать радиограмму из резервного поста связи через съёмную антенну «Искра». Эта антенна - длинная металлическая «удочка» - была закреплена на подволоке в районе электрического щита правого обратимого преобразователя. Впрочем, «щитом» это высокое, массивное сооружение можно было назвать, скорее, только по традиции. Два связиста, один гражданский и один наш, из состава экипажа, выдернули антенну из крепления и, не удержавшись, по инерции всадили её в вентиляционное отверстие на корпусе несчастного щита. Поскольку через это сооружение шли токи силой в несколько сотен ампер, в руках у связистов вместо «Искры» оказался лишь её огарок, а остальное, в жутком треске и синих искрах, пропало в недрах электрического монстра. Ребятам повезло, что ток пошёл через корпус щита, а не через их тела, поэтому они отделались лишь только небольшим количеством «адреналина в ботфортах». Между тем, щит постоял, подумал, переживая нанесённую ему обиду, а затем, кашлянув чёрным дымом, выплюнул из себя пламя. Наш механик, Сергей Иванович Белов, находившийся в центральном посту, почти прямо над местом возгорания, объявил по кораблю: «Аварийная тревога! Пожар в третьем отсеке!» Надо отметить, что заводчан во время испытаний на борту лодки было раза в два больше, чем военных. Я благодарен им за то, что они построили нам такой замечательный корабль, я глубоко уважаю их как специалистов. Пусть они простят мне такое сравнение, но в тот момент они повели себя, как обезумевшее стадо. Несмотря на то, что пожар был в третьем отсеке, они бросились именно туда, сметая на своём пути всё и всех. Все знали, что третьем отсеке находился ещё и люк, ведущий наверх, к спасению! Они отшвырнули находившегося под люком здоровенного, рослого, стотридцатикилограммового старпома, как котёнка! К сожалению, у заводчан не было привычки всегда носить с собой средства индивидуальной защиты, поэтому они добывали себе это снаряжение по дороге, как могли. Некоторые в этом весьма преуспели. Наверх выскочил, среди десятков других заводчан, довольно толстый мужик, у которого на груди висел изолирующий дыхательный аппарат ИДА-59, а на спине - изолирующий противогаз ИП-46! Как он со всем этим протиснулся в люк? Правда, обувь дядя надеть не успел, вылетел в одних носках... Весь экипаж находился на своих боевых постах. Мы вдруг заметили, что звуки голоса механика, доносившиеся из динамиков, стали чуть глуше, к ним добавились какие-то шипение и щёлканье. Догадались: Сергей Иванович включился в шланговый дыхательный аппарат, ШДА, чего до него ещё никто при фактическом пожаре не делал. Как нам позже рассказал сам механик, бегущие наверх гражданские специалисты сначала сорвали с него ПДУ (портативное дыхательное устройство), а затем выдернули прямо из-под ног ИДА и ИП. Сергей Иванович пытался бороться за свои средства защиты, ведь он оставался прямо над очагом пожара, тогда как те, кто его грабил, убегали наверх. Бесполезно... Тут механик вовремя вспомнил про ШДА и включился в него. Оказалось, это неплохо! Тем временем, мичман Толя Тресков, штурманский электрик, включился в ПДУ, размотал шланг воздушно-пенной системы пожаротушения и вместе с ним съехал по перископу вниз, оказавшись вплотную к разгоревшемуся пламени. Дальше Толя сделал всё, как учили: первую струю пены направил в сторону, чтобы удалить токопроводящий конденсат, а затем залил горящий щит сверху донизу. Всё, пожар ликвидирован! Толя не был похож на лихого и бесшабашного героя: этот парень, тихий, вежливый и деликатный, в повседневной жизни был скромным и даже стеснительным. Тем не менее, он проявил смелость и хладнокровие. Не каждый человек, наверное, мог бы вот так решительно ринуться в огонь и дым, не видя толком, каков масштаб пожара. Гражданские специалисты после аварии долго высказывали свою признательность не только Толе, но и Лёве Абрамову, нашему командиру электротехнической группы. Лёва дистанционно отключил от сети аккумуляторную батарею. Если бы он этого не сделал, по силовым кабелям могла пойти электрическая дуга, тогда начались бы возгорания по всей лодке... Мы вернулись своим ходом в Северодвинск, завод очень быстро заменил выгоревший щит новым. Его, на этот раз, окружили специальной сеткой, чтобы больше ничто постороннее не могло туда попасть. Какие выводы можно сделать из этого случая? Первый, и самый очевидный: находясь на лодке, надо всегда носить с собой средства индивидуальной защиты. На Первой флотилии подводных лодок с этим было строго. Когда я выходил в море на лодках из других баз, я почти не снимал с пояса ПДУ (позже - ПДА). К сожалению, коллеги-подводники меня не всегда понимали: «Чё ты эту хрень всегда таскаешь? Гореть собираешься, что ли?» Второй: нужно, чтобы экипажи состояли из профессионалов. Как мы можем этого добиться? Подводных лодок очень мало, в море они почти не выходят... Вспомним опыт Германии периода двадцатых годов прошлого века. Версальский договор запретил немцам иметь подводный флот, тогда они параллельно занялись конструированием новых подводных лодок и подготовкой на тренажёрах экипажей для них. Как только немцы получили возможность строить субмарины, они быстро создали свой флот заново, а обученные экипажи уже были наготове! Подготовка грамотного специалиста-подводника - это дело очень долгое и дорогостоящее, и немцы это поняли давно. Мы начали уничтожать свой подводный флот не только с утилизации наших лодок, которую производили по указке американцев и за их счёт, но и с сокращения вторых экипажей. Где теперь искать людей на замену, если на наших немногочисленных боеспособных лодках кто-нибудь заболеет? Едва ли сейчас хоть какое-нибудь соединение подводных лодок может одновременно отправить в море больше одного корабля... Почему мы бездумно продолжаем сокращать наши Вооружённые силы, хотя они по численности и так меньше Внутренних войск? Чей заказ продолжает выполняться, ведь США, кажется, уже утратили роль мирового лидера? Кем мы будем заменять сокращаемых прямо сейчас офицеров и мичманов, когда у нас ещё даже нет продуманной системы подготовки старшин-сверхсрочников, как в западных флотах, организацию которых мы, судя по всему, пытаемся слепо копировать? Игорь Караваев. ИСКУСИТЕЛЬ ИСКУСИТЕЛЬ Игорь Караваев. Все, кому довелось служить с моим отцом, отмечают, что ему всегда очень хорошо удавалось находить контакт с людьми. Летом 2009 года отец рассказал, как ему однажды предложили резко изменить род своей служебной деятельности. Его, тогда уже несколько лет подряд командовавшего подводной лодкой, вызвал к себе для задушевной беседы начальник политотдела соединения. Политработник доверительно сказал: - Борис Александрович, вот я знаю, что вы очень хорошо умеете общаться с личным составом, по крайней мере, не хуже большинства замполитов. А что, если я предложу вам продолжить свою службу не по командной, а по политической линии? Отец никогда даже и не задумывался над таким вопросом. Служба на должности командира подводной лодки очень нравилась ему, он чувствовал себя на своём месте и заслуженно считался перспективным офицером, его карьера на тот момент складывалась довольно удачно. Предложение начальника политотдела сразу же не понравилось отцу, тем не менее, он решил продолжить разговор из чистого любопытства. - Довольно неожиданное предложение! У нас существует практика назначения замполитов на командные должности, а вот чтобы было наоборот – я о таком не слышал. - Ничего, в жизни всякое бывает, кто-то всегда должен быть первопроходцем во всяком новом деле! Почему бы вам не стать первым командиром подводной лодки, который пойдёт по политической линии? - Да меня вполне устраивает и моя нынешняя должность, и дальнейшее прохождение службы по командной линии. А какую перспективу вы мне могли бы предложить, если бы я согласился? - Для начала мы направим вас в Москву, в Военно-политическую академию. Окончите её – получите назначение в Политуправление Северного флота, на должность, скажем, инструктора. - И что при этом потребуется делать? - Борис Александрович, но вы же, конечно, в курсе, что сейчас в нашей стране на самом высоком уровне организована борьба с пьянством и алкоголизмом. Будете ездить по базам флота и проверять, как там выполняется это важнейшее постановление партии и правительства. А потом по результатам своих командировок будете составлять сводную таблицу и производить доклад. Вы ведь очень хорошо знаете и людей, и обстановку на местах, и обмануть вас будет трудно, не правда ли? - Это что, я буду появляться в Ягельной, садиться за один стол с командирами лодок, вместе с которыми сейчас служу, а потом докладывать, что они «употребляют?» - Ну зачем же сразу в Ягельной! Сюда могут командировать и другого офицера! Вас могут послать, например, в Гремиху. - А зачем мне для этого направляться в Гремиху, если я и так знаю, кто там из командиров что пьёт, в каком количестве и даже чем закусывает? В общем, разговора не получилось. Игорь Караваев. ЛЮДИ ИСКУССТВА ЛЮДИ ИСКУССТВА Игорь Караваев. Василий, замполит, мой лодочный сослуживец, до поступления в Высшее военно-морское училище был матросом Северного флота. Служба его проходила в городе Полярном, на малом противолодочном корабле, в ракетно-артиллерийской боевой части. Василий обладал пытливым умом и неуёмным характером, что не раз его подводило. Как-то раз с корабля выгружали зенитные ракеты. При выгрузке произошло ЧП - одна из ракет упала с большой высоты на бетонный пирс и разломилась. Пока начальство суетилось, пока производились все доклады и т.п., Василий времени не терял. Они вместе с приятелем, таким же матросом, набили полные карманы своих бушлатов кусками твёрдого топлива, разлетевшимися из лопнувшего реактивного двигателя. Ракеты сдали на техническую базу, откуда братишки-матросики возвращались на корабль пешком. По дороге стали думать, что делать с топливом, и тут на глаза им попалась одна из многочисленных тогда котельных, работавших на угле. В те времена в военно-морских гарнизонах на котельных тоже служили матросы срочной службы. Решение созрело само по себе: топливо - в топку! Зашли. У котла сидел чумазый кочегар, напомнивший Василию, много читавшему в детстве, Чингачгука (таким он себе его воображал). Дальнего родственника вождя племени делаваров в вежливой форме попросили отойти и не мешать, после чего распахнули чугунную дверцу и зашвырнули свои припасы в огонь. Понаблюдать красивое зрелище горения ракетного топлива, увы, не пришлось. Последовал самый банальный взрыв, в результате которого котёл, а также, кажется, помещение, где он стоял, для использования по прямому назначению больше не годились. К счастью, никто не пострадал. За содеянное пришлось ответить. Что с матроса срочной службы возьмёшь? Друзей-приятелей препроводили на гарнизонную гауптвахту города Полярного (кто знает, тот поймёт). Утром состоялся развод дисциплинарно арестованных на работы (почти как в кино - «Песчаный карьер - два человека!»). Помощник военного коменданта провозгласил: - Кто имеет склонность к архитектуре - выйти из строя! Василий с приятелем переглянулись и выполнили команду. Оказалось, что они добровольно вызвались… срубать конические образования, которые в условиях низких температур естественным образом возникали и росли в выгребных ямах туалетов типа «сортир». Многое из того периода службы, когда Василий носил матросскую форму, наложило отпечаток на всю его последующую жизнь. В частности, с тех лет он сохранил неприязненное отношение к мичманам. Видимо, люди именно в этом звании, непосредственные начальники матросов, ему больше всего в те годы досаждали. Правда, когда Василий общался с подчинёнными, это не проявлялось никак. Но вот его жена поступила на военную службу (тогда это было вполне возможно, престижно, а главное, флот, таким образом, получил в тот период пополнение, состоявшее из практически непьющих и аккуратных в работе людей). Жена Василия сразу получила воинское звание «мичман». О дальнейшем Василий нам рассказывал так: -Вечером, перед тем, как лечь в постель, попросил жену надеть рубашку с погонами. А потом … мичмана со всей пролетарской ненавистью, как врага народа! Однажды Василий, уже будучи старшим офицером, получил назначение в тот гарнизон, где он когда-то служил матросом. В квартире по соседству жила женщина, работавшая в военторге. Многие в военных городках тех лет хотели бы дружить с работниками этой организации! Как-то раз летом соседка, уезжая в свой законный отпуск с южного побережья Баренцева моря на северный берег моря Чёрного, поручила Василию ухаживать за своим котом. Женщина кормила своего домашнего любимца одной лишь колбасой твёрдого копчения, не то «салями», не то «сервелатом». Всё остальное, по её мнению, было недостаточно достойной для представителей истинной элиты пищей. Другой еды кот не пробовал и потому не признавал. Естественно, такая забота о своём питомце была издевательством не только над теми людьми, кто подобную колбасу достать не мог, но и над самим животным, для печени которого вряд ли было полезно длительное и обильное питание копчёной жирной пищей. Кот, раскормленный до состояния героя мультфильма («Гаити, Гаити! Не были мы ни на каком Гаити, нас и тут неплохо кормят!») не мяукал, не мурлыкал, не играл. Он лишь всё время лежал на боку, тяжко задумавшись о чём-то своём. В мрачном взгляде кота ясно читалось осознание собственного достоинства и лёгкое отвращение по отношению ко всему окружающему. Оставив соседу для кормления кота почти полный холодильник дефицитной колбасы, соседка уехала. Естественно, Василий не мог не воспользоваться таким подарком судьбы. Колбаса под разбавленный спирт пошла очень хорошо, и вскоре мой знакомый вместе со своими друзьями уничтожил всё содержимое холодильника соседки. Чтобы кот не умер от голода, Василий стал кормить животное тем, чем питался сам. Первое время подопечный с презрением отворачивался от чуждой ему пищи. Голодовка в знак протеста не была короткой, но однажды уже успевший отощать кот жадно съел всё, что ему принесли, и хрипло мяукнул, попросив добавки. Расправившись и с добавкой, кот отныне перестал брезговать и чваниться. Теперь каждый раз, когда кормилец входил в квартиру, животное бросалось ему навстречу с радостными воплями. Кот тёрся о ноги соседа с громким мурлыканьем, уже не считая это поведение зазорным для себя. Вернулась загорелая соседка и всё никак не могла нарадоваться на своего сильно изменившегося в лучшую сторону котика. Можно считать, что таким вот образом людские беспардонность и жадность спасли животное от многих мук и безвременной смерти! Простим же человеку творческому его человеческие слабости Игорь Караваев. КАМБУЗНЫЕ ВОРОТА Игорь Караваев. КАМБУЗНЫЕ ВОРОТА С давних пор почему-то считалось, что среди курсантов «высших военно-морских училищ ленинградской группы» наши, из ВВМУПП имени Ленинского комсомола, это самые отчаянные нарушители воинской дисциплины и уставного порядка. Не знаю, так ли это было, или же это мы сами придумали себе такой имидж и старательно поддерживали его в своём «устном народном творчестве». Может быть, дело было и в другом. Я ещё застал те времена, когда начальником нашего училища был Павел Иванович Парамошкин, вице-адмирал, заслуженный подводник, который в войну командовал лодкой «Щ-201» Черноморского флота. Если верить байкам, ходившим в нашей среде, Павел Иванович, многократно говорил: «Мне не нужны математики! Мне нужны командиры!» Говорят, он смотрел сквозь пальцы на разного рода нарушения, которые позволяли себе курсанты, если они при этом демонстрировали лихость, бесстрашие, находчивость и умение «выйти сухими из воды». Например, когда ему однажды доложили, что накануне вечером группа курсантов ушла в «самоход» с пятого этажа по пожарному рукаву, адмирал, якобы, восхищённо воскликнул: «Вот это да! Вот это курсантов имею! Вот это командиры будут!» О том, сколь высоко Павел Иванович, видимо, ценил в курсантах «командирские качества», говорит вот такая байка. Рассказывают, что в те времена, когда начальником кафедры физики у нас был не гражданский служащий, а капитан 2 ранга, в одной роте был курсант, который у этого офицера вызывал тихую ярость. Говорят, начальник кафедры накануне сессии пообещал своему «любимцу»: «Ты у меня никогда не сдашь этот экзамен!» Ну, раз так, тот даже и готовиться не стал. Когда подошла его очередь, курсант подошёл к столу экзаменатора. Надо же было такому случиться, что в эти секунды в аудиторию прибыл сам начальник училища. Пока начальник кафедры, набрав в лёгкие воздуха, готовился произвести доклад, находчивый курсант сориентировался. Он, как учили на занятиях по строевой подготовке, чётко развернулся в сторону вошедшего и отчеканил: «Товарищ адмирал, курсант Сидоров доклад окончил. Разрешите идти?» Павел Иванович одобрительно глянул на молодца и ответствовал: «Идите!» Курсант строевым шагом вышел за дверь. Оторопевший от такого поворота событий начальник кафедры всё-таки начал, запинаясь, докладывать адмиралу, что на кафедре физики такой-то класс сдаёт экзамен. Начальник училища, слегка поморщившись, спросил начальника кафедры:  Что вы поставили этому курсанту?  Три балла, - ответил начальник кафедры, и, таким образом, загнал сам себя в угол.  Как? Курсанту с такими командирскими качествами - «тройку?» Ставьте «пять!»  Но, товарищ адмирал...  Никаких «Но!» Я сказал: ставьте «пять!» Адмирал лично убедился в том, что начальник кафедры поставил курсанту требуемую оценку в экзаменационную ведомость и в классный журнал... В нашей курсантской жизни, как и в жизни вообще, байки и реальность причудливо переплетались. То, что курсанты уходили в «самоходы» самыми разными путями, в том числе, по водосточным трубам и пожарным рукавам, это факт. То, что стоявшие в гарнизонном патруле представители сухопутных военных училищ порой предвзято относились к нам, «мореманам», - тоже. Говорят, некоторые из них чуть ли не в засадах стояли недалеко от нашей территории и, естественно, видели тех, кто покидает родное училище и возвращается обратно не через КПП. Был, якобы, случай, когда один ретивый сухопутный офицер, начальник патруля, преследуя нашего курсанта, перемахнул вслед за ним через забор на территорию училища и тут же был задержан дежурным подразделением. А вот не надо несанкционированно проникать в режимное учреждение... Другой начальник патруля, говорят, повторил, в принципе, ту же ошибку. Он видел, как из окна на втором этаже, выходящем на Дровяную улицу, одни курсанты спускают пожарный шланг, а другие подходят к нему и, трижды дёрнув, крепко вцепляются в брезент, после чего их затаскивают наверх. Начальник патруля тоже подошёл к рукаву и подёргал за него. Его исправно потащили, а когда над подоконником появились зелёные погоны с красными просветами, курсанты, как по команде, отпустили рукав. Офицера спас сугроб. Некоторые искатели приключений уходили в город через чердаки, подобрав ключи к висевшим там замкам. Они вылезали на крышу, оттуда переходили на примыкавшие к училищу дома, а дальше - вниз или через слуховые окна и чердаки, или по пожарной лестнице. Знали бы прекрасные дамы, как рискуют рыцари ради свидания с ними... Про одного офицера рассказывали, что он, стоя дежурным по училищу, увидел во время ночного обхода территории замок, снятый с одного из выходов на чердак. Офицер понял, в чём дело. Он решил лично задержать нарушителя воинской дисциплины и доставить его «на ковёр» к начальству. Легенда утверждает, что дальнейшие события развивались совсем не так, как хотел дежурный по училищу. Он затаился на чердаке, и ждать ему пришлось недолго. В темноте появилась тень, послышались чьи-то шаги и сопение. Офицер крикнул: «Стой, стрелять буду!», и тут же получил в лицо нокаутировавший его удар. Утром никто не знал, куда подевался дежурный по училищу. Ночью ушёл в обход и не вернулся... Через несколько часов техник-смотритель, оказавшийся у того выхода на чердак (замок там вновь уже висел), услышал стук и крики. Это был пропавший дежурный по училищу. Говорят, он предстал перед командованием в весьма неприглядном виде (как в прямом, так и в переносном, смысле). Случай, конечно, безобразный, но он лишний раз подтверждает, что физической подготовке курсантов в нашем училище уделяли очень большое внимание. В увольнение не отпускали не только разгильдяев и двоечников, но и всех, кто не мог, скажем, подтянуться на перекладине положенное число раз. В каждом ротном помещении стоял этот спортивный снаряд. Тренируйся, сколько душе угодно! Но если не выполняешь норматив - извини... Таким курсантам начальники говорили: «Тебе увольнение будет только через перекладину!» В нашем училище, как положено, была кафедра теории, устройства и живучести корабля (сокращённо - ТУЖК, или, как её называли тогда курсанты, «тужки´»). Однажды часть её кабинетов перенесли в другие места, а те помещения, в которых они до этого располагались, начали капитально ремонтировать с переоборудованием под новый камбуз. Естественно, пустые комнаты были разломаны, все окна сняты. Их, конечно, пытались загораживать, но безуспешно! Это была очень удобная лазейка на улицу, по сути дела, ещё один выход из училища. Вылезая через него, курсанты смеялись: «Ну вот, раньше увольнялись через перекладину, а теперь - через тужки´! » На территории нашего училища было несколько дворов: Парадный, Лабораторный, Клубный, Трюмный, Камбузный. На каждом из них были ворота, как правило, одноимённые с дворами. У многих старшекурсников были дубликаты ключей от замков, на которые эти ворота закрывались, потому что через них уходить в «самоход» было удобнее и безопаснее, чем, скажем, через окна или через крыши. По этой причине замки на воротах регулярно заменяли, но тут же у курсантов появлялись и новые дубликаты ключей. Особой популярностью пользовались Камбузные ворота, которые были расположены в укромном месте. Через них выходили, потом их закрывали изнутри, а в условленное время открывали, друзья «самоходчиков». Название этих ворот стало в нашей среде именем нарицательным, что иллюстрируется популярным в те годы в нашем училище анекдотом: В такси садится пьяный курсант. Он протягивает водителю три рубля и командует:  К воротам!  К каким? К Московским, к Нарвским?  М...к! К Камбузным! С этими воротами было связано много всяких случаев, смешных и не очень. Как-то раз, поздно вечером, Виктор Владимирович Красников, который в тот день стоял дежурным по училищу, шёл мимо этих ворот, и тут его сквозь щель между створками окликнул чей-то громкий шёпот:  Колька! Колька, это ты? Виктор Владимирович всегда соображал быстро, а ещё он был любителем импровизации. Подойдя в темноте к воротам, он тоже шёпотом ответил:  Я!  На, возьми! - и между створками протиснулась бутылка, а потом и «авоська» с закуской.  Спасибо!  Стой! Сдачу возьми! Один рубль тридцать две копейки! Игорь Караваев. КАРАМУЛЬТУК Игорь Караваев. КАРАМУЛЬТУК Командир электромеханической боевой части подводного атомохода - это уважаемый человек, это величина! Правда, как я уже не раз подчёркивал, когда эта величина начинает страдать манией величия, ничего хорошего, в итоге, не получается. На подводной лодке, где служил Валера, мой знакомый, был как раз такой механик, вообразивший себя, видимо, королём. «Королём г..на и пара», как шутили за его спиной представители других боевых частей. Шутки шутками, а ведь у механиков в заведовании, по сути дела, весь корабль: и гальюны туда входят, и паропроизводительная, и паротурбинная установки, да ещё, плюс к тому, электричество, воздух, гидравлика, автоматика и многое другое. Механик, о котором здесь идёт речь, шествовал по отсекам всегда неспешно, презрительно глядя на своих подданных с высоты королевского роста в один метр шестьдесят сантиметров. В море у Короля был свой отработанный ритуал: каждый день, незадолго до объявления тревоги для проведения всяких ежедневных мероприятий, он приходил в центральный пост и усаживался перед пультом громкоговорящей связи «Каштан». Брезгливо выслушав доклад вахтенного инженер-механика и даже не кивнув в ответ, Король щёлкал тумблером, под которым была табличка «ПУ ГЭУ» (пульт управления главной энергетической установкой). После этого происходил такой диалог:  Пу!  Есть пульт!  Кто у меня на вахте?  Капитан-лейтенант Ляшенко!  А на какой мощности у меня работают аппараты?  Аппараты обоих бортов работают на мощности 40%, параметры номинальные!  А как у меня работают турбины?  Обе турбины работают по 150 оборотов на передний ход!  А сколько у меня питательной воды?  Запас питательной воды 8 тонн!  А сколько у меня турбинного масла? И так далее. Расспросив вахту пульта обо всём остальном, что входило в сферу королевских интересов, механик нехотя цедил:  Шо, пу. Это, очевидно, должно было обозначать «Хорошо, пульт!» Однажды летом, когда экипаж после очередной автономки сдал корабль и готовился к отпуску, Валера пошёл в сопки на охоту вместе с другим офицером, одним из подданных Короля, чья должность называлась «КГДУ-1», или «командир группы дистанционного управления и автоматики №1», или, проще говоря, «первый управленец». Во время несения вахты на ПУ ГЭУ Королю, чаще всего, отвечал именно он. Офицеры вышли по дороге на окраину городка, где стояли самодельные гаражи тогда ещё немногочисленных автолюбителей. Валера по должности был командиром группы радиотехнической разведки, и, как истинный разведчик, знал очень много. Проходя мимо одного из гаражей, он сказал своему напарнику:  Вот здесь наш механик держит свою «Волгу!» КГДУ-1 оскалил в зловещей улыбке свои неровные зубы. Тем, кто знал его лично, было хорошо известно: это очень недобрый знак! Достав два патрона, снаряженных картечью, он зарядил оба ствола. После этого первый управленец вскинул свой карамультук (словечко из экипажного жаргона, так на Кавказе когда-то называли кремнёвые ружья) и в упор выстрелил в дощатые ворота (стальных у нас в те годы ещё не делали). Автомобиль-то здесь при чём? Игорь Караваев. КУВАЛДОМЕТР Игорь Караваев. КУВАЛДОМЕТР Есть на флоте такой инструмент. Вообще-то, он называется кувалдой, но за невероятную универсальность подводники присвоили ему именно такое уважительное название. Это сугубо аварийный инструмент. Им, при заделке пробоин, полагается забивать пробки и клинья, но кувалдометр очень широко применяют и в повседневной жизни (что, вообще-то, не разрешается). Однажды атомная подводная лодка Северного флота проекта 671, на которой тогда служил мой друг Валера Соколов, была на боевой службе в Средиземном море. Лодка выполняла поиск иностранных атомных подводных ракетоносцев. Был объявлен режим «Тишина», акустики напряжённо прослушивали горизонт. Вдруг центральный пост услышал доклад акустиков, но совсем не такой, которого все ждали а другой:  Сильные удары в районе кормы! Тут же последовала реакция центрального поста:  Осмотреться в отсеках! Отовсюду поступило успокоительное: «Такой-то отсек осмотрен, замечаний нет!» Тем не менее, вскоре акустики вновь услышали в корме такие же удары. Отдельно и предметно опросили на этот счёт вахтенных кормовых отсеков - те доложили, что посторонних ударов не слышат. Тогда командир послал Валеру, стоявшего вахтенным офицером, в корму: пойди, мол, разберись, что там происходит! Выполняя приказание, Валера постепенно дошёл до шестого отсека, где вахтенным стоял здоровенный матрос с роскошной славянской фамилией Катюха. Там он увидел интересную картину. Возле устройства ДУК, предназначенного, главным образом, для удаления контейнеров с мусором, стояли пустые объёмистые алюминиевые бидоны с двумя ручками и откидной крышкой, почему-то называемые у тыловиков флягами. Одна из фляг валялась на боку и была украшена глубокими вмятинами, рядом лежала кувалда. Оказывается, накануне лодочный интендант, производя перегруппировку своего имущества, вытащил пустые фляги из одной провизионной камеры, а в другую поставить их не успел, поэтому все эти ёмкости остались около устройства ДУК. А как раз на это место обычно ставили контейнеры с мусором, чтобы потом выстрелить их за борт. Сообразительный и исполнительный Катюха сделал вывод, что фляги, очевидно, нужно удалить за борт. Поскольку в ДУК они не пролезали, матрос задумал решить эту проблему с помощью кувалдометра. Естественно, никаких посторонних ударов боец-удалец не слышал- если колотил он сам, то какие же они тогда посторонние…

Напишите мне