|
ИГОРЬ КАРАВАЕВ
капитан 2 ранга в запасе
Караваев Игорь Борисович родился 11 октября 1955 года в городе Очёре Пермской области. Окончил в 1973 году среднюю школу в городе Североморске Мурманской области, в том же году поступил в Высшее военно-морское училище подводного плавания имени Ленинского комсомола в городе Ленинграде. В 1978 году, после окончания минно-торпедного факультета этого училища, был направлен на Северный флот.
Служил на атомных подводных лодках разных проектов в должностях командира ракетно-торпедной группы, командира минно-торпедной боевой части, помощника командира и старшего помощника командира. Участник 7 дальних походов на подводных лодках.
После завершения своей корабельной службы был офицером штаба 1 Краснознамённой флотилии атомных подводных лодок. Был уволен в запас в 2002 году по достижении предельного возраста пребывания на действительной воинской службе в звании капитана 2 ранга. В настоящее время пенсионер, проживает в городе Санкт-Петербурге.
___________________________________________________________
ЧАЙ ДЛЯ ДВОИХ
В далёкие годы командовал Северным флотом адмирал, прозванный за свой необузданный темперамент «Сумасшедшим с бритвой». Справедливости ради, необходимо упомянуть, что в прошлом этот человек был грамотным, опытным подводником. Поэтому, выходя в море, он вёл себя совсем не так, как на берегу: был спокоен, сдержан и никогда не вмешивался в действия командира корабля, если этого не требовалось.
Однажды подводная лодка «К-107», которой тогда командовал мой отец, в очередной раз возвращалась с моря. Получили от оперативного дежурного «добро» на вход в базу, и вот уже перед глазами раскинулась такая знакомая бухта Ягельная. Отец сразу же увидел простёртую над одной из лодок стрелу крана с вывешенной на ней баллистической ракетой. Шла погрузка оружия, и оружия непростого!
Специалисты знают, что при проведении таких работ всякое перемещение на рейде должно быть запрещено. Если, неровен час, волной от проходящего корабля качнёт лодку, на которую грузят боезапас, последствия могут быть самыми непредсказуемыми: от просто невесёлых до страшных событий. Почему же, несмотря на погрузку, «К-107» разрешили вход?
Не отрывая взгляда от места работ, отец приказал застопорить ход. Посмотрел в бинокль — по пирсу бегала знакомая фигура человека, возбуждённо размахивающего руками. Это был командующий флотом, который в тот день руководил погрузкой и был разъярён появлением входящего в базу корабля в такой ответственный момент.
Отец ждал, пока ракету не поставили на стартовый стол и не закрепили захватами, и только после этого снова дал команду на развитие хода. Разрешение на подход его лодки к пирсу никто не отменял, а погружаемому «изделию» волна теперь уже не была страшна.
Вскоре часто-часто заморгал обращённый в сторону «К-107» сигнальный фонарь на рейдовом посту. Из точек и тире сложились слова: «Командиру прибыть к командующему флотом». Ничего хорошего, понятно, это не предвещало!
К пирсу шли недолго, ошвартовались быстро, тем не менее, уже стемнело. Отец переоделся (а форму он носил аккуратно и даже щёгольски) и подошёл к плавказарме, на которой остановился командующий флотом.
Доложил адмиралу о прибытии по его приказанию. Тот удивился:
-Когда это я вас вызывал?!
-Тогда, когда моя лодка шла к пирсу, товарищ командующий.
-А! Ну да... Так вот, вы что, не знаете, что нельзя по рейду ходить, когда идёт погрузка ракет?!
-Товарищ командующий, я подождал на входе, когда ракету поставят и закрепят, и только после этого пошёл к пирсу.
-Ну ладно... Раз пришёл, садись, чаю попьём.
Началось неспешное чаепитие. Отец, хоть и старался выглядеть спокойным, всё же продолжал волноваться, поэтому сахар себе положил неловко: с ложки из сахарницы в его стакан рухнула целая глыба. Чай из-за этого получился отвратительным, приторно-сладким. Тем не менее, такой финал беседы с грозным военачальником был далеко не самым плохим из всех возможных.
СЛИЯНИЕ ДВУХ КУЛЬТУР
Заключили как-то СССР и США очередной договор о стратегических наступательных вооружениях. Потом Россия стала правопреемницей Советского Союза, и отдуваться за всё пришлось уже ей.
Договор предусматривал, в частности, инспекционную деятельность: наши инспекционные группы начали ездить к ним, а американские - к нам. Во время этих инспекций не раз происходили разные любопытные события.
Россиянам было интересно общаться с американскими инспекторами в неформальной обстановке, когда было особенно заметно, насколько разные у нас не только языки, но и менталитет.
Как-то раз американская инспекционная группа работала на одной из баз подводных лодок Северного флота. По окончании всех процедур, перед отъездом американцев из России, был, как полагалось, устроен торжественный ужин. В это время, как было заведено у них, американцы вручали сувениры женщинам, участвовавшим в обеспечении инспекции. Для этой процедуры в зале были собраны все официантки и поварихи, а также начальник берегового камбуза, женщина с погонами мичмана, красивая, рослая, статная.
Руководителем американской инспекционной группы был тщедушный, низкорослый мужичок. Осмелев от некоторого количества выпитого, он после вручения сувениров подошёл к начальнице камбуза и предложил ей выпить на брудершафт. Та согласилась. В стопки налили вина, но женщина возразила:
- Я в таких случаях пью только водку и только из стаканов!
Она сама взяла бутылку и налила стаканы доверху, даже «с горкой». Американцу стало явно не по себе, но отступать уже было поздно. Выпили, после этого начальница камбуза сказала:
- Теперь надо поцеловаться!
Руководитель инспекционной группы потянулся губами к её щеке. Женщина сказала:
- Не так! У русских это делается по-другому!
Она сгребла мужика в охапку и, приподняв над полом, поцеловала его взасос. Говорят, американцы долго смеялись над тем, как ноги их шефа беспомощно болтались в воздухе…
В другой раз американская инспекционная группа (говорят, та же самая) была в море на борту российского гидрографического судна, откуда она наблюдала за пуском баллистических ракет с нашей подводной лодки. По окончании работы группы также был устроен банкет с обменом сувенирами. При этом выяснилось, что на судне есть несколько женщин-коков. Похоже, руководитель американской инспекционной группы, находясь в добром расположении духа, решил подшутить над самой симпатичной из них. Он показал ей на одного из своих людей - чернокожего, афроамериканца или, как мы говорили в советское время, негра, и сказал:
- Этот симпатичный молодой человек приехал в Россию в последний раз. Не могли бы вы поцеловать его на прощание?
Женщина не дала повода сделать гостям вывод о том, что в России существуют расизм и национализм. Оглядев чернокожего, она деловито спросила:
- А в губы можно?
Получив разрешение, женщина без малейшего отвращения и даже, кажется, с охотой выполнила просьбу американца.
Михаил Задорнов однажды сказал, что в Америке не сочиняют, не рассказывают и не понимают анекдотов. Возможно, это высказывание услышали люди, занимавшиеся подготовкой американских инспекционных групп к работе в России. Так или иначе, группа, которая один раз приехала в нашу базу, добросовестно проштудировала переведённые кем-то на английский язык сборники наших анекдотов. Американцы непрерывно рассказывали их за ужином. Примечательно, что единственный в их группе чернокожий, который неплохо говорил по-русски (наверное, мечтал стать разведчиком), рассказывал, в основном, про чукчей и евреев.
Нашей стороне пришлось адекватно и симметрично отвечать им с привлечением как всего нового, так и хорошо забытого старого. В грязь лицом мы не ударили!
Американцы нам этого не забыли. На следующий раз их очередная группа привезла анекдот, который, как сказал переводчик, они сочинили сами. Вот он:
Руководителя американской инспекционной группы, вернувшейся из России, вызывает к себе президент США и спрашивает:
- Как вы думаете, в каком виде российских Вооружённых Сил служат самые смелые люди?
- В Военно-Воздушных силах!
- Откуда вы знаете?
- Я напрямую задал этот вопрос российскому министру обороны в присутствии его главкомов. После этого каждый из них стал мне доказывать, что самые смелые люди - это именно его подчинённые. Главком Сухопутных войск приказал солдату выдернуть чеку из гранаты, положить её под ноги и не убегать. Тот ответил: «Есть!» Взрыв - солдата нет…Главком ВМФ приказал офицеру влезть на мачту и прыгнуть оттуда на палубу. Тот ответил: «Есть!» Прыжок - офицера нет… Главком авиации запросил по радио своего аса:
- Петров, на какой высоте летишь?
- На высоте 22 000 метров!
- Прямо сейчас пикируй оттуда до самой земли!
- А ПОШЁЛ ТЫ НА …!
Этот анекдот был пересказан офицерам из нашей базы. Те только хмыкнули и возразили:
- Брехня всё это! Первым своего главкома послал бы как раз флотский офицер!
- Да и на мачту влезть ему было бы слабо - пузо помешало бы…
ЦЕНТР
С появлением атомного подводного флота возникли и учебные центры ВМФ, куда подводников периодически посылают повышать свой профессиональный уровень. Кто-то в своё время очень правильно это придумал!
Впрочем, я в этом рассказе не собираюсь описывать несомненную пользу от пребывания людей в учебных центрах с точки зрения боевой подготовки. Опыт десятилетий показал, что польза эта действительно есть и весьма ощутима.
Учебные центры находятся достаточно далеко от флотов и флотских начальников, поэтому пребывание в них, помимо интенсивной и эффективной учёбы, имеет ещё один аспект: смену обстановки, иными словами, отдых.
Один из учебных центров находится совсем далеко от моря, поэтому, в своё время, на самом высоком уровне приняли решение: чтобы не раскрывать принадлежность данной войсковой части к ВМФ, было запрещено появление там военных моряков в своей форме! Говорят, сначала там ходили «по гражданке». У офицеров и мичманов «штатская» одежда была своя, а матросам её выдавали. Можно представить себе удивление местных жителей, когда личный состав срочной службы впервые отпустили в увольнение: по улице шла толпа молодых мужиков в одинаковых брюках, пиджаках и рубашках. Даже полоски на галстуках были у них в одну сторону! Позже вольность эту прекратили: как-никак, всё же военная организация, какая тут может быть «гражданка!» Нельзя в военно-морской форме - так пусть надевают общевойсковую!
Решения начальников не обсуждают, так и стали делать. Правда, сделали это…(не буду говорить, через что). При переодевании выдавали новые брюки, рубашки и галстуки, а кителя и фуражки - «бывшие в употреблении». Ботинки оставались свои.
Вот и получилось: идёт солдат по городу, а ботинки у него не на «микропоре», как у сухопутных, а на коже, как у флотских, - ясно, что этот «солдат» - не кто иной, как матрос-подводник. Проходит мимо «общевойсковой» офицер не в коричневых, какие им были положены, а в чёрных ботинках - всё понятно, он тоже совсем не тот, кем его хотят представить. Зимой куда-то следует полковник, у которого на голове не папаха, а обычная шапка - значит, это командир атомной подводной лодки, капитан 1 ранга.
Учебный центр числился «для посторонних» частью, относящейся к МВД. Вот только солдаты-матросы на вечерних прогулках пели, к удовольствию жителей близлежащих домов, «Варяга» и «Северный флот не подведёт».
Всякие накладки случались. Как-то вновь прибывший в Центр экипаж потерял по дороге от вокзала до ворот части рулон морских навигационных карт. Честные и совестливые бабушки, вместо того, чтобы забрать трофей себе (в хозяйстве могло пригодиться), притащили находку на КПП Центра со словами: «Это ваши потеряли!»
Когда нас с приятелем впервые направили в Центр, мы, сойдя с электрички, не знали точно, куда следует двигаться дальше. Спросили у первого попавшегося нам на перроне старика:
- Извините, Вы не подскажете, как пройти к части МВД?
Тот по-доброму улыбнулся и ответил, показав нам рукой сначала в одном, потом в другом направлении:
- Если к части МВД - то вон в ту сторону. А если туда, куда вам действительно надо - тогда в эту!
Когда в Центр прибывал экипаж в полном составе, приехавшие подводники начинали смеяться уже на перроне. Дело было в том, что в период обучения в Центре обращаться друг к другу по нашим морским воинским званиям было запрещено, поэтому все старшие матросы из экипажа на время становились ефрейторами, мичманы - прапорщиками, капитаны 3 ранга - майорами. Когда старпом пересчитывал личный состав, зачитывая общий список, было непривычно слышать свою фамилию в сочетании с непривычным, чужим званием. Ещё смешнее было, когда старпом, сам не вполне привыкший к такой метаморфозе, докладывал командиру:
- Товарищ полковник, личный состав проверен, отсутствующих нет! Старший помощник командира капитан 2 ранга подполковник Белобородов!
Нас жестоко наказывали, если у кого-нибудь в руках (или в комнате общежития) видели любую, даже художественную, книгу, относящуюся к военно-морской тематике. На почте, если нужно было, к примеру, получить бандероль, мы предъявляли только «временные удостоверения личности» - специально выданные картонки с нашими фамилиями и фотографиями «в зелёном», заверенными печатью Центра. У матросов начальники отбирали военные билеты, потому что владельцы их были сфотографированы в морской форме. При увольнении в город матросов и старшин срочной службы документом, удостоверявшим их личность, служил… комсомольский билет! А тем, кто в комсомоле не состоял (так называемой «несоюзной молодёжи») в увольнении нечего было делать, хватит с них и культпоходов под руководством старшего!
Кстати, о культпоходах. Как-то раз матросов одного экипажа, обучавшегося в Центре, повезли в культпоход в Москву, на ВДНХ. Естественно, все были в военной форме (той, в которую их переодели). А на всесоюзной выставке была своя военная комендатура, в которой обязаны были отмечаться все военнослужащие, прибывавшие туда в организованном порядке. Законопослушный офицер, назначенный старшим, построил своих людей перед комендатурой и пошёл докладывать дежурному о прибытии. Тот вышел, посмотрел на строй и оторопел: прямо всех без исключения, во главе со старшим, следовало задержать за известные нам нарушения формы одежды! Старший не сумел толком объяснить, кто они такие и откуда (не имел права). Сказал только, что они из МВД. Дежурный проверил его «временное удостоверение» - не похоже! Картонка весьма подозрительная, да ещё и печать части на ней не с четырёхзначным номером, как в МВД, а с пятизначным, как в Министерстве обороны! Что за люди? Шпионы?! Дежурный позвонил всем, кому только мог, но никто ему не сумел толком ничего разъяснить. Осталась последняя надежда - Лубянка! Дежурный «чекист» попросил подождать: сказал, что разберётся, и действительно, разобрался. Перезвонил и сказал дежурному по комендатуре ВДНХ, чтобы тот у офицера, старшего группы подозрительных военных, больше ничего не выяснял, а отправил их всех обратно, в свою часть. Культурно отдохнули ребята, нечего сказать…
О похожем случае рассказал нам, лейтенантам с «К-527», Николай Константинович, капитан 1 ранга, который несколько лет прослужил в Центре в должности старшего преподавателя. Однажды поздней осенью, когда мы все куда-то «по гражданке» ехали, один из ребят восхитился закалкой капитана 1 ранга: мол, так холодно, а Вы с непокрытой головой! Тот в ответ засмеялся и спросил:
- А знаете, почему я не ношу шляпу?
Мы ответили, что не знаем. Тогда он попросил у одного из нас этот придающий солидность головной убор, напялил на себя и изобразил подобие улыбки. Мы захохотали, потому что внешний облик заслуженного офицера сразу же невероятно изменился: внимательный и цепкий, прямой взгляд из-под шляпы, лицо видавшего виды человека, сверкнувший на мгновение золотой зуб, - ни дать, ни взять, получился портрет «пахана», «уголовного авторитета», какими их изображали на карикатурах и в фильмах!
Николай Константинович снял шляпу, снова улыбнулся и рассказал:
- Как-то раз ехал я на электричке из Центра в Москву на совещание. Одет был в военно-морскую форму, а сверху - гражданское пальто, на голове шляпа. Удостоверений личности у «постоянного состава» Центра было два: одно указывало на принадлежность к МВД, а другое - своё, флотское. По счастью, при мне оказалось оба, хотя «милицейское» для прохода в Главный штаб было, вроде бы как, ни к чему.
Далеко не уехал: проходивший по электричке милицейский наряд снял меня с поезда, не слушая ничего и не давая никаких объяснений. На ближайшей станции меня водворили в милицейскую «кутузку». По-прежнему ничего не слушали и не объясняли, за что и почему: дежурил там какой-то сержант, которому всё было «до лампочки». Даже и не обыскали, даже и протокола никакого не составили! Хорошо хоть, в камере больше никого не было.
Просидел достаточно долго, а потом приехал проверяющий, целый лейтенант. Стал уточнять, кто задержан и за что. Я показал ему своё удостоверение, и тут такой переполох начался! Ведь это же уму непостижимо: задержали «за здорово живёшь» целого полковника МВД! В суматохе никто даже не обратил внимания, что номер части «неправильный». Долго извинялись. Почтительно спросили, не могут ли чем-нибудь помочь. Я ответил, что опаздываю на совещание, и мне робко предложили машину. Я соблаговолил дать своё согласие, и милицейская «Волга» домчала меня до Москвы так быстро, что я успел вовремя. Но шляпу больше с тех пор больше не ношу!
Маскировка с сухопутной формой одежды очень быстро перестала быть эффективной. Не только потому, что организована она была неважно, но и из-за того, что приезжали в Центр подводники, живые люди, мужики, проведшие в море не один месяц, а потом вырвавшиеся из своих удалённых от столицы баз. Это во многом объясняет, хотя и не совсем оправдывает, поведение некоторой их части (пьянки-гулянки и так далее).
Кого разведчики во всём мире считают самым грозным своим противником? Конечно, женщин! Не зря начальник разведки / контрразведки у Махно, Лёва Задов, комплектовал свою службу почти исключительно женщинами! Он знал всё очень о многих и о многом как в своём войске, так и в лагере противника. (Кстати, Лёва потом перешёл к большевикам и даже дослужился до звания почётного чекиста).
Естественно, без знакомства и самого тесного общения подводников с местными женщинами, мягко говоря, не обходилось. Конечно же, очень скоро все женщины знали о приезжих, кто они такие и где служат, да те особенно и не скрывали этого от дам. Не раз мужчины дарили местным красавицам свои фотографии, где они были запечатлены с мужественным выражением лица на фоне отдраенного верхнего рубочного люка (или что-нибудь подобное).
Женская разведка работала замечательно! Какой-нибудь экипаж ещё только готовился к командировке в Центр, а женщины уже знали и номер части, и кто командир, и какие там мужики, заранее распределяя их между собой.
Когда я с удивлением рассказал о такой высокой организации отцу, подводнику с большим служебным опытом, тот рассмеялся и рассказал мне, что в городе Горьком, где строилась одна из его лодок, у женщин всё было поставлено ещё более чётко. Дело было вскоре после войны, мужиков не хватало, поэтому горьковчанки не давали даже матросу срочной службы оставаться без пары.
Возле КПП бригады строящихся подводных лодок всегда стояла, в ожидании выходящих в увольнение парней, стайка девушек. В ней обязательно присутствовала и отдавала распоряжения одна из трёх весьма авторитетных женщин: у одной было прозвище Комбриг, у другой - Начальник штаба, у третьей - НачПО (начальник политотдела). Выходящего матроса «старшая на рейде» останавливала, быстро и деловито расспрашивала о том, какие женщины ему нравятся. Когда, по результатам ответов, в голове у руководительницы возникал уже конкретный образ, она подавала чёткую команду, например: «Клава! С ним пойдёшь ты!» Дальше морячок шёл вместе со спутницей.
Если экипаж приезжал в Центр надолго, женатые подводники вместе с семьями поселялись в «семейном» общежитии. Если приезжали ненадолго, на на так называемую межпоходовую подготовку, офицеров могли разместить даже в одной из казарм на территории части, которую на этот период тоже считали общежитием. Там ежедневно из числа проживающих назначался так называемый «дежурный по части».
Мой вахтенный инженер-механик и друг Олег Батошкин с юмором рассказывал, как в Центр на межпоходовую подготовку приезжал его бывший экипаж. Олег, который, как и я, вырос в семье военного, только не подводника, а авиатора, называл дежурного по части «дежурным по аэродрому» и описывал одно из своих тогдашних дежурств с применением авиационной терминологии:
Стою у окна, вижу, один из наших соколов на подходе, уже на посадочной глиссаде. Эх, в штопор вошёл... Вот, слышу, другой наш на одном моторе еле-еле тянет. Вижу, сейчас на брюхо садиться будет, мы ему полосу освобождаем... Сел! Даю команду, чтобы его отбуксировали на стоянку, а он кричит: «Рисуйте мне ещё одну звёздочку на фюзеляже!»
Последствия таких «боевых вылетов» сказывались уже на следующее утро, для всех по-разному. Как-то раз наш механик, рослый дядя, человек с железным здоровьем и лошадиной выносливостью, решил после бурно проведённой ночи опохмелиться перед занятиями. Раскрутив «винтом» содержимое бутылки (молдавский коньяк, три звёздочки), он влил это в себя.
Первой «парой» в тот день была медицинская подготовка. Пожилой полковник медицинской службы, в соответствии с учебным планом, должен был рассказывать офицерам о воздействии на организм радиации, но, ощутив в аудитории запах спиртного (механик сидел за первым столом), плавно перешёл к вредоносному влиянию алкоголя. А механику уже «похорошело» и он находился в отличном расположении духа. Когда «мех» услышал из уст медика, что для человека в среднем, в пересчёте на спирт, смертельной является доза в 0,5 литра, ему стало совсем весело. Надо же, почти смертельная доза понадобилась ему сегодня только для «опохмелки!» Механик рассмеялся преподавателю прямо в лицо своим непередаваемым смехом: «Хы-хы-хы-хы-хы!»
Эх, молодость... Весёлые и беззаботные времена были тогда...
ВОЕННАЯ ХИТРОСТЬ
Люди военные всегда, даже в мирное время, стремятся тем или иным способом вводить в заблуждение своего противника (или вероятного противника). Это правильно, всё дело только в том, как организована дезинформация.
В пятидесятые годы стало совершенно очевидным, что наши союзники по прошлой войне друзьями нашими вовсе не являются. Тогда было решено, помимо выполнения целого ряда организационных мероприятий, ещё тщательнее скрывать от вчерашних союзников, какие корабли и в каком количестве входят в состав нашего ВМФ.
Умные люди думали-думали и додумались, что надо напрочь исключить из обихода названия классов и подклассов кораблей. Был выпущен и разослан по флотам секретный документ, в соответствии с которым линкорам присваивался буквенный литер «А», крейсерам - «Б», эсминцам «В» и так далее. Например, «Б-114» обозначало «крейсер, бортовой номер 114». Всё бы ничего, поплевались бы моряки и привыкли, но ведь тогда соответствие букв кораблям выучил бы и «супостат». Ведь, например, всякие «секретные» словечки из наших переговоров по радио он уже давно знает! Но умные люди оказались ещё и хитрыми.
Кажется, каждые три месяца тот секретный документ переиздавали, присваивая кораблям уже совсем другие буквенные литеры. Но фельдъегерская почта ходила медленно, и к моменту доставки документа всем адресатам, бывало, срок его действия уже почти заканчивался. А ведь во всех штабах и на всех кораблях надо было ещё успеть отработать его! Конечно, это было очень неудобно. Неизвестно, сумели мы сбить с толку иностранных разведчиков, или нет (правда, если кто-то из них умер со смеху, значит, цель была достигнута: мы им всё же нанесли урон!) Бесспорно то, что сами себя мы тогда запутали основательно...
Наши «заокеанские друзья» тоже не дремали. Они придумали и ввели в действие радионавигационную систему «Лоран-А». Когда стало ясно, что их системой успешно пользуются и советские моряки, американцы стали вводить в работу системы специальную «кодовую задержку». Без её учёта место корабля, определённое по «Лорану», оказывалось очень далеко от истинного. Своих об изменении «кодовой задержки» американцы заблаговременно информировали, а наши научились легко и безошибочно определять её своими силами.
Ходила у нас когда-то такая шутка-загадка: кто был первым флагманским штурманом советского ВМФ? Ответ: матрос-партизан Железняк! Чтобы понять эту шутку, надо было знать слова из старой песни: «Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону».
Но однажды военные моряки США превзошли результат легендарного матроса! Группа из трёх американских эскадренных миноносцев, проводивших учения, на больших ходах маневрировала в открытом море. Что примечательно, своё место определяли только на флагманском корабле (удобным, современным способом, исключительно по системе «Лоран»). Остальные корабли бездумно следовали за флагманом. А как раз на нём-то штурман забыл, что недавно в очередной раз в плановом порядке было изменено значение кодовой задержки. На флагманском корабле считали, что ходят в районе с глубинами, измеряемыми тысячами метров, а оказались на прямо перед коралловым рифом, на который все три эсминца вылетели полном ходу! Ни один из них после этого восстановлению уже не подлежал.
Хорошего - понемножку...
________________________________________________
НЕ БАЛУЙ!
Дизель-электрическая ракетная подводная лодка встала в завод на ремонт с модернизацией.
В те годы на нашем флоте лодочные баллистические ракеты ещё только-только осваивались, поэтому корабли, которые были ими вооружены, очень часто попадали в завод, где на них постоянно что-то ремонтировали и что-то модернизировали.
Командующий Северным флотом лично знал всех командиров этих уникальных подводных лодок и нередко общался с ними. Вот и сейчас командира вставшей в завод подводной лодки вызвали на совещание, проводившееся в штабе флота, вместе с его командиром БЧ-2.
БЧ-2, или ракетной боевой частью, на этой лодке командовал офицер, которого звали Аркадием Моисеевичем. Это был очень грамотный специалист, до тонкостей знавший своё дело, но не какой-нибудь там зануда-технарь, а очень весёлый и остроумный человек. Нередко шутки у Аркадия Моисеевича получались двусмысленными и от этого ещё более смешными.
Вот оба офицера подошли к заводской проходной, где дежурили женщины, «стрелки военизированной охраны (ВОХР)», или, в просторечье, «вохрушки». В тот момент шла смена, одна из женщин сдавала пост, другая заступала. Офицеры достали свои заводские пропуска и остановились в ожидании того, кто же из двух «вохрушек» их проверит.
Весёлому, непосредственному и непоседливому Аркадию Моисеевичу эта пауза надоела уже через три секунды, и он, обращаясь к женщинам, произнёс, в свойственной ему манере:
- Здравствуйте, девушки! Кому из вас показывать - вам или вам?
Одна из женщин спокойно и с достоинством ответила:
- Показывать не надо никому! А предъявить - мне.
После выхода с территории завода командир БЧ-2 ещё долго хранил молчание…
ТАК СКАЗАТЬ
Говорят, в Японии, если нечего сказать, произносят «Са!» А вот у нас набор звуков и даже слов для такого случая несколько шире.
Как-то раз экипаж подводной лодки сдавал очередную задачу курса боевой подготовки. В центральном посту сидели командир дивизии и флагманский механик.
Чтобы ублажить высокопоставленных должностных лиц, им принесли горячий крепкий чай в стаканах с красивыми подстаканниками.
Пока корабельный боевой расчёт (сокращённо - КБР) выходил в торпедную атаку на условную цель, флагманский механик усложнил обстановку: дал вводную, что в центральном посту начался пожар.
Экипаж кувыркался и потел, а в это время проверяющие лица цинично пили чай и хрустели баранками.
Наконец, подводники благополучно завершили боевое упражнение, условно произвели по условной цели двухторпедный залп. После установления результатов стрельбы оказалось, что цель поражена одной из торпед, а другая прошла по носу от неё. Неплохо!
КБР построился на разбор.
Сначала ответ держал командир подводной лодки: доложил о выполнении боевого упражнения, своих действиях, дал оценку подчинённым.
За ним высказался флагманский механик. Он детально и подробно разобрал все ошибки личного состава при действиях по его вводной и сказал, что в такой элементарной обстановке организация борьбы за живучесть могла бы быть и более высокой.
Настала очередь командира дивизии подвести итог всему произошедшему. Вся его предыдущая служба прошла на подводных лодках с баллистическими ракетами, где торпедное оружие главным не является. Плюс к тому, комдив, как говорили его старые сослуживцы, даже в свою бытность командиром подводной лодки так и не научился выходить в торпедную атаку. По этой причине он просто не мог оценивать атаки, выполненные другими людьми.
Но сказать что-то надо!
Командир дивизии строго оглядел корабельный боевой расчёт, начальственно откашлялся и весомо произнёс:
- Ну, что. В общем, весь КБР - м…ки!
Немного ещё подумал и добавил для солидности:
- … вашу мать!
КОЛЯ
Так случилось, что в 1984 году я второй раз в жизни пошёл по «большому кругу». Почти как тогда, в лейтенантские годы, только ровно через шесть лет. Снова плавказарма - правда, не в губе Большая Лопаткина, а в Нерпичьей. Снова нет ни штатного командира, ни штатных старпомов. Зато пришедший после академии замполит, Юрий Васильевич Волков, со всех нас «снимал стружку» прямо как строевой начальник. Снова вокруг меня было много-много новоиспечённых лейтенантов (уже 1984 года выпуска), и все мы теперь служили в создаваемом с нуля первом экипаже тяжёлого атомного подводного крейсера «ТК-17».
Когда я впервые пришёл вместе с Волковым на борт плавказармы, «ПКЗ-17», нас встретил поджарый лейтенант, дежурный по части. Был он смугловатым, черноглазым и черноволосым. Возможно, какие-то родственные узы связывали его с Кавказом. Дежурный старательно и серьёзно доложил замполиту об отсутствии происшествий. Юрий Васильевич чуть позже сказал мне об этом лейтенанте:
-Это Коля. Сейчас проходит повторный суд над его отцом. Переживает!
Отец лейтенанта, оказывается, был командиром печально известной подводной лодки «К-429», которую совсем недавно ухитрилась дважды потопить. История эта была непростой. Поговаривали, что виноваты в гибели корабля и людей были, главным образом, крупные начальники, но всё свалили на командира и механика. Офицеры были осуждены, но кому-то приговор показался слишком мягким, поэтому дело решили пересмотреть. В конечном итоге, обоим дали по десять лет…
В те годы вошло в моду сажать в тюрьму флотских офицеров, которых признавали виновниками аварий. Когда в бухте Золотой Рог на Дальнем Востоке после столкновения с рыболовецким траулером погибла подводная лодка «С-178», капитана траулера и командира подводной лодки осудили на одинаковые сроки заключения, хотя основными виновниками катастрофы были рыбаки, обильно «обмывшие» хороший улов, а также оперативная и диспетчерская службы.
Командир «С-178» не был социально опасным. Тем не менее, его посадили вместе с закоренелыми преступниками, которые изощренно издевались над офицером, оказавшимся приравненным к ним. Лишь спустя много месяцев бывшему командиру удалось передать на волю одно из своих писем. В нём офицер не молил о снисхождении, он обращался к Главнокомандующему ВМФ лишь с просьбой ходатайствовать о своём переводе в такие места заключения, где находятся не воры, бандиты и убийцы, а более интеллигентные люди. Описывая свои злоключения «на зоне», командир, в частности, поведал, как его сокамерники в первый же день (безо всякого наркоза, естественно) выдрали у него зуб с золотой коронкой («Мужик, отдавай зуб! Он уже ни хрена не твой, я его в карты проиграл!»).
Реакция Главкома на это обращение была, мягко говоря, удивительной. Ни о чём и ни перед кем он ходатайствовать не стал, а распорядился снять с письма копию, размножить и разослать по всем флотам, чтобы зачитать его командирам всех кораблей. Пусть, мол, знают, что их ждёт, если они не перестанут допускать аварии!
Не знаю, был ли достигнут ожидаемый воспитательный эффект, но противно тогда стало всем.
ЧВС (главный политработник) Северного флота зачитал текст письма перед собранными в конференц-зале штаба флота командирами, кораблей, о чём мне рассказал один из участников этого мероприятия. При чтении ЧВС прямо-таки смаковал разные пикантные подробности, а в конце, победно оглядев зал, зловеще произнёс:
-Товарищи командиры, не вставляйте себе золотых зубов!
Скорее всего, механик с «К-429» тоже оказался «на зоне» среди уголовников-рецидивистов. По крайней мере, как говорят, из мест заключения он уже не вернулся, умер там…
А вот Колин отец попал в колонию для таких же людей, как он, случайно попавших за решётку. Она находилась где-то в Ленинградской области. Ему, говорят, там доверили руководство складом стройматериалов и за хорошее поведение, а также за высокие производственные показатели, каждую неделю отпускали в Ленинград, к семье. Он приезжал на выходные и говорил:
- Ну вот, я сейчас сижу, а дома бываю чаще, чем тогда, когда служил!
Конечно, Коля тяжело переживал все эти события. Правда, он не озлобился, не замкнулся в себе и не стал ярым антисоветчиком. Вот только особых иллюзий относительно нашего самого справедливого на планете общественного строя он уже не питал.
Вскоре Колин отец был условно-досрочно освобождён. Ему вернули воинское звание и награды, которых он был лишён при осуждении. Вот только в КПСС офицера, говорят, не восстановили, однако, через несколько лет этот вопрос стал уже неактуальным.
Колино детство прошло в Западной Лице. Когда он рассказывал, чем и как в те годы ему доводилось играть, мне делалось нехорошо. Я был к этому времени уже зрелым минёром, изучившим самые разнообразные боеприпасы и хорошо знавшим свойства различных взрывчатых веществ, а Коля и его друзья детства, ничего теоретически не знавшие, постигали всё на практике, методом проб и ошибок, разбирая, изучая и поджигая всё, что представляло для них интерес! Очень часто эти ошибки детям и их родным стоили слишком дорого...
Мальчишки в Западной Лице, как и везде в Союзе, играли в войну. Вот только бегать с самодельными деревянными пистолетами и автоматами у них в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века считалось дурным тоном. Практически у каждого был настоящий «ствол», выведенный взрослыми из боевого состояния. Правда, родители не за всем могли уследить… Коля за многие годы сумел собрать уникальную коллекцию стрелкового оружия, применявшегося в годы Второй мировой войны. Когда он был, кажется, уже старшим лейтенантом, представители компетентных органов изъяли из его квартиры целый арсенал! Горю нашего коллекционера не было предела, ведь он горячо и искренне любил оружие, ценил красоту и оригинальность инженерных решений. Правда, неизвестно, что с этим арсеналом и с его хозяином сделали бы бандиты в «лихие девяностые», если бы всё осталось дома. По городку ходили упорные слухи о том, что в тот период вооружённые чуть ли не автоматами братки приезжали из Мурманска на «разборки» с нашими коммерсантами, и никакие КПП преградой для них не были.
Коля был хорошим офицером, толковым парнем, он исправно тянул свою лямку, добросовестно выполняя обязанности командира группы и командира отсека. Но уж если что-то Колю увлекало, он брался за это дело со всем своим энтузиазмом и азартом. Он был разносторонне одарённым человеком, особенно любил рисовать. А рисовал он мастерски! Со своими рисунками Коля расставался легко, поэтому, к сожалению, сейчас невозможно собрать хотя бы часть его творений в чьей-нибудь более или менее крупной коллекции, не говоря уже о том, чтобы выставить их в экспозиции какого-нибудь музея. Каких-то крупных полотен, насколько я знаю, Коля не писал, зато шаржи и карикатуры рисовал, что называется, на лету. Когда у кого-то возникали проблемы, что бы нарисовать в стенгазете или «боевом листке», они обращались к Коле, и тот не отказывал. Его рисунки столько раз украшали доселе безликие листы бумаги, к которым, обычно, подходили только от большой скуки! А тут люди жадно набрасывались на очередное Колино творение, толпились, тесня друг друга, хохотали, тыча пальцами в верно подмеченные и точно нарисованные детали. Если замполит вовремя не снимал такой боевой листок и не приобщал к своему отчёту, его очень быстро кто-нибудь «прихватизировал».
Коля, несмотря на свою молодость, был зрелым шаржистом-карикатуристом. Он умел за секунды несколькими линиями добиваться не только портретного сходства своего рисунка с оригиналом, но и передавать на бумаге основные черты характера изображаемого человека!
Нередко, шутки ради, Коля рисовал наших общих знакомых в образах каких-либо исторических персонажей. Кто из нас не помнит такого колоритного офицера, как Лёня Иванов! Его ещё с училищных времён Коля рисовал в образе Гитлера. Рисунок получался похожим сразу и на фюрера, и на Лёню!
Кстати, вспоминается один случай, который произошёл с Ивановым в автономке.
Командиром у нас был Николай Владимирович Корбут, который был честным даже в мелочах. Командир не злоупотреблял своим служебным положением, никогда не запускал руку ни в корабельную кассу, ни в провизионные камеры, где хранились всякие дефициты и деликатесы. Делал исключение он только для чая, когда был в море, и то, лишь потому, что стремился в центральном посту быть всегда бодрым и собранным. Наверное, он так привык на подводных лодках проекта 667А, которые на боевой службе часто имели контакт с противолодочными силами НАТО и на которых то и дело возникали разнообразные неисправности.
Однажды интендант, Саша Паровой, в очередной раз принёс командиру в центральный пост пачку чая, а Николай Владимирович в это время был в штурманской рубке. Саша не стал его ждать и положил пачку на командирский стол. Командир всё не шёл. Рядом, за ракетным пультом, сидел Лёня Иванов, глядел на чай и боролся с искушением. Хорошего индийского чая в те годы купить в магазине было почти невозможно, там были лишь дрянной турецкий и почти такой же грузинский. О грузинском чае того периода ходила такая шутка:
- Почему грузинский чай второго сорта, когда его заваривают третий раз подряд, всплывает?
- Потому, что он хочет посмотреть на того долб…., который это делает!
А тут совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки плюс одного шага, лежала аккуратная пачка с нарисованным на ней слоником. Лёня ещё немного поборолся с собой, потом схватил чай и сунул в карман. Вскоре к своему столу подошёл командир. Надо сказать, что Николай Владимирович, будучи в хорошем настроении, то и дело произносил какую-нибудь из своих шутливых присказок. В тот день он всем говорил: «Ну, давай, показывай, что сп…..?» (в смысле, «украл»). Проходя мимо ракетного пульта, командир положил руку Лёне на плечо и произнёс:
- Ну, давай, показывай, что сп…..?
Лёня покраснел, встал и протянул командиру злополучную пачку. Тот не понял, что его слова были восприняты буквально, и удивлённо спросил:
- Это что ты мне даёшь?
-Вы же сами сказали мне показать, что я стащил! Вам интендант чай принёс, а я его себе забрал…
-Мне недолго довелось служить под началом Николая Владимировича. Я был переведён на должность помощника командира на подводную лодку «ТК-202», которой командовал опытнейший и уважаемый всеми Валерий Константинович Григорьев. Вскоре туда же был переведён и Коля.
Однажды Коля, я и ещё несколько наших ребят ходили в автономку со вторым экипажем. Там командиром 7 отсека, а значит, кроме всего, хозяином душа и курилки, был Игорь Орешин. На него в родном экипаже один из офицеров постоянно рисовал карикатуры, но, к счастью для Игоря, шутник куда-то перевёлся. Каково же было его разочарование, когда в стенгазете он вновь увидел себя: в своих неизменных очках и римской тоге (из разовой простыни) командир 7 отсека, похожий на императора, вещал, что это ему решать, когда кого пускать помыться и покурить. Весь экипаж был в восторге! Попадание было в «десятку!»
Узнав о талантах Коли, народ потянулся к нему. Каждому хотелось принести домой в память об автономке какой-нибудь рисунок. Рисовал Коля одинаково хорошо на самые разные темы. Всего за пару часов он мог, например, нарисовать что-то очень похожее на советский дензнак любого достоинства, вот только номинал его ради шутки Коля произвольно изменял, например, «Четыре рубля», «Двадцать шесть рублей».
Я исполнял в экипаже обязанности помощника командира и вахтенного офицера, Коля был в моей боевой смене. Благодаря ему, у нас были самые лучшие боевые листки. Правда, не все нравились замполиту. Два из них он заставил снять. На одном (его у меня кто-то утащил), посвящённом Дню ракетных войск и артиллерии, было нарисовано такое, в чём начальственное око усмотрело призыв к ракетно-ядерной войне. Другой листок был посвящён грубому нарушению некоторыми из наших товарищей правил взрывопожаробезопасности. Кое-кто в борьбе за чистоту своего отсека использовал на приборках какие-то летучие легковоспламеняющиеся вещества, кажется, уайтспирит, из своих тайных запасов. Коля нарисовал зелёные лица тех, кто отравился зловредными парами, а также языки пламени, выбивающиеся из-за подорванной взрывом переборочной двери. В листке сообщалось, какие вещества запрещено хранить и применять на кораблях и чем грозит нарушение этих правил. Тем не менее, красноречивые рисунки были расценены замполитом как призыв к аварийности, поэтому почти никто этого листка так и не увидел.
А вот история одного из самых поразительных творений Коли.
Наша лодка среди малошумных кораблей третьего поколения была, пожалуй, самой «тихой» (не потому ли наши российские мудрецы отправили её самой первой на разделку по хитрому плану, предложенному и щедро пропроплаченному американцами?) До появления подводных крейсеров нашего проекта традиционно считалось, что советские атомоходы сильно шумят. Не учитывая целого ряда особенностей нашего корабля, московские умники умышленно выделили нам для несения боевой службы один из районов, где рыбаки вели интенсивный лов. Вышестоящее командование считало, что нас никому не будет слышно на фоне шумов промысла. А вот во что всё это вылилось: траулеры широко применяли рыбопоисковые гидролокаторы и постоянно нас ими обнаруживали. Считая лодку крупным и плотным косяком рыбы, они вымётывали свои снасти и пытались нас поймать. Мы ходили, буквально лавируя между орудиями лова. Число траулеров, вновь обнаруживаемых нашими акустиками за время каждой вахты, превышало в те дни 40-50! Это было только то, что мы слышали. Естественно, мы не знали всего, что творилось наверху, особенно, в корме, в «теневом секторе». Зачастую, рыбаки, обнаружив нас, пускались в погоню и заходили на лодку именно со стороны кормы. В этом случае, внезапно начинал «зашкаливать» индикатор прибора, следящего за нашими шумами, а вскоре акустики обнаруживали очень близкую надводную цель, вышедшую из кормовых курсовых углов. Через несколько минут прямо по носу слышался рокот снастей, вытравливаемых с «рыбака» за борт. Только энергичный и своевременный манёвр лодки, равной по водоизмещению линкору времён Первой мировой войны, не давал нам попасть в трал. Нужно ли говорить, как это всё нервировало и изматывало всех, кто находился в центральном посту!
Коля нарисовал тогда славный боевой листок! По морским волнам шёл под «весёлым Роджером» траулер, вокруг которого плавали пустые водочные бутылки. На нём у штурвала стоял моряк живописного вида, с попугаем на плече и чёрной повязкой через глаз, и пел: «Гоп-стоп! Мы подошли из-за угла!»(кормового курсового). Ниже была нарисована наша лодка, отчаянно, как в жизни, уклоняющаяся от трала, буксируемого судном «джентльменов удачи». Боевой листок порадовал и повеселил всех, а через несколько дней касание нами орудий лова всё же состоялось... Тогда это произведение искусства было тут же кем-то украдено...
Через несколько лет наши жизненные и служебные пути-дорожки разошлись. Я знал, что Коля перевёлся служить в Северодвинск, а потом уволился в запас. О его скоропостижной кончине я недавно узнал от друзей.
Очень жаль, что жизнь Коли, Николая Николаевича Суворова, нашего друга, сослуживца и отличного парня, оказалась слишком короткой. Жаль, что поздновато он обзавёлся семьёй. Жаль, что не были реализованы все его планы. Например, он мечтал построить дельтаплан и полетать на нём...
КАРАУЛ
Кто из людей, обучавшихся в военных училищах, не стоял в караулах! Для многих с этим связаны незабываемые воспоминания. А сколько баек ходит и о разводах перед заступлением в караул, и о несении часовыми службы!
Друзья из Высшего военно-морского училища имени Фрунзе рассказывали, например, вот что:
На разводе дежурный по училищу говорит курсанту-караульному:
- Вы стоите на минном дворе и видите, как возле вас приземляется вражеский парашютист. Ваши действия?
- Убеждаюсь, что это не дежурный по училищу, и продолжаю читать книгу!
Это, конечно, анекдот, а вот что однажды действительно произошло во время развода в Одесском военно-морском фельдшерском училище. Офицер, заступавший дежурным по училищу, настырно и въедливо опрашивал курсанта, заступавшего в караул. В ходе беседы постепенно начали заводиться не только проверяющий, но и проверяемый:
- Вы стоите часовым, и тут вблизи поста возникает пожар. Что вы будете в этом случае делать?
- Вызываю начальника караула звонком!
- Не работает звонок!
- Вызываю начальника караула выстрелом вверх!
- Нет выстрела!
- Беру карабин за спину и тушу пожар водой!
- Нет воды!
- Тушу пожар песком!
- Нет песка!
- Скидываю шинель и тушу огонь шинелью!
- А он всё равно горит!
- НУ И Х.. С НИМ, ПУСТЬ ГОРИТ!
Прямо с развода, вместо заступления в караул, этот курсант отправился на гауптвахту.
Естественно, происходили на разводах всякие интересные вещи и в моём родном училище. У нас был замечательный профессорско-преподавательский состав, костяк которого составляли офицеры, прошедшие Великую Отечественную войну или начавшие свою службу в первые послевоенные годы. У большинства из них было замечательное чувство юмора, но лишь немногие позволяли себе в столь официальной обстановке, как развод суточного наряда всего училища, некоторые вольности или откровенные хохмы.
Один из таких офицеров, который в разгар очередной всемирной эпидемии гриппа призвал нас на разводе «хранить бдительность в то время, когда грипп вывел из строя лучших мужчин Испании и лучших женщин Франции», (слова, которые я слышал сам), как говорят, любил подавать команды из уставов сталинской поры, например, «Накройсь!» вместо «Головные уборы надеть!». Возможно... Говорят, когда он однажды, как обычно, вместо узаконенного универсального «Здравствуйте, товарищи!», произнёс старорежимное «Здравствуй, развод!», ему вместо «Здравия желаем, товарищ капитан 1 ранга!» ответили: «Здравия желаем, товарищ дежурный!» Скорее всего, это уже из области легенд.
Вполне возможно, что кто-то из старых офицеров, забыв, какая команда подаётся раньше - «Барабанщик, бей сбор!» или «Оркестр, играй «Зарю!» скомандовал: «Оркестр, играй что надо!» Хотя, вероятнее всего, и это байка. Не так были воспитаны и не так служили эти люди. Тем более, наглое враньё, что кто-то из наших старых «капразов» на разводе провозгласил: «Слушай секретное слово!»
Есть ещё одна легенда, вполне в духе старого «ленкома». Один из старших преподавателей, заступая дежурным по училищу, сказал старшекурснику, помощнику дежурного по второму факультету
-Если ты сейчас добудешь и принесёшь мне книжку про секс, я ночью проверять твой факультет не приду!
После развода курсант принёс в рубку дежурного по училищу толстую книжку - сборник общевоинских уставов. Офицер удивлённо спросил:
-Ты зачем это притащил?
-Товарищ капитан 1 ранга, Вы же давали команду добыть и принести книжку про секс - вот я и принёс!
Говорят, офицер оценил по достоинству эту шутку и своё обещание выполнил.
Потом, когда я уже выпустился, в наше училище вместо людей, ушедших на пенсию, с действующего флота стали прибывать офицеры другого поколения. Но и им было присуще неистребимое чувство юмора. Вот что рассказывали об одном из них. Совсем недавно до описываемых событий этот капитан 1 ранга был командиром корабля, а теперь, когда флотская «напряжёнка» для него закончилась, он ходил по училищу и не мог надышаться воздухом свободы. Шутки у него бывали весьма специфическими. Например, он мог пошутить вот так.
Зайдя в рубку дежурного по училищу, он болтал с дежурным, своим приятелем, а потом, когда тот отлучался, обращался к курсанту, помощнику дежурного (пять «галок» на левом рукаве, широкий галун во весь погон):
-Как твоя фамилия?
-Зайцев!
Капитан 1 ранга звонил по телефону на какую-нибудь кафедру, и, когда ему отвечали, бодро произносил:
-Товарищ капитан 2 ранга, помощник дежурного по училищу главный корабельный старшина Зайцев. Пошёл ты на...!
После этого шутник бросал трубку и быстро выходил вон, предоставляя опешившему курсанту возможность выкручиваться самостоятельно...
Конечно, возможно, что и это тоже плод чьей-нибудь фантазии. Хотя дыма без огня не бывает...
Но вернёмся к караулам.
Самые хитрые из нас просились заступать на пост, который выставлялся на одном из этажей возле секретной части. Пост этот был в тепле, в помещении, вдобавок к тому, он был скрыт от любых посторонних глаз. Некоторые ночью даже ухитрялись стоя спать на нём, встав у окна и уперев в раму штык (дополнительная точка опоры, чтобы не упасть). Шаги по любой из лестниц (мы их именовали трапами) были слышны издалека, поэтому к моменту подхода проверяющего лица часовой всегда успевал проснуться и взбодриться.
Самой трудным и опасным был пост на клубном дворе, где, кроме всего прочего, располагался тогда склад боепитания. Пост был под открытым небом, часового ничто не защищало ни от холода, ни от дождя, ни от палящего солнца (если, конечно, такое бывало). Испытав на себе воздействие ленинградской погоды, часовые (естественно, когда никто не видел) кончиком штыка излагали свои эмоции на поверхности ближайших стен и водосточных труб. Кто-то однажды нацарапал: «Х..вее, чем здесь, не бывает». Ясно, что парень, конечно же, тогда ещё не успел познать, что такое мостик подводной лодки в зимнем штормовом Баренцевом море! А кто-то другой оставил более добрую и остроумную запись: «И спать хочется, и Родину жалко!» Давно я не был на клубном дворе... Вполне возможно, что в те дни, когда на месте Советского Союза возникло много-много суверенных государств, кто-нибудь штыком начертил на стене: «Чего не смогли «юнкерсы» - то сделали «сникерсы». Такую надпись я в эти времена видел на одном из домов в городе Перми, и она мне запала в душу...
Я не напрасно назвал этот пост опасным. Жители окрестных домов не раз видели курсантов, покидающих училище и возвращающихся назад по крышам. Наверняка, у местных мальчишек велик был соблазн пройтись тем же маршрутом. Они свободно проникали на нашу территорию и другим путём: через ливневую канализацию. Залезали в люк под стеной училища, вылезали через такой же люк на нашей территории - и назад. В те дни весь (или почти весь) советский народ смотрел в кинотеатрах фильм о герое-одиночке под названием «Зорро». Наше командование, пока на дворах не увидели соседских пацанов, поначалу ломало головы: кто под самым носом у часовых пишет мелом на стене букву «Z»? Этот фокус с люками нашими курсантами, конечно же, не практиковался: не те габариты, чтобы под землёй по трубам ползать, да и как в таком виде потом к девчонкам пойдёшь?! Возможно, те же мальчишки однажды затеяли с нашими часовыми более опасную игру. По ночам откуда-то сверху кто-то начал швырять во двор камни. Одному часовому попали в голову, он потерял сознание. Автомат и патроны остались при нём. Может быть, это действительно было слишком далеко зашедшим хулиганством подростков, а может быть, и нет. Рядом с нами было два вокзала, Балтийский и Варшавский, и публика там тёрлась серьёзная. Не исключено, что это было нападение для завладения оружием, но злоумышленника, возможно, спугнула подошедшая смена. Так или иначе, пострадавший курсант после такой травмы продолжать учёбу уже не смог, был списан по состоянию здоровья.
Кто-то регулярно продолжал интересоваться постом на клубном дворе, пока один из наших (кажется, Саша Трушин) не выстрелил в сторону, откуда прилетел очередной камень. После этого ночные визиты прекратились. Потом этот пост вместе со складом боепитания перенесли в более безопасное место.
Приходилось и мне стоять на клубном дворе. Да, по ночам там бывало жутковато. Правда, гораздо страшнее казалось в лагере, когда мы там несли так называемые учебные караулы. Всё в них было по-настоящему, без каких-либо скидок, вот только патронов нам тогда не выдавали. На дворе был 1973 год, сравнительно спокойное время, хотя и тогда часовых из-за оружия иногда убивали. Нас инструктировали: если будет нападение, решительно действуй штыком и прикладом... Штык на моём АК-47 номер ЧН 9180 (боевом, незаряженном) был, что надо: длинным, красивой формы, как на парадном карабине. Но вот только в лагере нас, вчерашних школьников, никто не учил штыковому бою. А ведь время для этого было: от усиленных занятий строевой подготовкой подошвы на наших грубых ботинках стёрлись, наверное, на половину толщины. Естественно, подготовленные люди могли бы всем нашим часовым головы отвернуть и вооружиться за счёт этого до зубов... Все мы это прекрасно понимали и, конечно, боялись. Место глухое, вокруг лес, до ближайшей деревни несколько километров... Слушаешь ночью шум ветра в кронах деревьев, треск веток, иногда во тьме чудятся чьи-то шаги. Периодически отрабатываешь на ближайшем кусте свои действия штыком и прикладом: так, как мыслишь это делать при фактическом нападении (если успеешь). Какая-то польза от этих упражнений всё же есть: и не так холодно, и уверенности прибавляется...
Однажды в лагере караул был ночью поднят «в ружьё». Кто-то ходил вблизи поста, ломал сухие ветки, сопел и совершенно не реагировал на грозные окрики и лязгание затвора полумёртвого от страха часового. Это оказался лось. Прибывшего подкрепления он тоже не испугался, ушёл сам, когда надоело.
Но почётнее всего, конечно, было заступать на пост № 1 - к Знамени, на котором тогда всё ещё было написано «1-ое Балтийское военно-морское училище». В отличие от поста на клубном дворе, здесь не было ни ветра, ни холода, но зато часовой всегда был на виду у всех. Нельзя было ни присесть, ни прислониться к чему-нибудь, можно было только по очереди расслаблять то правую, то левую ногу. Курсант-часовой, стоявший у Знамени, чувствовал, что он охраняет символ чести родного училища, выпускники которого несли и несут свою очень нужную службу на всех флотах СССР, на всех широтах Мирового океана.
Мы в те годы жили в стране безбожников и воспитывались в духе атеизма, но Знамя считалось святыней. Кстати, часовой у Знамени порой мог видеть, кто есть кто. Подавляющее большинство людей, носивших погоны, чётко отдавало воинское приветствие Знамени, сколько бы раз в день им ни пришлось пройти мимо. Несмотря на свой преклонный возраст, наш общеучилищный дедушка Гейро был образцом для подражания и в этом вопросе. Но кое-кто приветствовал Знамя небрежно: мол, нате, подавитесь... Были считаные единицы, кто Знамя игнорировал принципиально. Либо они были весьма недалёкими, либо чересчур уважительно относились к своей персоне, которую на службе кто-то глубоко обидел, либо это были «не наши» люди...
Сейчас ниша, где стояло Знамя Высшего военно-морского училища подводного плавания имени Ленинского комсомола, пустует. Формально нашего училища уже нет: его превратили в филиал училища имени Фрунзе, с выпускниками которого мы на флоте всегда вполне успешно конкурировали. Объединённое училище теперь называется военно-морским институтом имени Петра Великого.
Филиал явно оказался в положении пасынка: больно смотреть на то, во что превратилась наша «альма матер». Есть опасения, что его вообще закроют. А ведь мы и так уже стоим на грани потери всей нашей школы подводного плавания - бесценного опыта, который нередко был оплачен кровью и жизнями подводников старших поколений. Может быть, российскому флоту придётся заново его накапливать и опять платить за это ту же самую цену, страшную цену.
Говорят, скупой платит дважды...
БУДНИ
Когда-то, давным - давно, в Гремихе базировалась 14 отдельная бригада подводных лодок. В её состав входили средние дизель-электрические лодки проекта 613.
Дома офицеров в городке тогда не было и в помине, а для разного рода культмассовых мероприятий, просмотра кинофильмов и тому подобного использовался матросский клуб. Это был сборно-щитовой щелястый барак, в котором круглый год было холодно (а зимой - особенно).
Однажды, в тёмный и ветреный зимний день, в клубе проходило очередное занятие по командирской подготовке. Мероприятием руководил начальник штаба бригады, сидевший за столом, установленным на сцене. Офицер, которому было поручено чтение лекции, стоял рядом, на трибуне, и монотонно бубнил заранее подготовленный сухой текст, изобиловавший никому не интересными цифрами. За стенами барака, сотрясавшимися от ветра, завывала метель. Под потолком, периодически подмигивая, тускло светились лампочки.
В зале, скорчившись от холода, мучились офицеры с подводных лодок. Их шинели были застёгнуты на все пуговицы и крючки, но, тем не менее, от неподвижного сидения офицеры жестоко мёрзли. Кое-кто из них ушёл от суровой действительности в мир грёз и периодически всхрапывал на весь зал, а кое-кто, очевидно, занимался политическим самообразованием, шелестя газетными листами. Некоторые, правда, покорно слушали лектора, стараясь узнать хоть что-то полезное для себя, раз уж они сюда пришли.
Начальник штаба в течение длительного времени безуспешно жёг сидевших в зале своими пламенными взглядами. Наконец, ему это надоело, и он возмущённо произнёс:
- Товарищи офицеры, в чём дело?! Ваш товарищ специально готовился, проводит для вас занятие, а как вы себя ведёте? Это же всё для вас делается, мне этого не надо!!!
Капитан 3 ранга, старший помощник командира одной из подводных лодок, встал и молча направился к выходу. Начальник штаба опешил:
- Вы куда?!
Офицер обернулся и ответил:
- Товарищ капитан 1 ранга, если Вам этого не надо, то мне - тем более!
УЗКОСТЬ
На Северном флоте начинались новые учения. Несколько судов, выходивших в море, должны были построиться в колонну, к ним присоединялись противолодочные корабли. Получался конвой. Подводники должны были выходить в торпедные атаки по этому конвою, а противолодочники - отрабатывать свои действия против атакующих.
По Кольскому заливу во время подготовки к учениям шёл на выход сухогруз - обычное советское судно с гражданской командой. Единственным военным на его борту был офицер штаба дивизии подводных лодок. Этот офицер должен был наблюдать за тем, как проходят относительно судна выстреленные с лодок практические торпеды.
Движение в Кольском заливе очень интенсивное. И в сторону Мурманска, и обратно постоянно снуют друг за другом корабли и суда самого разного назначения и водоизмещения.
В узкости с таким движением на главном командном пункте военного корабля всегда очень жарко! Непрестанно сыплются доклады радиометриста об обнаруженных целях, а несколько человек потеют, щёлкая клавиатурой, работая на специальных планшетах и анализируя окружающую обстановку. Надо контролировать, как корабль расходится со всеми целями, и, при необходимости, рассчитывать свой манёвр так, чтобы это расхождение было безопасным. Раскаляются от несмолкающих команд и докладов усилители громкоговорящей связи.
А тут ещё и берега совсем недалеко, и острова, и коварные каменные банки подстерегают неосторожных мореплавателей. Глубина под килём меняется каждую секунду. А тут ещё и плавучие знаки навигационного ограждения - они предупреждают об опасности, но, бывало, корабли ухитрялись налетать и на них. А тут ещё и бдительные береговые посты - отклонишься дальше положенного от рекомендованного курса - немедленно донесут об этом оперативному дежурному. Тогда жди неизбежных неприятностей!
В общем, при плавании в узкости особо не расслабишься.
Единственный на борту сухогруза военный стоял на ходовом мостике. Он прекрасно знал, что такое прохождение узкости, и его профессиональное любопытство требовало досконально узнать, как это делается на гражданских судах.
«Седой боевой капитан» - грузный, лысеющий, немолодой мужик - привычно окинул взором родные берега, затем оценил на выпуклый морской глаз свою позицию относительно всех встречных и обгоняющих. После этого он тихо и строго подал одну-единственную команду:
- Старпом, подманди, как надо!
И ушёл в свою каюту.
ПРОТИВ ВЕТРА
Такова уж комендантская служба - следить за порядком в гарнизоне, всех за что-нибудь «цеплять». Для большинства военнослужащих встреча с военным комендантом гарнизона не сулит ничего хорошего, но в жизни по-всякому бывает…
На одной из улиц послевоенного Владивостока стояли и разговаривали два адмирала. Один из них, командовавший соединением надводных кораблей, имел визгливый, несолидный для бывшего артиллерийского офицера, голос, за который получил прозвище «тётка Матрёна». У «тётки Матрёны» была любимая присказка: «Хрен тебе в сумку!»
Мимо прошёл подполковник, военный комендант гарнизона, и поприветствовал их (тогда это называлось «отданием воинской чести»). Адмиралы не отреагировали. Комендант развернулся, снова прошёл мимо адмиралов, опять вскинул «лапу к уху» - снова безответно. Тогда подполковник подошёл и представился. «Тётка Матрёна» сказал:
- Да знаю я тебя, видел в штабе флота на докладе. Что ты хотел?
- Товарищи адмиралы, я уже дважды отдал Вам воинскую честь, Вы не ответили. Делаю Вам напоминание!
От этих слов «тётка Матрёна» рассердился и спросил у коменданта:
- Слушай, ты чем командуешь? Комендантским взводом? Фигня это всё, и комендатуры твоей отсюда даже не видно! А мои корабли вон там, смотри, на рейде стоят, так что иди отсюда! Хрен тебе в сумку! Хрен тебе в сумку!
Похожий случай произошёл уже больше тридцати лет назад в Ленинграде. Фёдор Степанович, контр-адмирал, командовавший тогда на Севере дивизией атомных подводных лодок, шёл по городу. Навстречу ему попался гарнизонный патруль, где начальником был сухопутный офицер в капитанском звании. Капитан отдал честь, Фёдор Степанович незамедлительно ответил, он был человеком воспитанным. Только вот из-за старой травмы, полученной в море, правая рука адмирала могла подниматься лишь чуть выше плеча.
Капитан выполнил «боевой разворот», снова подошёл к Фёдору Степановичу и отчеканил:
- Товарищ адмирал, я начальник патруля! Вы неправильно отдаёте воинскую честь - Вы поднимаете руку не полностью!
Фёдор Степанович улыбнулся:
- Хорошо, сынок! Я сейчас постою, а ты ходи мимо меня и показывай, как надо отдавать честь!
Адмирал встал, подняв руку по-прежнему лишь до того уровня, до которого мог, а капитан несколько раз прошёл мимо него, печатая шаг и образцово демонстрируя приём строевой подготовки под названием «отдание воинской чести в движении».
Затем Фёдор Степанович подозвал капитана к себе и спросил:
- Ну что, сынок, ты всё понял?
- Так точно, товарищ адмирал!
- Ну ладно, иди…
Это он легко отделался! А вот что однажды произошло в моей родной базе, когда командование флотилии объявило войну курткам-канадкам. Эти красивые чёрные куртки из натуральной овчины (на «молнии», с капюшоном) предназначались для подводников, но подводникам их не хватало. Носить «канадки» тогда было модно и престижно, поэтому доставались они, в первую очередь, тем, кто их хранил и должен был выдавать на лодки. У каждого уважающего себя мичмана из тыла была «канадка», причём, не абы какая, а обязательно на белом меху!
Командующий флотилией решил: «канадки» можно носить только подводникам и только на службе, а всех, кто появляется в таком виде в городке, должен задерживать комендант!
Комендант к нам тогда пришёл новый и сразу же очень рьяно взялся за наведение порядка. Правда, он знал в лицо ещё не всё командование флотилии: начальник штаба, суровый контр-адмирал, великолепный, грамотный моряк, постоянно был в море на разных подводных лодках (служил прямо так, как завещал Павел Степанович Нахимов: «В море - дома, на берегу - в гостях»).
Адмирал как раз только-только вернулся с очередного выхода и приехал в городок на «уазике» прямо в той одежде, в которой был на мостике. Переодеваться было некогда - через полтора часа планировался очередной выход!
Начальник штаба флотилии, одетый в «канадку», вышел из машины около Дома офицеров прямо на глазах у коменданта, опешившего от такой наглости. Куртка скрывала адмиральские погоны, а её капюшон - шапку с адмиральским «крабом», поэтому комендант, так и не понявший, кто перед ним, заорал:
- Мичман!!!
Адмирал, естественно, никак не отреагировал на грубый оклик. Тогда повторно раздалось:
- Эй, мичман!!!
Адмирал обернулся, потому что удивился, кто же это и какому мичману так кричит в его присутствии. Увидев, что поблизости больше никого нет, кроме него и незнакомого крикуна, начальник штаба переспросил:
- Это Вы к кому обращаетесь, ко мне?
- К тебе!
- А с чего это Вы взяли, что я мичман?
- А это я по роже твоей увидел!
Адмирал был подводником старой закалки и за словом в карман не лез. Он кратко и доходчиво объяснил коменданту, кто из них есть кто. Но дело этим не ограничилось: в очередной отпуск ретивый комендант ушёл не летом, как планировал, а только следующей зимой.
МЛАДШИЙ БРАТ
К сожалению, не помню, кто из русских флотоводцев сказал, что офицер матросу - старший брат (но не панибрат).
Естественно, почти любой офицер так или иначе контактирует с матросами. Служба у всех офицеров складывается по-разному, поэтому у многих из них воспоминания о матросах (а также старшинах) срочной службы тоже самые разные. На то у каждого, видимо, имеются свои основания. Судите сами, кто прав, а я выскажу свою точку зрения.
Все мы знаем о таинственной гибели на севастопольском рейде линкора «Императрица Мария». Существовало множество версий относительно того, почему корабль взорвался и затонул. Несколько лет назад я прочитал о том, что есть ещё одна версия, неожиданная, но весьма правдоподобная. Её автора, бывшего офицера русского флота, эмигрировавшего во Францию, уже давно нет в живых. Офицер участвовал в комиссии, расследовавшей результаты взрыва после подъёма линкора.
Его мнение было таким: действительно, как многие и думали, в гибели линкора были виноваты немцы, но виноваты только косвенно. Немецкая фирма «Siemens» должна была поставить в Россию электродвигатели для разворота орудийных башен главного калибра «Императрицы Марии», новейшего боевого корабля. Дело шло к Первой мировой войне, поэтому немецкая фирма двигатели нам так и не поставила. Чтобы достроить линкор, России пришлось установить на него отечественные моторы той же мощности, что и немецкие, но значительно больших габаритов. Они заняли весь объём кубриков, в которых должны были жить матросы-артиллеристы. Где теперь можно было разместить людей? Решили: в артиллерийских погребах! Эти помещения никогда и нигде не предназначались для жилья. Там не было электрического освещения (чтобы избежать опасности короткого замыкания), по этой же причине не было и вентиляторов. Люди жили в тёмных и сырых помещениях. А раз в сырых - значит, в постоянно мокрой обуви, ведь ботинки матросские всегда были подбиты кожей, хорошо впитывающей влагу. Но люди не стали мириться с таким неудобством и сами придумали, как решить проблему. В погребах хранились полузаряды к орудиям главного калибра, большие шёлковые мешки с пироксилиновым порохом. Порох был отформован не в виде «макаронин», как стали делать позже, а представлял из себя достаточно широкие, длинные ленты. Этот порох по своим физико-химическим свойствам очень похож на пластмассу, целлулоид. Вот матросы и додумались делать из пороховых лент подмётки и приколачивать их на свои ботинки, причём, работа эта велась всё в тех же артпогребах, при свечном освещении! Не надо обладать богатым воображением, чтобы понять, чем всё это было чревато и как, видимо, всё-таки и произошло.
После подъёма корабля в погребе уцелевшей соседней башни нашли матросский сундучок с сапожным инструментом (такие были в каждом подразделении). Когда открыли его крышку, то увидели, среди сапожного инвентаря, заготовку для подмётки, вырезанную из пороховой ленты, и огарок свечи... Вряд ли кто-то из погибших был отъявленным злодеем и желал смерти себе и товарищам. Просто их волей-неволей поставили в такие условия, когда они, стремясь улучшить свой быт, привычно и буднично рисковали своими и чужими жизнями. Об этом вышестоящие начальники даже не ведали, не вникая в нужды матросов и не контролируя, чем они занимаются.
Кто тут больше был виновен - экипаж, промышленность или представители флота, наблюдавшие за строительством линкора?..
Первая мировая - события, очень далёкие от нас. Сейчас точно так же стремительно уходят от нас в историю и дни Великой Отечественной войны. Тем не менее, люди помнят подвиги наших воинов. Пускай советские корабли и не участвовали в крупных морских сражениях, героизм моряков, проявленный на войне, меньшим от этого не становится. Сколько из них, в том числе, матросов и курсантов, пало в самых жестоких боях на суше, в которых участвовала наша морская пехота! Если бы они воевали плохо, ими не гордились бы свои, их не боялись бы враги.
На море советским морякам тоже довелось повоевать, несмотря на то, что гитлеровская пропаганда неоднократно заявляла об уничтожении всего нашего флота. Конечно, на войне без хороших командиров одни матросы, чаще всего, мало что могли. Но и без матросов, отлично подготовленных, грамотных, отважных и самоотверженных, боевой успех был бы невозможен.
Советские моряки миллионы раз совершали подвиги, очень часто принося в жертву собственные жизни ради спасения товарищей. Саша Ковалёв был юнгой Северного флота, он даже не успел стать матросом, но совершил славный подвиг. В бою его торпедный катер получил повреждение, из-за которого мог лишиться хода и стать неподвижной мишенью. Саша руками зажал пробитый маслопровод и получил ожоги, от которых вскоре умер, но дал возможность своему катеру выйти из боя.
О войне написано много, но я, преклоняясь перед героизмом, проявленным в те годы всем советским народом, не имею возможности полноценно, детально и исторически точно описать даже самые крупные события тех лет.
Флотская служба такова, что и в мирное время она требует от людей полного напряжения всех сил, нередко - героизма, а порой и самопожертвования. Правда, при этом подтверждается одно парадоксальное наблюдение: чей-то героизм - это очень часто оборотная сторона чьей-то глупости, бездушия, разгильдяйства, халатности, некомпетентности, а то и трусости. Случается то, что не должно было случиться, и для преодоления этого требуются самые экстренные меры…
Мне кажется, гораздо реже людям приходится проявлять героизм в других случаях, например, при первом шаге в неизведанное, таком, каким был полёт Гагарина в космос.
В 1969 году на Севере подняли погибшую в 1961 году подводную лодку «С-80». Удалось не только установить причины её гибели, но и восстановить хронологию тех трагических событий. Не буду разбирать ошибки командования (а они были, они оказались фатальными). Что же касалось действий матросов, то из-за ошибки рулевого - горизонтальщика лодка с обмёрзшим открытым клапаном устройства РДП провалилась на глубину, а матрос - трюмный, пытавшийся дистанционно закрыть прочную захлопку, перепутал манипуляторы.
Вместе с тем, матросы - дизелисты героически и умело боролись с поступавшей в их отсек водой, им почти удалось ценой сверхчеловеческих усилий совершить невозможное. И удалось бы, но не выдержал металл...
Грамотными были действия и всех остальных, кто в течение некоторого времени ещё оставался в живых на уже погибшей лодке, но, увы, они уже не могли ни на что повлиять.
В 1977 году, когда я был курсантом, к нам пришёл новый начальник факультета, капитан 1 ранга Виктор Павлович Кулибаба. К тому моменту прошло пять лет с тех пор, как он, будучи командиром подводной лодки «К-19», известной теперь всему миру, боролся за живучесть корабля после страшного пожара. Виктор Павлович рассказал нам, старшекурсникам, обстоятельства той аварии в таком виде, в каком их не найдёшь ни в одном официальном документе.
Если рассматривать эту аварию только с той точки зрения, как там себя вёл личный состав срочной службы, картина получается такая: начало возгорания, когда большой пожар можно было бы предотвратить, вахтенным отсека замечено не было. После того, как очаг пожара уже невозможно было не обнаружить, вахтенный, вместо того, чтобы доложить в центральный пост и объявить аварийную тревогу, разбудил своего старшину. Тот отважно бросился в горящий трюм, пытаясь потушить огонь, и погиб там.
Дальнейшее поведение матросов и старшин «К-19» было, как рассказал командир, безукоризненным. В их среде не было ни панических настроений, ни малейших сомнений в правильности действий центрального поста. Матросы, которые до аварии были самыми обычными ребятами, совсем не похожими на героев, добровольно шли на выполнение самых ответственных и рискованных задач. Добровольцев было так много, что начальникам приходилось выбирать среди них тех, кто сумеет выполнить замысел командования с максимальной эффективностью.
Авария была тяжёлой, на лодке погибло 28 человек. Если даже просто описывать события тех дней, не особенно вдаваясь в подробности, получится целая книга. Приведу лишь один фрагмент рассказа Виктора Павловича, касавшийся только одного, но очень характерного, эпизода:
-Когда нас, в условиях непрекращающегося шторма, начали буксировать, то буксирный трос, заведённый за прочную рубку, постоянно обрывался, поэтому нам всё время приходилось заводить его заново. Это была физически очень тяжёлая и опасная работа. Однажды спасатель дал ход, не дожидаясь нашего сигнала (когда мы уже почти закончили работу по заводке буксира). Рука одного матроса, оказавшаяся под стальным буксирным тросом, была прижата к лодочному металлу усилием в десятки тонн, и на глазах у всех её кисть стала расползаться. После нашей команды спасатель застопорил ход, мы выдернули из-под троса руку пострадавшего и отвели его к врачу. Когда после проведённой операции уже должно было закончиться действие наркоза, я спросил врача, как самочувствие матроса, как он себя ведёт. Доктор сказал, что пострадавший не ругается, не клянёт судьбу и не стонет от боли - он молчит. Я решил, что парень находится в шоке. Каково было моё удивление, когда после очередного обрыва буксира я снова увидел травмированного матроса среди людей, заводивших трос. Он деловито работал одной рукой. Это не был шок, это была сильная воля человека, понявшего, что спасение корабля, жизни товарищей и его собственной жизни зависит, в том числе, и от его действий.
«К-19» поставили в ремонт, погибших похоронили. Произвели расследование аварии, кого-то наградили, кого-то (конечно, из числа офицеров) «назначили виновными» с принятием соответствующих репрессивных мер. Всё делалось, как всегда, кроме одного. Министр обороны СССР приказал отправить отремонтированную лодку на боевую службу с тем же экипажем. Ей было предписано идти в точку погружения (ту самую, где она аварийно всплыла после пожара) в надводном положении, с поднятым Военно-морским флагом. Показать всем, кто видел аварийную «К-19» на буксире: мы живы и не сломлены! Узнав о таком приказании, матросы и старшины срочной службы, которые должны были уволиться в запас до выхода в море, обратились к Министру обороны с просьбой разрешить им сходить на эту боевую службу и уйти «на гражданку» по возвращении.
Просьба была удовлетворена.
Есть ещё немало примеров проявления нашими матросами героизма в мирное время.
На подводной лодке «К-387», находившейся в море, произвели аварийное продувание цистерн главного балласта. При этом в трубопровод, через который шло охлаждение главного конденсатора, попал воздушный пузырь, из-за чего проток охлаждающей воды прекратился.
Главный конденсатор - это такой агрегат, который превращает пар, прошедший через турбины, в воду. Такой пар хоть и называется отработанным, его температура и давление, всё равно, достаточно высоки. Главный конденсатор на повышенное давление не рассчитан, в нём всегда вакуум (при условии охлаждения).
Всем стало ясно, что, если немедленно не удалить воздух из трубопровода, главный конденсатор взорвётся, и произойти это может в любую секунду. Тем не менее, турбинист старший матрос Леонид Рябинин отважно бросился вентилировать трубопровод. Не его вина, что времени ему не хватило: произошёл взрыв, и человек оказался сваренным заживо на своём посту... Мужественный поступок Леонида был таким же подвигом, как бросок солдата в бою своим телом на вражеский пулемёт.
К сожалению, герой не был удостоен той награды, которая соответствовала бы его подвигу. Сначала, как говорят, его представили к званию Героя Советского Союза (посмертно), потом это представление в одной из вышестоящих инстанций «откорректировали» до ордена Боевого Красного Знамени (наверное, в тот момент звезда Героя остро понадобилась кому-то другому). По мере того, как представление шло всё выше и выше, весомость награды постепенно понижали. Наконец, кто-то, видимо, решил: боевую награду? Простому старшему матросу? Не жирно ли будет? Не всё ли ему теперь равно, награда-то посмертная! В результате, старший матрос Рябинин Леонид Васильевич был посмертно удостоен... почётного знака ЦК ВЛКСМ. Никаких льгот, никаких привилегий такая награда родителям, потерявшим сына, не давала...
Правда, в городе Заозёрске Мурманской области одна из улиц носит имя Матроса Рябинина. Очень хорошо, если жители города и сейчас знают, кто это такой и как он погиб. А то ведь мы теперь катастрофически теряем память о нашей истории, в которой было множество славного и героического.
Говоря о воспитании и сплочении, об объединении людей в дружный, боеспособный экипаж, не могу не упомянуть о подводной лодке «К-107», которой командовал мой отец. С самого начала на «К-107» попадали служить ребята, которые вовсе не были ангелами, но отцу, совместно с его замечательным замполитом, Василием Алексеевичем Зыбиным, опытным, порядочным и душевным человеком, удалось создать очень хороший коллектив! Людей научили быть единой командой, гордиться своим экипажем и беречь его доброе имя. Более того: поверив в свой экипаж и многократно проверив его в деле, отец даже не пытался отказываться, когда на «К-107» переводили служить матросов с самой плохой репутацией. Переводу каждый раз предшествовал примерно такой разговор командира с матросами и старшинами на общем собрании:
-Нам дают матроса (такого-то) из экипажа «К - (такой-то)». Все его знают?
-Знаем! Нам такие не нужны! Ему не место в нашем экипаже!
-А мы с вами что, не коллектив, что ли? Не сумеем справиться с одним разгильдяем?
Матросы и старшины задумывались, а потом раздавался чей-нибудь голос:
-А что, давайте, возьмём! Мы его перевоспитаем!
Когда нерадивый матрос попадал в экипаж «К-107», новые товарищи говорили ему в первый же день:
-Ты теперь служишь на нашем корабле, поэтому забудь все свои фокусы! Мы тебе не дадим здесь дурака валять!
Такое воспитание было очень эффективным и потому, что потенциальный нарушитель дисциплины круглые сутки находился у них на глазах у своих сослуживцев, матросов и старшин, и потому, что эти ребята гордились своим коллективом и ревниво оберегали честь своего экипажа.
Увы, полностью изменить человеческую природу не всегда могло даже такое воспитание. Когда «К-107» уходила в свою первую автономку, один заболевший матрос был оставлен на берегу, госпитализирован, а после выздоровления прикомандирован к другому экипажу, ведь свой в это время был в море. Там матрос совершил какое-то нарушение дисциплины, кажется, напился.
Тот поход «К-107» был очень интересным, его результаты оказались немаловажными для всего советского подводного флота. Впервые наша подводная лодка с баллистическими ракетами ходила на полную автономность в Южную Атлантику. Была подтверждена способность подводных лодок проекта 629 выполнять свойственные им задачи в условиях океанского плавания, были проведены транспортные испытания полностью заправленных ракет Р-13, а попутно экипаж решил и такие задачи, которые перед ним не ставились. В частности, с высокой точностью были выявлены районы боевого патрулирования ракетных подводных лодок США.
По возвращении в базу командир не получил за эту автономку ни ордена, ни медали. Зато он был наказан за слабую воспитательную работу с матросом, остававшимся на берегу! Видать, тот парень, оказавшись вне своего экипажа, не сумел справиться с возникшим соблазном и взялся за старое...
Когда я сам надел погоны и уже начал что-то соображать в службе, то попросил отца поделиться опытом, как ему удалось сколотить на «К-107» хороший, здоровый коллектив.
Ответ оказался простым, никаких особых секретов не было. Надо было только работать в правильном направлении. Я узнал, что:
Во-первых, с первых же дней формирования экипажа надо суметь заложить в нём только правильные, хорошие традиции. Оказывается, традиции, которые существовали в экипаже с самого начала, сохраняются, в основном, даже тогда, когда люди в нём уже не раз поменялись. Для этого, офицеры и, в первую очередь, командир, должны во всём показывать подчинённым личный пример, как надо служить и жить. Кроме того, командир должен быть настоящим профессионалом, хорошим моряком.
Во-вторых, надо правильно подобрать старшин: не из числа тех, у кого крепче кулаки и здоровее глотка, а из тех, кто лучше знает свою специальность, кто способен расти дальше и обучать других.
В-третьих, командиру надо обязательно общаться с подчинёнными, но, при этом, ни в коем случае не следует подменять собой ни старпома, ни начальников меньшего уровня: каждый должен выполнять свои обязанности, только тогда будет порядок.
В-четвёртых, надо изучать людей, знать их и владеть обстановкой в экипаже. Если командир сел «забивать козла» с подчинёнными, то это не потому, что ему нечего делать: в данном случае, игра его интересует постольку - поскольку. Смысл в том, что он смотрит, кто есть кто. В непринуждённой обстановке люди раскрываются лучше, а кроме того, становится предельно ясным, какие между кем существуют отношения.
В-пятых, от людей надо не просто что-то требовать, но нужно о них заботиться. А главное - строго сохраняя уставную субординацию, нужно искренне хорошо относиться к подчинённым.
В-шестых, конечно, людей надо не только обучать, но и воспитывать. Отец высказал мне интересную мысль: у нас, оказывается, просто золотые матросы! Не раз и не два на кораблях нашего флота возникали ситуации гораздо хуже, чем была на броненосце «Потёмкин» - и ничего, люди не бунтовали, продолжали служить и выполнять то, что от них требовалось (тогда было ещё далеко и от событий на «Сторожевом», и, конечно, от выступления матросов на «Горшкове»).
Отец сказал: нередко начальники ругают своих матросов: мол, наберут на флот каких-то моральных уродов, и как с ними можно служить? А ответ прост: так называемый «трудный подросток», которым ещё совсем недавно был такой матрос - это тот, кого все ругают с детства. Парень уже к этому давно привык, его не пронять ни упрёками, ни наказаниями. Но не может же человек всё делать плохо! Найдя у матроса хоть какое-то хорошее качество, можно его развить и очень сильно изменить этого человека. Надо к нему присмотреться и найти, за что можно его похвалить. Пусть он даже всего лишь палубу хорошо подмёл - надо за это сказать человеку доброе слово! Он к такому не привык, это его удивит и он подумает: «Значит, я не такой уж и пропащий, раз меня похвалили!» В следующий раз он ещё что-то постарается хорошо сделать - надо обязательно отметить и это! Человек испытает незнакомое ему чувство, он будет вдохновлён тем, что может быть во всём ничуть не хуже других, и будет стараться. Надо не стесняться хвалить его публично, например, перед строем, создавать ему стимул для хорошей службы.
А как надо наказывать подчинённого, если он что-то не так сделал? За первый небольшой проступок - никак, просто надо в устной форме выказать человеку своё неудовольствие. За следующий - объявить взыскание «с глазу на глаз». А уж если он не понял и снова что-то нарушил - тогда надо наказывать его публично (конечно, в рамках устава), припомнив не только этот, но и все предыдущие случаи.
На поступки людей гораздо сильнее влияет осознание неотвратимости наказания, чем его тяжесть - это старый принцип, который применим не только к потенциальным преступникам, но и к потенциальным нарушителям дисциплины. Контроль за любым личным составом абсолютно необходим, и все это должны понимать правильно.
Уже служа в должности помощника командира, я позаимствовал у старпома, Виктора Николаевича Ришарда, одну маленькую хитрость: завёл себе книжку с листами из специального картона, где было расписано местонахождение каждого члена экипажа на все случаи жизни: где он несёт вахту, где находится по тревоге, в какой каюте живёт, где делает приборку и так далее. Я обходил с этой книжкой отсеки и тут же видел, кого в нужное время в нужном месте нет, а затем делал на её листах пометки карандашом. Достаточно быстро все поняли, что контроль производится и будет производиться постоянно, поэтому вскоре наказывать за невыход на приборку или за что-нибудь подобное стало уже некого. Такого эффекта вряд ли можно было бы добиться, даже если бы я постоянно на всех кричал и раздавал во все стороны наказания «по максимуму».
На наших дизель-электрических подводных лодках было очень мало офицеров, ещё меньше мичманов. Основная часть экипажа состояла из «срочников». Понятно, что в такой ситуации роль старшин была очень велика. Их в былые годы и уважали, и спрашивали с них за всё всерьёз.
Увы, дальше события развивались по совершенно неправильному сценарию. Когда на атомных подводных лодках экипажи стали, в значительной степени, мичманско-офицерскими, разница между матросами и старшинами срочной службы постепенно стёрлась. Теперь за порядком среди «срочной службы» стали следить мичманы, старшины команд. Но они, естественно, не могли круглосуточно находиться среди подчинённых, хотя большой служебный опыт позволял им справляться со своими обязанностями и успешно управлять матросами и старшинами во время дежурства по команде. Но когда на флот пришло большое количество молодых мичманов, старослужащие матросы (так называемые «годки») начали посылать своих ровесников с мичманскими погонами то в городок за водкой, то гораздо дальше.
Кроме того, возникло позорное и уродливое явление, называемое в армии «дедовщиной», а на флоте - «годковщиной». Оно стало возможным из-за бесконтрольности со стороны начальников всех уровней, и, в первую очередь, из-за фактического упразднения старшин срочной службы, из-за попытки их подмены сначала мичманами, а затем и офицерами. До исполнения обязанностей старшин адмиралами дело не дошло, видимо, только из-за малочисленности последних.
А я ведь помню такой случай из своего детства. В Оленьей губе, где местные мальчишки знали всех матросов, по крайней мере, в лицо, где мы здоровались с ними за руку и, при этом, обращались уважительно и доверительно на «ты», я однажды встретил знакомого старшину 2 статьи. Тот двигался с чемоданчиком в руке в сторону контрольного причала, а за ним шёл матрос с автоматом Калашникова. Я спросил, куда это они собрались в таком виде, и старшина ответил:
-В Росту, в «гидрографию», за «секретами».
Может ли кто-нибудь сейчас представить себе двух «бойцов» срочной службы с автоматом и секретными документами за пределами гарнизона? А тогда это было в порядке вещей, потому что старшина был не просто матросом, только с «лычками» на погонах, а настоящим младшим командиром, облечённым властью и отвечавшим в полной мере за себя и за своих подчинённых.
Конечно, когда несколько десятков молодых здоровых парней, не чувствующих своей ответственности ни за что, оказываются предоставленными сами себе, происходят страшные события. Руководят этой толпой не старшины, а «годки» или матросы той национальности, представителей которой в казарме больше всех (реже - той, представители которой дружнее и агрессивнее). Тут уж нельзя говорить ни о каком единстве экипажа, потому что в такой обстановке, помимо всех остальных безобразий, начинается соревнование «срочной службы» со своими начальниками на предмет того, кто кому сумеет сделать хуже.
Очень страшными были времена, когда начальникам приходилось скрывать грубые проступки, а то и преступления подчинённых, чтобы не снижать «показателей в социалистическом соревновании». Мой бывший командир, Николай Владимирович Корбут, командовал до «акулы» лодкой проекта 667АУ в Гаджиево. Он рассказал мне, почему его перевели на равнозначную должность в другую базу, да ещё пустили по «большому кругу». Для карьеры офицера это не лучший вариант, не говоря уже об ощутимых потерях, которые, в таком случае, несёт семейный бюджет. И вообще, не слишком ли расточительным было для командования той флотилии швыряться командирами подводных лодок, имеющими опыт самостоятельных боевых служб?
А дело было так. Когда обнаглевшие матросы в экипаже поняли, что все их неблаговидные дела скрываются начальниками в погоне за какими-то призрачными показателями, они обнаглели ещё больше и стали уже открыто издеваться над всеми. Корбут решил: такое терпеть больше нельзя! Когда несколько матросов окончательно «допрыгалось», Николай Владимирович передал материалы на них в военную прокуратуру. Был суд, виновных посадили на несколько лет, все остальные тут же одумались. Корбут по этому поводу сказал так:
-«Годки», «подгодки» и все остальные негры (это просто у него такое словечко тогда в ходу было) моментально стали, как шёлковые! Команду даёшь - тут же исполняют, докладывают и ждут следующей!
С точки зрения закона и воинского порядка, справедливость восторжествовала. Тем не менее, после этих событий командира обвинили в том, что ему не дорога честь дивизии, а заодно - и честь флотилии, потому что он своим необдуманным поступком отбросил их в соревновании далеко назад. Корбуту предложили выбрать: или будешь снят с должности, или иди в другую базу «по большому кругу!» Николай Владимирович выбрал второе.
Дальше события развивались весьма своеобразно. Грянула перестройка, и то, что раньше скрывали, теперь начали выворачивать напоказ. В Гаджиево один из «неперестроившихся» вовремя командиров, уличённый в сокрытии неблаговидных дел своих подчинённых, был снят с должности. На прошедшей после этого партийной конференции объединения ЧВС флотилии (член военного совета, а проще - главный политработник) разгромил и заклеймил с высокой трибуны и так уже снятого с должности командира. А закончил ЧВС своё выступление так:
-Но есть у нас, товарищи, и положительные примеры! Вот коммунист Корбут проявил в борьбе с неуставными отношениями партийную принципиальность, вымел поганой метлой паршивых овец из стада и навёл в своём воинском коллективе твёрдый уставной порядок! За это мы отправили коммуниста Корбута, как лучшего нашего командира, осваивать новую боевую технику!
Эти слова мне пересказали офицеры из Гаджиево, с которыми я учился на Классах. Когда я рассказал о выступлении ЧВС Корбуту, Николай Владимирович даже не засмеялся, а только покачал головой...
Да, если не давать возможности командиру самостоятельно заниматься своими подчинёнными без оглядки на «верхи», ничего хорошего не получится.
Точно так же плохо, если на корабле по той или иной причине сложились дурные традиции. Я видал всякие экипажи, в том числе, и те, где для матроса отданное приказание, не сопровождаемое пинком или тычком, было недействительным, как справка без печати...
Тем не менее, оказывается, были и куда более «весёлые» места службы. После войны на Балтийский флот была передана недостроенная немецкая плавбаза подводных лодок, которая у нас использовалась как плавучая казарма (ПКЗ). В её экипаж назначали матросов, имевших по одной, а то и по две судимости. На ПКЗ жили экипажи подводных лодок, в том числе, и той, где служил мой отец. Интересный получился у нас с ним разговор об этой плавказарме:
-Там были матросы, которые в упор не замечали офицеров с подводных лодок, они глядели через нас, как сквозь стекло. Зато, увидев своего офицера, эти матросы сразу с шага переходили на бег.
-Что, там были настолько свирепые офицеры, что их так боялись?
-Нет, ты не понял! Они от офицеров не убегали, они за своими офицерами гонялись! Ремень с бляхой на руку - и вперёд! Не трогали они только дежурного по ПКЗ: знали, что за нападение на «должностное лицо при исполнении» больший срок дадут, а люди там всё же были в этом отношении опытными...
Старпом на ПКЗ был, вроде бы, из вятских, матерился своеобразно, с каким-то подвыванием. Похоже, матросов это забавляло, и они его нарочно злили, чтобы послушать, как он ругается.
Замполитом на плавказарме был здоровенный мужик, который до службы работал шахтёром в городе Сучане. Шея шире, чем голова, а кулаки «с голову пионера». Как-то раз один матрос жестоко обиделся на замполита и решил его зарезать. Взял опасную бритву и вошёл в каюту без стука, в этом и была его ошибка. Если бы постучал, замполит, не отрываясь он книжки, даже бы и не обернулся, а тут он решил посмотреть, кто это вломился в каюту, и увидел занесённую бритву. Не раздумывая, офицер почти без размаха ударил нападавшего, да так, что дверь каюты, открывавшаяся внутрь, была распахнута наружу спиной матроса.
Наверное, матросик притих и больше не пытался свести счёты с замполитом?
Ну да, как же! Он сразу же пришел к начальнику политотдела и пожаловался, что «зам» его ударил. Тот опешил: мол, как так - ударил? Матросик пояснил, что очень просто: я, говорит, пришёл его резать, а он меня шандарахнул так, что я даже бритву потерял...
Да, в чувстве юмора матросам, как истинным представителям флота, не откажешь!
Один из наших знакомых офицеров рассказал о своих наблюдениях, которые эту мысль подтверждают. Он однажды пришёл во флотскую поликлинику в очень неудачное для себя время: там перед распределением на корабли и в разные другие места службы проходили медкомиссию новобранцы, которых было несколько сотен. В «курилке» офицер услышал диалог двух ребят:
-Ты куда попал служить?
-На подводную лодку!
-Везёт же! Я тоже хотел, но мне до лодки где-то полсантиметра не хватило, меня на надводные направляют...
Офицер не понял сути разговора, он решил выяснить, в чём дело, и узнал вот что. Наплыв новобранцев был так велик, что вскоре сдались и ушли врачи гражданские, передав все полномочия врачам военным. Те тоже через некоторое время «сломались» (а может быть, просто ушли на обед?), и тут власть перешла к фельдшерам-матросам. Эти парни, одетые в белые халаты и именовавшие друг друга «докторами» и «коллегами», у новобранцев никаких подозрений не вызывали. А фельдшера, между тем, придумали себе развлечение. Изготовили из палочек, которыми обычно берут мазки, мерки разной длины, и начали с их помощью распределять молодое пополнение по кораблям и частям в зависимости от длины пениса. У кого длиннее - тех на подводные лодки, если чуть короче - на надводные корабли, всех остальных - на берег...
Но шутки - шутками, а служба - службой.
Я не напрасно просил отца поделиться со мной своим служебным и, не побоюсь этого слова, педагогическим опытом. Я старался применять полученные знания в своей службе, и, чаще всего, у меня это получалось.
Будучи помощником командира на своей «акуле», «ТК-202», я исполнял также обязанности вахтенного офицера третьей смены. Во время боевой службы все три смены по всем показателям соревновались между собой, и это, конечно, шло на пользу общему делу. Завоевать первое место было трудно, зато почётно и престижно.
По своему составу боевые смены оказались не совсем равнозначными. В самой сильной, первой смене, были, в основном, офицеры и мичманы. Наша же состояла, в значительной степени, из матросов. Тем не менее, мы с вахтенным инженер-механиком, старым, опытным и хитрым Владимиром Васильевичем Кузьминым, подумали, что и наши люди тоже кое-чего стоят. Мы решили, вопреки традиции, перестать быть вечными аутсайдерами и выйти, хотя бы, на второе место.
Во время построения на развод перед очередной вахтой я поставил перед людьми из своей боевой смены задачу: уйти с третьего места, на котором все привыкли нас видеть. Пусть в других сменах больше офицеров и мичманов, пусть они очень опытны, активны и хотят победить. Мы ведь тоже «не лыком шиты», мы все личности, а не серая масса! Будем без замечаний нести вахту, будем активно участвовать в жизни корабля – и мы покажем, что такое третья смена!
Не скрою, иногда мне при обсуждении итогов очередных суток приходилось немного «сгущать краски», чтобы вызвать в душах у людей отклик, чтобы они не оставались безучастными. И цели мы с Владимиром Васильевичем достигли! Матросы наши очень хорошо несли вахту, активно подавали рационализаторские предложения, выпускали боевые листки и так далее. Конечно, офицеры и мичманы смены тоже очень старались, и это было закономерно: командир, Валерий Константинович Григорьев, собирал наш экипаж не из случайных людей. Когда надо было, офицеры и мичманы помогали нашим матросам, а когда это требовалось, то и поправляли их.
В результате упорной борьбы мы по итогам боевой службы завоевали даже не второе, а первое место! Благодарю всех людей, кто был со мной в одной смене, но снова подчёркиваю: если бы матросам нашим было на всё наплевать (лишь бы их не трогали), мы бы так и остались последними. Правда, по-настоящему заметно и бесповоротно мы обошли сильнейшую первую смену только тогда, когда был обнаружен спящим на вахте один из их матросов…
Если человек знает, что и ради чего он делает, он горы свернёт!
В автономки с нами ходили прикомандированными в качестве вестовых и рабочих по камбузу матросы из технического экипажа. В случае с ними почти всегда соблюдалось правило: «поближе к камбузу, подальше от начальства», но особого комфорта эти ребята не чувствовали. Нудная неквалифицированная тяжёлая работа, подначки, а временами и неприязнь со стороны матросов из экипажа лодки (по самым разным причинам).
Кто-то умный догадался производить ежедневный развод на работы всей камбузной гвардии под руководством помощника командира. Сначала я не понимал, зачем это нужно, и, честно говоря, воспринимал такое мероприятие как блажь начальников. Когда же я регулярно стал проводить эти разводы, подбирая для людей нужные слова, то сам понял, зачем это всё нужно. А главное - людям внушил, что без их работы экипажу было бы совсем хреново и что их труд очень нужен: лишь немногие увидят, если какой-то вахтенный отсека что-то не запишет в свой журнал, зато любой заметит грязь на камбузе или что-то постороннее в своей тарелке.
Отчасти в силу своей природной терпеливости, а отчасти, думаю, и благодаря моим словам, «камбузники» работали на совесть и не считали себя какими-то ущербными. Ребята гордились тем, что именно они поддерживают боевой дух и хорошее настроение всех лодочных специалистов.
О чём бы хотелось написать под конец? В моей родной североморской школе преподавателем начальной военной подготовки был капитан 1 ранга запаса М.И. Рейтман, замечательный педагог и удивительный человек. Марк Исаевич был во время войны старпомом на гвардейском эсминце «Гремящий», участником проводки арктических морских конвоев. Наш учитель был не только блестящим офицером с огромным служебным и житейским опытом, не только умным и порядочным человеком, он был ещё и североморским поэтом, написавшим много коротких, но очень ёмких и точных стихотворений (некоторые из них стали даже песнями). Написал Марк Исаевич, в том числе, и стихотворение «Брезент». Аллегория в нём простая: с брезентом поэт сравнивает матроса, простого, но надёжного парня:
Пусть сероватый он слегка,
Пусть грубоват он чуть,
Но всё ж его, а не шелка,
Берут в далекий путь!
_________________________________________________________
НАУКА
… А артиллеристов, которые стреляют,
но не попадают, нещадно сечь на шканцах,
дабы они, сучьи дети, знали, что артиллерия
-не токмо грохот, но и наука…
(Пётр I)
Боевая подготовка - тонкая штука! И не всегда безопасная - смотря к чему допускается обучаемый. Не беда, если боец на плацу неправильно выполнит перед каким-нибудь проверяющим, скажем, команду «Кругом - МАРШ». Иное дело - практическое применение оружия. Любого.
Будучи уже на пенсии, в стенах «Малахита», я услышал из уст Всеволода Игоревича Жаркова рассказ о его стажировке на флоте по линии военной кафедры. Он тогда отрабатывался на надводном корабле в составе артиллерийского расчёта зенитного автомата. Однажды Всеволод Игоревич участвовал в стрельбе по конусу - специальной мишени, буксируемой самолётом. Говорят, пилот, обеспечивавший ту стрельбу, сильно нервничал, потому что трассы зенитных снарядов проходили слишком близко от него, и кричал по радио:
- Б…, вы что там творите - сбить меня, что ли, решили?
Говорят, не напрасно он беспокоился - бывали такие случаи...
А вот что мне рассказал Коля Рыжков. Однажды, будучи тогда ещё молодым офицером, а по совместительству - нештатным начальником ПВО своей базы, Коля решил, что подчинённые ему по специальности зенитчики достаточно хорошо подготовлены, чтобы стрелять по конусу. Он заготовил все необходимые документы и прибыл с ними в штаб флота. Там его спросили:
-Скажи, а зенитчики у тебя штатные?
-Нет, но по ракете-мишени они очень кучно стреляют!
-Вот пусть и дальше кучно стреляют по ракетам-мишеням. А из лётчиков к вам, таким замечательным, никто лететь не согласится!
В общем, документы на стрельбу так и не утвердили. Скажете, излишняя перестраховка? Может быть, в какой-то степени...
Однажды надводный корабль, где Колин знакомый был командиром БЧ-2 (ракетно-артиллерийской боевой части), проводил практические стрельбы по артиллерийскому щиту — по сути дела, плавающему варианту конуса, только приводимому в движение не самолётом, а МБ - морским буксиром с командой из вполне мирных гражданских людей.
Стрелять должны были по данным специальной радиолокационной станции, оператор которой отгорожен, изолирован от всего внешнего мира, и видит перед собой только экран индикатора — на нём он и должен визировать цель, по которой будут стрелять.
Прибыли в назначенный район. Командир БЧ-2 спустился в пост стрельбовой радиолокационной станции и проинструктировал матроса-оператора, указав на экран, где светились отметки от целей:
-Смотри, цель справа — это буксир. А цель слева — щит, по которому будем бить. Не перепутаешь?
-Никак нет!
Стреляющий корабль и МБ, за кормой которого приплясывал на волнах буксируемый щит, шли параллельными курсами, а разрешения на открытие огня всё не было. Через некоторое время корабельный штурман доложил:
-До выхода из района осталось пять миль! Рекомендую циркуляцию влево на курс... градусов!
Легли на обратный курс, и почти сразу же пришло долгожданное разрешение!
Командир БЧ-2 внезапно сообразил, что на экране радиолокатора щит и буксир поменялись местами, и надо бы заново проинструктировать матроса-оператора, но было уже поздно. Палуба под ногами содрогнулась от выстрелов.
В бинокль было видно, как на корму буксира, пригибаясь, выскочил здоровенный детина с топором. Один взмах — и буксирный трос перерублен. Старина МБ, освободившись от щита, начал удирать из опасной зоны самым полным ходом, на какой только он был способен.
Долго ещё не могли выйти из шока люди, управлявшие стрельбой. Ещё дольше корабельные радисты не могли докричаться до буксира. Наконец, его капитан не только откликнулся, но даже согласился подойти к борту.
Тут же на палубу МБ спрыгнул парламентёр с двумя небольшими канистрами из «нержавейки». Переговоры были долгими и мучительными. Тому была серьёзная причина: две 57-миллиметровые болванки навылет прошили ходовую рубку судна. Хорошо ещё, никого из людей не задело.
Наконец, капитан буксира вышел на крыло мостика. Сверкнув слегка остекленевшими глазами, он чуть устало, но решительно произнёс:
- Ну всё, мы сейчас идём к щиту, продолжаем работу. Теперь можете стрелять хоть по мне!
МАНЁВР
Наш тяжёлый атомный подводный крейсер стратегического назначения маневрировал недалеко от берега, к востоку от острова Кильдин. За нами следил, с помощью своей радиолокационной станции, сигнально-наблюдательный пост, с которым мы поддерживали связь по радио.
Всё шло по плану, мы вели наблюдение за обстановкой, контролировали своё местоположение, как вдруг пост передал нам сигнал: «Курс ведёт к опасности!» Мы удивились: да вроде бы, никакой опасности нет! На всякий случай, ещё раз уточнили свои координаты, определяя их самыми разными способами. Как и предполагали, мы всё делали правильно, лодка точно шла по рекомендованному курсу. Пост снова передал нам:«Курс ведёт к опасности!» Этого не могло быть, ведь мы же «стратеги», наш навигационный комплекс работает точно («по определению»). Но ведь должна же быть какая-то наша реакция на сигнал, полученный от поста? Снова «комплексно» определили своё место, снова убедились, что мы «белые и пушистые», передали на пост, что, мол, наш курс в навигационном отношении безопасен. Пост вскоре передал нам своё предупреждение в третий раз. В соответствии с существовавшей организацией, он тут же доложил о нашем «опасном маневрировании» оперативному дежурному Северного флота.
Очень скоро мы получили приказание с командного пункта флота: следовать в Североморск! Значит, нас сейчас, скорее всего, будут бить...
Подходим к указанному нам пирсу. Старший на борту глянул в перископ, кто там нас встречает, и выругался. Мне тут же вспомнилась такая байка: когда «К-324» в Карибском море намотала на винт американскую буксируемую антенну, которую смогли снять только на Кубе, лодку, вместо захода в базу, тоже «завернули» в Североморск. Говорят, что Вадим Александрович Терёхин, который тогда командовал этой лодкой, тоже посмотрел, кто их ждёт на пирсе и что написано у них на лицах, после чего, якобы, подал по кораблю три команды:
-По местам стоять, на швартовы становиться!
-По местам стоять, с должностей сниматься!
-В отсеках курить, провизионные камеры грабить!..
Видимо, всё-таки, это враньё. Я помню Вадима Александровича, это мужественный и достойный офицер, не испугавшийся противостояния целому американскому флоту, ему ли, после этого, было бояться начальства?
Нас проверили офицеры штаба флота. Криминала не нашли, хотя ткнули нас носом в «ряд выявленных недостатков».
Выяснилось, что у матроса на береговом посту был просто-напросто неисправен радиолокатор. Когда на карте проложили наш путь по данным его наблюдения, оказалось, что мы не шли по воде, а... ездили по берегу на высоте 122 метра над уровнем моря!!!
В тот же день ошвартовались в базе, вечером я даже сошёл на берег. В продуктовом магазине, который называли «средним», я случайно услышал разговор женщин:
- Мариша, ты слышала? Сегодня одна «акула» на мель села!!!
_______________________________________________________
НАДСТРОЙКА
До сих пор с нежностью и ностальгией вспоминаю свою последнюю подводную лодку, «ТК-202» - тяжёлый атомный подводный крейсер стратегического назначения проекта 941.
В очередной раз повторяю, что наше руководство совершенно бездарно, преступно-глупо утратило эти уникальные корабли с достаточно высокими даже для начала двадцать первого века тактико-техническими данными и неограниченными возможностями для модернизации.
Многое в этом корабле поражало воображение, очень многое... В том числе, невероятные размеры и объём надстройки, то есть, проницаемой части лёгкого корпуса. В некоторых её местах, пожалуй, можно было бы играть если не в волейбол или баскетбол, то, по крайней мере, в бадминтон.
Однажды на наш корабль прибыла очередная представительница советской оборонной промышленности. Специалисты женского пола бывали у нас на борту не так уж редко. Прекрасно разбираясь в тех приборах и системах, которые входили в их компетенцию, они, нередко, (впрочем, как и многие гражданские специалисты - мужчины) плохо представляли себе наш корабль в целом.
В тот день и час на лодке проводились какие-то работы с ракетным комплексом. Было открыто сразу несколько крышек расположенных рядом шахт, поэтому проход по верхней палубе был проблематичен. Встретивший женщину у трапа офицер из нашего экипажа решил провести её до верхнего рубочного люка через надстройку. Они спустились в лёгкий корпус и пошли под палубой.
Женщина начала с ужасом и любопытством осматриваться вокруг. Её глазам открылся довольно угрюмый вид: темнота, лужи воды, мрачные тона краски; местами - подтёки загустевшей смазки и ржавчина; оплывшие, изъеденные морской водой, «буханки» протекторов; бесчисленные шпангоуты, стойки, кругом какие-то железяки и лючки...
Женщина в первые минуты не успела сообразить, что она пока ещё не вошла внутрь прочного корпуса, а идёт там, где свободно гуляет морская вода, когда лодка находится в подводном положении. Она не смогла сдержать свои эмоции и решилась задать своему провожатому вопрос:
-И как только вы тут можете жить несколько месяцев подряд? Здесь даже нет никаких кают!!!
__________________________________________________
МАТРОССКАЯ ТИШИНА
Это случилось в автономке на борту подводной лодки проекта 675, где мой знакомый служил командиром дивизиона живучести. Лодка к этому моменту уже считалась устаревшей и физически, и морально, но, тем не менее, честно продолжала бороздить море.
Почему-то перестала исправно работать трюмная помпа одного из отсеков (именно в то время, когда на вахте там стоял молодой мичман). Она нормально запускалась, а через секунды по неизвестной причине сама собой останавливалась. Что только вахтенный отсека с ней не делал - результат неизменно был одним и тем же!
Когда на вахте стояли другие боевые смены, упрямый агрегат безотказно работал и выполнял свою миссию.
Молодой мичман был упорным. Он был воспитан в духе диалектического материализма и поэтому не верил ни в какую нечистую силу или злых духов. Возможно, парень использовал и дедуктивный метод Шерлока Холмса. Он ещё тщательнее проанализировал ситуацию и вот до чего додумался.
Время вахты мичмана совпадало со временем отдыха одного старослужащего матроса (или «годка»), чья койка располагалась как раз над этой помпой. Следует сказать, что злополучный агрегат проектировался в те годы, когда ни о каком обесшумливании подводных лодок у нас никто, наверное, и не помышлял. Кроме того, за годы непрерывной службы все подвижные детали износились и разболтались. Вот почему помпа во время работы бешено стучала, брыкаясь и стремясь сорваться с места, как норовистая лошадь, с каждым оборотом своего шатунно-кривошипного механизма.
Конечно, всё это едва ли могло нравиться «годку», который спал прямо над агрегатом. А вдруг этот матрос имеет самое прямое отношение к ненормальной работе помпы?
Мичман пустил помпу, она тут же остановилась. Он снова пустил её и встал в засаду рядом с пускателем. Из-за импровизированной занавески, скрывавшей койку, тут же протянулась рука и нажала кнопку «Стоп». Рассерженный мичман, вместо того, чтобы доложить своим начальникам или в центральный пост, что злоумышленник найден, от всей души врезал по этой руке заранее припасённой железякой.
Через несколько секунд мой знакомый, проходя через этот отсек, увидел непонятную картину. Ему сначала даже показалось, что матросы обезьяну по отсеку гоняют: незадачливый мичман, спасаясь от кулаков разъярённых «годков», чуть ли не под подволоком летал, цепляясь всеми конечностями за выступающие части оборудования.
Еле-еле удалось тогда его отбить…
ОБОРОНА
Формировался новый экипаж подводной лодки. Чтобы несколько десятков уже набранных туда лейтенантов и прочих молодых офицеров не болтались без дела, штаб дивизии привлекал их к несению всяких нарядов, а также планировал с ними разного рода занятия.
В тот день было занятие по противоподводно-диверсионной обороне. Проводил его Виктор Владимирович, флагманский минёр дивизии – человек с лицом скучающего интеллигента (в общем-то, как позже выяснилось, нормальный мужик и хороший специалист, при этом, известный всем резкостью и независимостью своих высказываний).
Представившись и назвав тему занятия, флагманский минёр обвёл взглядом аудиторию. Разглядев среди лейтенантов восьмерых капитан-лейтенантов и двух капитанов 3 ранга, Виктор Владимирович саркастически усмехнулся и промолвил:
-Ну что же, как я посмотрю, здесь не только молодёжь, но и несколько офицеров, которые уже успели немного устать. Ничего, это занятие будет полезно и для вас!
После такого вступления флагманский минёр сухо и мрачно, неспешно и как бы нехотя, дал ряд официальных формулировок по излагаемой теме и прочёл несколько абзацев из какого-то документа. Затем зловеще улыбнулся и промолвил:
-А что же мы здесь видим на самом деле? Как вы думаете, сколько надо на этих сопках поставить пулемётов, чтобы никого из вас отсюда не выпустить?
И сам же ответил на свой вопрос:
-Да двух хватит за глаза и за уши! А можно и без пулемётов — подводный диверсант умеет убивать самыми разными способами. Вот придушит он кого-нибудь из ваших друзей, заберёт его документы, наденет его форму. Вы к нему подойдёте - а он вас тут чем-нибудь как п....нёт! И всё.
Вот вы у причалов выставите охрану, патрулей, с воды глаз сводить не будете. А диверсанты вылезут где-нибудь в другом месте и придут к вам через сопки. Вот строители военные наши построили у дороги доты, которые там торчат, как фурункулы на заднице, а толку с этого? Не будем говорить о том, как их строили. А что за вояки будут из этих строителей, которые в военное время там должны держать оборону — вам, надеюсь, тоже ясно. Но дело даже не в этом! Их не надо будет ни стрелять, ни резать — они сами там вымерзнут, как тараканы!
Офицер продолжал свою речь спокойно-издевательским тоном:
-Но не воображайте, что вы для диверсантов — главная цель. Главное для них — это, конечно же, уничтожить наши корабли. Что они могут сделать? На борт им проходить не обязательно — можно и к подводной части прилепить магнитную мину. Не улыбайтесь, там может быть и малогабаритный ядерный заряд! И устроена она так, что если даже её вовремя найдёшь — не снимешь: взорвётся при попытке оторвать её от корпуса. Что же остаётся делать, если вдруг удалось обнаружить, что лодка заминирована?
Флагманский минёр снова посмотрел на хранящих гробовое молчание молодых (и не очень молодых) офицеров и откровенно сказал:
-Отбуксировать её в полигон на выходе из бухты и ждать, когда взорвётся и утонет. А вас снимут с борта, спишут в морскую пехоту и будут убивать уже там...
Эта речь произвела впечатление даже на капитан-лейтенантов, а лейтенантов вообще шокировала. Наверное, многим из них впервые после окончания училища вот так вот говорили суровую правду. Такое изложение учебного материала очень походило на критическое выступление, вполне уместное для партийного собрания.
А меньше, чем через год, началась так называемая перестройка. Во что всё это вылилось — рассказывать не надо.
Постепенно то, что «было изложено в приведённом выступлении вышеупомянутого товарища», перестало быть актуальным — и не потому, что исправилось, а потому что, увы, отмерло...
КНИЖКА
В замечательной советской кинокомедии «Трембита» был один персонаж, который всё происходившее вокруг него дотошно фиксировал в своей записной книжке и при этом приговаривал: «Что господь Бог забудет, то эта книжка напомнит!» В нашем экипаже чем-то похожим занимался замполит, хотя он до поры-до времени не афишировал, что кого-то взял на карандаш. Зато если на партийном собрании рассматривалось чьё-нибудь персональное дело, тогда зам выкладывал такую «фактуру», что жутко становилось.
Однажды наш экипаж приехал на межпоходовую подготовку в учебный центр. Наступил период расслабления после Севера, где мы чуть ли не каждую неделю выходили в море. Никаких тревог, никаких проверок вышестоящими штабами, вместо всего этого - учебные классы, занятия по расписанию. Во время завтрака, обеда и ужина нас обслуживают не матросы, а любезные и симпатичные официантки. Глянешь в окно - там вместо привычных сопок, всё ещё покрытых снегом, громадные (выше пятиэтажек!) деревья, кругом зелень, птицы поют, солнышко светит… В общем, как говорил матрос-писарь из фильма «Максимка», «сплошное благоухание!»
А мы-то ведь совсем не железные, даже не деревянные (по крайней мере, частично). Естественно, у всех подводников был такой замечательный лирико-романтический настрой! Зато для нашего замполита в эти дни наступил период непрерывной и напряжённой работы по сбору информации.
Как-то раз, незадолго до нашего отъезда обратно, на Север, замполит расслабился и на какое-то время выпустил из рук свою чудесную записную книжку. Она тут же попала в лапы заинтересованных лиц, точнее, тех, кто, совершенно однозначно, был героем «оперы», которую так вдохновенно творил наш зам!
Это была даже не книжка, а целая книга. Конечно, не такая, как «Война и мир» или «Анна Каренина», но по формату и толщине вполне соответствовала школьному учебнику (не самому тонкому). Ребята утащили её в общежитие и начали изучать. Чего там только не было! Точнее, было почти всё.
Были там, естественно, и различные девизы, под которыми проводилось социалистическое соревнование, и кое-что поинтереснее. Например, были описаны различные психологические приёмы, которые позволяли манипулировать общественным мнением, и так далее, и тому подобное. Неужели их в Военно-политической академии всему этому обучали?
Затем каждый стал искать записи о себе и друзьях.
-Гляди-ка! Тут о тебе записано «Не может быть лидером!»
-Ну, правильно! Инициатива на флоте наказуема! Так, ну а про тебя что тут написано?
-«Бездушный технократ!»
-Ха-ха-ха!
-Гы-гы-гы!
Дальше пошли какие-то таблицы на весь разворот, похожие на график нарядов: сверху, по горизонтали, даты, а слева, по вертикали - все наши фамилии. И какие-то непонятные пометки, вроде «ж» или «окос». Мы решили расшифровать эти записи.
-Так, давайте вспоминать, что с кем когда было? Ага, я позавчера прошёлся с двумя девчонками - ну, точно, у меня в этот день записано «2 ж!»
-Значит, «ж» - это если кого-то видели с женщиной… А что такое «окос?» Вот у тебя в среду записано «окос» - что тогда было?
-Ну, наквасился я… Всё верно, у зама же есть такое выражение - «окосевший!» Ладно, а вот у тебя так вообще, за прошлую субботу стоит «2 окос», а за воскресенье - «3 окос!»
Согласен, это вполне соответствует степени тяжести…
Поскольку зам зачем-то ещё включил в свои записи и все тактико-технические данные нашего корабля (отнюдь не самого старого на флоте!), и подробные сведения о том, чем наша лодка была вооружена, мы решили, что никакой враг об этом узнать не должен. После детального изучения мы торжественно сожгли ужасную книжку, предварительно разодрав её на отдельные листочки, со словами: «Так не доставайся же ты никому!!!»
ОТХОД
Тот выход в море был тяжёлым. Куча начальства на борту, напряжённый план (жаль, что в сутках только 24 часа, а не 28 - тогда впихнули бы ещё больше мероприятий). В довершение ко всему, ещё трое суток сверх плана лодка обеспечивала боевую подготовку авиации и надводников.
Наконец, зашли в базу. Не в губу Большая Лопаткина, где базировалась вся дивизия, а в Нерпичью. Подход к причалу и швартовка тоже были, что называется, «не подарок». Загрузили ещё несколько единиц боезапаса, а там и ночь незаметно подошла. Наутро был запланирован переход на своё обычное место стоянки…
Когда комдив сошёл на берег, сел в свой «уазик» и уехал, командование корабля устроило небольшое застолье по случаю возвращения с моря. После такого напряжённого выхода требовалось расслабиться. Командир вскоре встал из-за стола: несколько суток подряд он спал только урывками, и теперь ему очень нужно было отдохнуть хотя бы часа четыре. Старпом, всё ещё переживая события минувшего выхода, пребывал в состоянии нервного возбуждения, поэтому спирт всё никак не мог «забрать» его. Тогда офицер чисто «волюнтаристски», безрасчётно увеличил свою дозу...
Утром командир, чувствуя прилив бодрости, поднялся на мостик, чтобы оценить обстановку. Она была не совсем простой: акватория, заполненная битым льдом, прижимной ветер, да ещё буксиры дали не те, какие хотелось: один, югославской постройки, здоровенный, мощный, но неповоротливый, а у другого, маленького и слабосильного, ещё и радиус циркуляции был почти как у эсминца.
Всё это делало отход от причала не самым лёгким.
На мостик поднялся старпом. Его бледно-зелёное лицо с мешками под глазами выражало плохо скрываемое страдание.
Командир, глядя на бухту, озабоченно спросил:
-Ну, что, старпом, как отходить будем?
Старший помощник, у которого болела голова, истолковал вопрос по-своему. Умоляющим голосом он ответил:
-Только чаем, товарищ командир, только чаем!!!
СЛОВЕЧКИ
Так уж сложилось, что нередко офицерские жёны идут работать в школу. Некоторым крутым офицерам кажется: ну, подумаешь, школа! Что тут такого? Все мы там учились, все мы знаем, что почём. Ну, подумаешь, ученики! Что такое плохой ученик по сравнению с обнаглевшим матросом - «годком?» Да просто ангелочек, только без крыльев! Такими руководить - просто плёвое дело!
Так может показаться, пока не поставишь себя на место учителя. Говорят, даже имея большой педагогический стаж, трудно предугадать, какой фокус в следующий раз могут выкинуть ваши ученики.
У моего знакомого жена работала в школе в городе Сосновый Бор. Она не только вела свой предмет, но была ещё и классным руководителем (в тот год - то ли в третьем, то ли в четвёртом, классе).
Однажды техничка пожаловалась директору школы, что в одном из туалетов для мальчиков на стенах появилось много-много всяких словечек. Тех самых, которые несознательная мелкота начинает писать на заборах в тот период, когда узнаёт, что всё, оказывается, называется совсем не так, как им говорили в детском садике. Поскольку ближайшим к туалету классом был тот, которым руководила жена моего знакомого, устранять все эти безобразия поручили ей и её подопечным: мол, скорее всего, это их рук дело, а значит, пускай сами и отмывают!.
Не зря «классная» была женой офицера! Она чётко, по-военному, всё организовала:
- получила и раздала всем мальчишкам приборочный инвентарь;
- назначила среди них старшего;
- привела всех на место работ и провела инструктаж;
- велела старшему об окончании работ доложить лично ей.
Примерно через час старший (мелкий и шустрый мальчишка, «неформальный лидер») подошёл к учительнице и сообщил, что они помыли в туалете все стены. Она спросила:
- Ну как, всё отмылось?
Мальчишка, по простоте душевной, ответил прямо:
- Нет, х.. не отмылся!
Опешившая от такого ответа учительница машинально переспросила:
- Как не отмылся?
- А он поцарапаный!
ПРИЗРАК В НОЧИ
Вновь сформированный экипаж атомной ракетной подводной лодки приехал в учебный центр ВМФ, располагавшийся в городе Палдиски Эстонской ССР. Молодой экипаж состоял пока только из одних офицеров, преимущественно, лейтенантов.
Где-то спустя неделю начальник учебного центра оповестил командование экипажа, что хочет провести для него строевой смотр. Удивило не это, а другое: на строевой смотр была объявлена необычнная форма одежды, в кителях. На флоте в те годы китель носили, как правило, только во время дежурства.
В назначенное время экипаж был построен, и смотр начался. Вместе с начальником учебного центра вдоль офицерских шеренг ходил какой-то дядька, одетый «по гражданке».
Вот строевой смотр закончился, начальник с дядькой отошли в сторону, о чём-то кратко поговорили, а затем строй был распущен.
Месяца через три один из офицеров экипажа заступил на дежурство. Его помощником в очередной раз оказался тот самый мужик, который вместе с начальником центра участвовал в смотре. Оказалось, что это мичман, инструктор с одного из циклов. Офицер, поколебавшись, задал своему помощнику вопрос, который его уже давно мучил:
-Васильич, скажи, пожалуйста, а что за смотр вы с начальником нам учиняли? Ты-то там был в качестве кого?
Мичман, крякнув, ответил:
-В качестве потерпевшего, а может быть, свидетеля... Пёс его знает!
-Как это?!
-Понимаешь, моя жена... Точнее, уже бывшая жена...
В общем, выяснилось вот что. Бывшая супруга мичмана работала в этом же учебном центре, в военизированной охране. Он давно уже подозревал её в супружеской неверности, но убедительных доказательств этому не имел.
Однажды мичмана посылали в командировку, которую внезапно отменили в самый последний момент, прямо в день отъезда. Таким образом, Васильич ночевал не в дороге, как предполагалось, а у себя дома. Неожиданно его жену, у которой в этот день по графику был отгул, поставили на дежурство вместо заболевшей женщины.
Жили мичман с женой на первом этаже в так называемой «семейной гостинице» (ветхом старом здании, которое после обретения Эстонией независимости новые власти даже не стали ремонтировать, а просто снесли).
Поздно вечером Васильич перед сном немножко выпил и лёг в постель. Мичман уже начал засыпать, как вдруг услышал звук осторожно открываемой рамы. Кто-то лез к нему в окно! Васильич с головой спрятался под одеяло: вдруг его не увидят? Он очень сильно испугался: кто бы это мог быть? Вор? Убийца?! Вдруг мичман услышал, что ночной гость начал не спеша, по-хозяйски, раздеваться. Васильич успокоился, страх сменился любопытством. Вот незнакомец влез к нему под одеяло и лёг рядом.
Так вот они лежали, один возле другого, в течение нескольких минут, затем визитер взял руку мичмана и положил её на свои генеталии. Васильич, недолго думая, тоже взял руку незнакомца и положил её к себе на одноимённое место. Гость вскочил, схватил в охапку свою одежду, выпрыгнул в окно, как настоящий каскадёр, и умчался в ночь. Только на спинке стула остался висеть лейтенантский китель...
-Ну, и как ты намеревался найти того мужика?
-Да вот, казалось что я его запомнил, когда он мелькнул в окне...
-А почему ты решил, что он из нашего экипажа?
-Так ведь это у вас больше всего лейтенантов...
Никому из мужчин не хочу пожелать, чтобы он оказался как на месте хозяина, так и на месте его ночного гостя!!!
О ПОЛЬЗЕ ПЕШИХ ПРОГУЛОК
Подводная лодка, проходившая заводские ходовые испытания, вот уже несколько суток подряд «грела море» в районе Соловецких островов. Шли работы с навигационным комплексом, однообразные, затяжные и трудоёмкие. От экипажа лодки требовалось с идеальной точностью выдерживать необходимые параметры движения, но беспорядочно сновавшие вокруг неё рыболовные суда делали эту задачу почти невыполнимой.
Казалось, командир мог в любую секунду упасть прямо там, где стоял, от накопившейся усталости и многодневного недосыпания.
В это время на мостик, розовея своими круглыми свежевыбритыми щеками, поднялся замполит, хорошо выспавшийся, бодрый и счастливый. Каждая клеточка его организма пела и ликовала, радуясь жизни, тёплому деньку, яркому солнцу и зеркальной глади моря. Глядя на ползущие вдоль борта острова, зам сладко потянулся и мечтательно произнёс:
-Эх, сейчас бы пройтись по Бродвею!
-Со свиньёй на поводке! - угрюмым голосом, не улыбнувшись, продолжил его фразу командир.
Рулевые-сигнальщики, которые присутствовали при этом, чуть было не подавились своими меховыми рукавицами, деликатно стараясь скрыть приступ хохота. Естественно, уже через несколько часов разговор стал всеобщим достоянием и предметом для обсуждения. В экипаже нашлись шутники, которые оформили замполиту подписку… на целых пять экземпляров журнала «Свиноводство» одновременно!
Вот какая сцена разыгралась однажды в холле маленькой северодвинской гостиницы:
Замполит перебирает прессу, пришедшую на его имя:
-Так, «Коммунист Вооружённых Сил»; так, «Красная звезда»… А это не моё! - откладывает он в сторону незнакомое доселе печатного издание и пытается уйти восвояси.
-Ваше, Ваше!!! - кричит женщина, дежурный администратор, и догоняет зама с пачкой журналов.
Журнал появился в кают-компании. Говорят, народ на лодке с большим интересом читал научную статью под названием: «О благотворном влиянии прогулок на организм хряка - донора спермы»…
СВЯЗЬ
Для людей флотских характерны не только чувство юмора (иногда - весьма специфическое), но и самоирония. Например, мои «братья по крови», минёры, о себе шутят так: «По душе минёру мина, потому что он дубина». Или утверждают со всей серьёзностью, что настоящим специалистом БЧ-3 стать невозможно до тех пор, пока не выучишь «три минных принципа». А выглядят эти принципы вот так:
-Мина живёт в воде.
-Пузом майку не порвёшь.
-Наше дело - труба. :
Конечно, другие специалисты тоже шутят. Некоторые из этих шуток можно произносить в любом обществе (если, конечно, присутствующие поймут сказанное), а некоторые может не стерпеть даже бумага…
У связистов существует такое изречение: «Связь - как воздух: когда она есть - её не замечают, когда нет - задыхаются». Но это очень серьёзно, а если перейти на более весёлую волну, то есть у них ещё и весьма двусмысленная поговорка: «Связь - дело случайное!» или такого же свойства тост: «За связь без брака!»
В разных историях (и весёлых, и трагичных) связь так или иначе участвовала (или даже играла главную роль). Об этом можно, наверное, было бы написать книгу, и даже не одну.
Но сейчас хочу остановиться лишь на нескольких случаях.
Я до сих пор с уважением отношусь к старой доброй громкоговорящей системе «Берёзка», ближайшей родственнице известного многим подводникам «Каштана», которая, объективно говоря, не была лишена недостатков. Её микрофоны, заключённые в штампованные из фенол-формальдегидной пластмассы корпуса, после какого-нибудь тридцатого-сорокового падения на стальную палубу всего лишь с двухметровой высоты начинали предательски барахлить.
Лодка, к экипажу которой я был тогда прикомандирован, грузила противолодочные ракеты с очень серьёзными головными частями.
При погрузке боезапаса минёры всё происходящее у них в отсеке докладывают под запись в центральный пост. На торпедных лодках в те времена эти доклады у них принимали, как правило, либо офицеры БЧ-5, либо сами механики.
К лодочным механикам я отношусь очень тепло. Они великолепно знают своё дело, и не раз в трудную минуту их знания и опыт помогали лодкам и экипажам, несмотря ни на что, выполнять свою задачу, а то и вовсе спасаться от гибели. Я даже как-то раз переделал известные пушкинские слова (на такое большого ума не надо): «Механик на лодке больше, чем механик». Конечно, когда механики, сознавая свою роль, чересчур наглеют, это добром не заканчивается. Во всём надо знать меру…
Командиром БЧ-5 в том экипаже был Олег Александрович Никатов, которого я глубоко уважаю. Грамотный, авторитетный, умный, волевой офицер. Правда, меня задевало, если он подшучивал над интеллектуальным уровнем минных офицеров (хотя сам я такие шутки отпускал частенько). Болезненно я также воспринимал, если мне казалось, что механик слишком глубоко стремится вникнуть во внутренние дела минёров.
Вот уже мы погрузили и проверили одну ракету, все доклады прошли нормально. Следует отметить, что погрузка боезапаса на любую лодку - дело не только ответственное, но и тяжёлое (и в моральном, и в физическом плане). В этот период без особых на то причин «гладить против шерсти» участвующих в погрузке людей нежелательно.
Загружаем другую ракету. Делаю доклады в центральный пост, который никогда не сидит без дела и постоянно общается с самыми разными боевыми постами. Я уже заметил, что мой микрофон начал работать нестабильно, но посчитал, что ответы «Есть!», то и дело доносящиеся через динамик из центрального, в данный момент относятся именно к моим докладам…
Ракету загрузили на стеллаж, а потом - в торпедный аппарат. Докладываю обо всём, как положено.
Внезапно раздаётся, очень громко и очень сердито:
- Первый!!! В чём дело, почему не докладываете, где ракета?
Показалось, это голос механика. Мне стало обидно, что он, явно превышая свои полномочия, влезает, куда не следует, да ещё так несправедливо. Я ответил довольно резко, да ещё и ненормативную лексику для «связки слов» употребил.
Пауза… Потом центральный чуть менее грозно запросил:
- Первый, кто находится на связи?
- Старший лейтенант Караваев!
Всё тот же голос подчёркнуто спокойно, даже как-то нарочито - замедленно, словно подбирая слова, произнёс:
-Товарищ старший лейтенант, научитесь пользоваться средствами связи!
После погрузки прихожу в центральный пост. Вижу, все как-то странно на меня смотрят. Потом командир дивизиона живучести, Витя Байков, мне и говорит:
- Игорь, ты знаешь, кого обхамил по трансляции?
Мотаю в ответ головой: действительно, в точности не знаю…
Витя сам отвечает на свой вопрос:
-Фалеева, начальника штаба дивизии! (как раз он и был руководителем погрузки).
Олег Михайлович Фалеев, опытный подводник, надо отдать ему должное, всё понял правильно и никаких карательных мер против меня не предпринял.
«Берёзка», по которой центральный пост мог слышать всё, что происходило на некоторых важных боевых постах (а на посты, естественно, транслировались все разговоры в центральном) сыграла шутку не со мной одним.
Антон Валентинович Милованов, мой знакомый минёр, ставший потом очень известным командиром, рассказал такой случай из своей жизни. Лодка, на которой он служил, передавала радиограмму, находясь на перископной глубине. По установившейся организации, свой выход в эфир контролировали на предмет того, не закрыла ли связную антенну в момент передачи волна, радиометрист и радиоразведчик (каждый на своей аппаратуре). Когда радисты доложили о передаче радиограммы, метрист доложил:
- Выхода не наблюдал!
То же самое доложил разведчик. Стоявший в центральном посту заместитель командира дивизии злобно прокомментировал:
- Значит, под воду ушёл весь ваш «выход»!
Сидевший по тревоге в первом отсеке минёр негромко, но внятно произнёс:
- Так вы у акустиков спросите!
Минёрскую реплику, оказывается, было слышно в центральном посту, и разгневанный замкомдив взвился:
- Кто сказал?!!!!!
Ещё один казус со мной произошёл, когда я служил уже на «акуле» помощником командира. Каждый, кто берёт в руки микрофон лодочной трансляции и видит на нём кнопочку, понимает, зачем она: нажмёшь - и будет слышно, что ты говоришь, отпустишь её - микрофон отключается. На «акулах» вместо «Каштана» уже была система «Лиственница», более «продвинутая». Всех тонкостей её эксплуатации я в то время ещё не знал, придя с других кораблей…
Боевая служба длилась уже третий месяц, к концу подошла моя очередная вахта. Вижу, какими усталыми выглядят люди в центральном посту. Моргая пересохшими, покрасневшими глазами, они безрадостно глядят перед собой. Решил подшутить, чтобы взбодрить и развеселить своих сослуживцев.
Включаю на пульте «Лиственницы» всё, что нужно, беру микрофон, нажимаю кнопочку на нём и произношу обычную, рутинную, команду:
- Первой смене построиться на развод в спортивном зале!
Затем отпускаю кнопочку (у, какой я умный!) и добавляю к только что произнесённому:
-Форма одежды - трусы, ботинки! (такую форму в курсантские годы нам иногда объявляли на физзарядку).
Команды, передаваемые по трансляции на любом военном корабле - это очень серьёзно! Никто не имеет права по своему усмотрению менять или коверкать их! Вот почему все мои сослуживцы, находившиеся в центральном, от удивления подскочили:
- Игорь Борисович, что это Вы скомандовали?
Улыбаюсь в ответ:
- Ха-ха, когда я подавал вторую часть команды, то отпустил кнопку на микрофоне!
В ответ весьма зловеще заулыбались уже они:
- Когда на «Лиственнице» включён режим боевой трансляции, тогда всё равно, нажата эта кнопка, или нет…
Ждал очередного «разноса», а их я итак уже успел получить немало. Та автономка была для меня очень тяжёлой: абсолютно новый для меня корабль, совершенно незнакомый экипаж, да ещё и вступил я за пару недель до её начала в новую для себя должность, к тому же, весьма неблагодарную «по определению». На удивление, всё обошлось. И развод у первой смены прошёл так же, как всегда, и никто меня ни в чём не упрекнул. Только, как мне передали, люди сказали друг другу:
- Помощник-то у нас какой шутник!
Люди более солидные тоже, бывало, шутили с применением средств связи. Правда, получалось это у них успешнее, чем у меня.
Как-то раз с нашим вторым экипажем пошёл на боевую службу в качестве старшего на борту Геннадий Алексеевич, заместитель командира дивизии. Ещё совсем недавно замкомдив командовал этим экипажем и прекрасно знал всех людей.
Где-то под конец автономки Геннадий Алексеевич вызвал в центральный пост командира БЧ-4 и достаточно долго шептался с ним о чем-то. Затем оба заулыбались, после чего связист отправился выполнять что-то очень секретное.
Вот закончился очередной сеанс радиосвязи. Заместителю командира дивизии в центральный пост принесли для ознакомления новые входящие радиограммы.
Он внимательно перечитал их, что-то подчеркнул, отложил одну из них в сторону. Затем замкомдив вызвал в центральный пост ничего не подозревавшего инженера электронавигационной группы, молодого офицера по имени Кирилл, по отчеству Нордович. Парень слыл закоренелым холостяком, но это вовсе не значило, что он сторонился женщин. Геннадий Алексеевич подошёл к «Лиственнице» и объявил:
-Внимание, товарищи подводники! У нас пополнение! Только что получена радиограмма: у нашего сослуживца, Кирилла Нордовича, РОДИЛАСЬ ДОЧЬ!
После этого Геннадий Алексеевич по-отечески обнял обалдевшего офицера и торжественно вручил ему бланк с наклеенными кусками бумажной ленты.
Кирилл обалдел ещё больше. Он перечитал сообщение несколько раз подряд, затем, наконец, начал что-то соображать. Подсел за пульт «Молибден» к своему другу и компаньону по холостяцким гулянкам и стал на пару с ним загибать пальцы на руках, подсчитывая что-то. Несколько раз подряд получилось девять!!! «Штурманёнок» окончательно скис и побрёл куда-то, рассеянно принимая по пути сыпавшиеся со всех сторон поздравления. Молодой мужик принимал участие в одном виде связи, а сюрприз получил через другой.
Чуть позже Геннадий Алексеевич признался Нордовичу, что это был только розыгрыш и что свободе холостяка, на самом деле, ничто не угрожает (в данный момент). Это радисты, по просьбе замкомдива, вручную набрали на своём аппарате нужный текст, наклеили на бланк и оформили так, чтобы всё выглядело, как «взаправду». Для специалиста такое дело трудным не было, гораздо труднее им было до поры-до времени сохранять всё в тайне...
Бывали в автономках и более безобидные розыгрыши, как бы это сказать, «связанные со связью». Например, на одной из лодок, шедшей подо льдами Арктики, однажды по трансляции объявили:
- Начальнику медицинской службы прибыть в центральный пост к береговому телефону!
Заспанный доктор взял да и пришёл в центральный пост, где с его появлением грянул оглушительный хохот. До сих пор не знаю, то ли врач действительно поверил шутникам, потеряв пространственно-временную ориентацию, то ли просто решил подыграть ребятам...
ДЕРСУ УЗАЛА
Так звали проводника русских землепроходцев в одноимённой книге В.К. Арсеньева, русского путешественника, учёного, писателя. Назовём именем Дерсу другого проводника, который, возможно, до сих пор сопровождает геологов по Сибири.
Этот человек также принадлежит к одной из малочисленных коренных народностей, населяющих труднодоступные отдалённые районы. Общаясь с выходцами из центра России, он внимательно присматривался и прислушивался: дотошно изучал язык, культуру и обычаи русского народа.
Видимо, Дерсу далеко не всегда попадались люди достаточно культурные, потому что человек сделал неправильный вывод: он решил, что для русских веселье - не веселье, если не выполнены два важных условия:
-Застолье с мощной пьянкой.
-Бесцельная и жестокая драка в конце этого застолья.
Начальник геологоразведочной партии, с которой дважды работал Дерсу, удивлялся: надёжные, проверенные люди, с которыми он проработал столько лет, вместе с которыми он съел, видимо, уже не один пуд соли, на банкетах в честь окончания двух последних экспедиций устраивали пьяные драки. Такого доселе не бывало никогда! Почему это происходило и кто был зачинщиком - не было понятно никому.
Подошла к концу очередная экспедиция. Цель её была успешно достигнута. Все ребята отработали как надо. И какой, всё-таки, молодец их проводник!
Сели за праздничный ужин. Настроение у всех было приподнятое. Завтра за ними прилетит вертолёт, доставит на аэродром, потом они пересядут на самолёт. Несколько часов - и дома! В такое счастье даже как-то не верилось. Во время экспедиции люди, кажется, стали друг другу ещё ближе и роднее. Несколько недель подряд они работали, как единая команда, а завтра у каждого из них снова начнётся своя жизнь.
Дерсу сидел рядом с начальником партии. Выпили. Сначала ему было очень хорошо среди этих симпатичных людей, он радовался, глядя на их улыбающиеся лица, а потом проводником овладело чувство беспокойства. Есть праздничный стол, произнесён уже не один тост, а вот драка почему-то опять никак не начинается. Вздохнув, Дерсу решил: он снова должен придти на помощь своим русским побратимам! Повернувшись к начальнику партии, Дерсу произнёс:
-Сиди - не сиди, а начинать надо!
С этими словами проводник звезданул соседа в ухо.
Буяна скрутили. Удивлённый начальник партии спросил:
-Дерсу, за что это ты меня?
Тот простодушно выложил всё, что он знал о русской культуре и обычаях, и чистосердечно признался, что после двух предыдущих экспедиций именно он помогал ребятам на прощальном банкете «оттянуться по полной».
Все расхохотались, проводнику отпустили руки и снова налили. Следующий тост был кратким, как выстрел: «За русскую культуру!»
С ПЕСНЕЙ ПО ЖИЗНИ
На днях смотрел по телевизору очередную передачу «В нашу гавань заходили корабли».
Один из её гостей, немолодой капитан 1 ранга, вспоминал о своём участии в международной парусной регате. Он рассказал, что на банкете, устроенном накануне старта, наши участники исполняли известные всем нам русские и советские песни, а один из американцев браво спел что-то на английском, естественно, языке. Мелодия показалась нашему офицеру очень знакомой. Он решил узнать, что это за песня. Оказалось, что её пели ещё пираты сэра Френсиса Дрейка - значит, песне уже около четырёх веков! Слова были очень «солёными» - это и понятно, явно не монахини их написали... Капитан 1 ранга перевёл текст на русский язык, несколько «опреснив» их, и лихо, совсем по-пиратски, исполнил песню в «Гавани». Припев по-русски звучал, кажется, так:
Ха! Джилли-джилли-джилли,
Бенни-бенни-бом!
Нам рифы или штормы,
Нам бури нипочём!
Как ни странно, мелодия оказалась знакомой мне с детства! Прошло несколько часов, пока я вспомнил, откуда знаю её. Отец иногда с улыбкой напевал на этот мотив странную песенку. Там был такой припев:
Эх, тумба-тумба-тумба,
Мадрид и Лиссабон!
Старые кало-о-ши,
Труба и граммофон!
Это была одна из строевых песен его курсантских лет. Судя по всему, она попала к ребятам тогда, когда англичане и американцы ещё были нашими союзниками. Кому-то из наших песня понравилась, но он её не перевёл, а просто переделал на русский манер. И ничего, курсанты над текстом посмеивались, но пели!
Вместе с оружием и техникой, поставленными по ленд-лизу, нашим тогда досталось ещё несколько песен.
Например, бывало, ребята в строю исполняли абсолютно не имеющую никакого отношения к военному делу песню о каком-то Виверлее, который пошёл купаться, не умея плавать. Меры безопасности при этом были соблюдены им не в полной мере. Как и следовало ожидать, бедняга утонул: воткнулся головой в грунт, а ноги остались торчать над водой... Безутешная вдова утопшего, Доротея, окаменела от горя, увидев страшное зрелище...
Пришли от союзников, конечно же, песни и повеселее. Например, такая, где были слова:
Когда солдаты пьют вино,
Подруги ждут их всё равно.
Моя подружка злится - ну и пусть,
Быть может, я ещё вернусь!
Её припев с удовольствием подхватывали все:
Будь здорова, дорогая, я надолго уезжаю,
А когда вернусь - не знаю, а пока прощай!
Некоторые из обретённых нашими иностранных строевых песен были очень добросовестно и профессионально переведены на русский язык. Например, английская песня периода Первой мировой войны (или даже старше?) «Путь далёк до Типперери».
Когда курсантом стал я, строевых песен иностранного происхождения мы не пели. Это не поощрялось. А поскольку советские авторы песен о курсантах не писали, мы пели другие, близкие нам по тематике, заменяя в них, если получалось, слова «солдат» или «матрос» на «курсант».
Однажды (ещё в лагере, во время «курса молодого бойца») ребята из соседней роты задорно исполнили старую русскую военную песню «Солдатушки-бравы ребятушки». Мне показалась, что её вполне можем спеть и мы, но только после небольшой переделки. Совсем чуть-чуть подумал - и вскоре сообщил ребятам новые слова. Понравилось многим, их запомнили влёт, даже не записывая. Теперь рифмы были, например, такими: «Наши тётки - быстрые подлодки» или «Наши деды - мины и торпеды» (что слегка оскорбило тех, кто уже считал себя закоренелым ракетчиком). Но самым большим «перлом» оказались слова «Наша мама - Партии программа»... Это я так незатейливо пошутил, но мою легкомысленную шутку все приняли «за чистую монету». Хорошо, что тогда никто даже не попытался поискать за ней политический подтекст. А ведь могли бы, и тогда я запросто был бы отчислен прямо из лагеря, даже не успев поучиться.
В училище имени Дзержинского был случай, когда один очень «идейный», активный и сознательный парень очень своеобразно решил призвать своих товарищей к культурному поведению во время обеда. Он в личное время написал по собственной инициативе лозунг, где, по простоте душевной, употребил просторечное слово из какого-то местного диалекта. Вот что у него получилось:
«Курсант! Борись за социалистическую етьбу!»
Когда парень вешал на камбузе своё произведение, мимо, на его беду, проходил начальник политотдела. Узрев за неуклюжими словами какую-то невероятную политическую ересь, разъярённый «начпо» лично настоял на отчислении чересчур сознательного бедняги...
Бывало, мы в курсантские годы озорничали. В том числе, и в строю, когда требовалось что-то петь.
Распорядок дня предусматривал для военных мероприятие под названием «вечерняя прогулка». Это значило, что незадолго до отбоя надо было в течение получаса строем и с песнями ходить кругами по двору. Многие из нас не любили это мероприятие, считая, что со стороны мы выглядим полными идиотами, и старались от него уклоняться. Очень принципиальный офицер, Борис Сергеевич Голубев, заступая дежурным по нашему факультету, находил в «шхерах» перед вечерней прогулкой всех «уклонистов» и выгонял на двор, а потом стоял и смотрел, как мы ходим. Однажды ребята решили тонко поиздеваться над ним и спели припев из песни «Прищайте, голуби»:
Пусть летят они, летят
И нигде не встречают преград!
Склонность поозорничать, «попартизанить» была, конечно, свойственна и матросам срочной службы. Однажды, заступив дежурным по дивизии, я вышел на плац и услышал, как матросы с бербазы поют песню о выпившем постовом милиционере, прозвучавшую в фильме «Маленькая Вера», где были такие слова:
...и лейтенанту оба глаза одним ударом загасить!
Конечно же, я не мог не вмешаться - всё же «при исполнении» был...
Когда дивизия готовилась к смотру строя и песни, нередко возникала проблема, что именно петь, чтобы все экипажи не исполняли одно и то же. Бывало, приходилось петь положенный на известную мелодию какой-нибудь героической советской песни текст своих самодеятельных поэтов. Наши сослуживцы из числа выпускников Бакинского училища говорили о подобном новоделе так: «Музыка Баха, слова гиждулаха» (крайне неприличное слово на азербайджанском языке).
Когда мой дядя, заслуженный юрист, был студентом и проходил вместе с однокурсниками военные сборы, там они тоже разучили и исполнили свою строевую песню. Вот как это было.
Ребятам на время сборов дали командира подразделения - дядьку уже в годах, носившего капитанские погоны. Через некоторое время стало ясно, что у него нет не только высшего, но, пожалуй, даже и среднего, образования. Своё знакомство с новыми подчинёнными он начал со слов:
- Грамотные есть? Тогда слушай и записывай слова нашей строевой песни! И начал диктовать:
Жила-была бабушка над рекой, над речкой,
Захотелось бабушке искупаться в речке.
Эта бабка хитрая купила фунт мочала,
Эту песню новую начинай сначала...
И так далее. Насмешливые студенты, которым вот-вот предстояло стать дипломированными юристами, на смотре исполнили безыскусную песню с таким юмором, «стёбом», что их командир тут же был отстранён.
Ребята тогда хорошо повеселились, но мне кажется, что зря они свысока смотрели на того своего малограмотного и недалёкого начальника.
Я читал, как в нашей армии появлялись такие командиры. В войну, когда на передовой, бывало, погибали все офицеры подразделения, их обязанности начинали исполнять сержанты. Когда в живых не оставалось и сержантов, командование взводами и даже ротами принимали на себя рядовые - ведь кто-то же должен был руководить людьми в бою! Было положение, согласно которому таким солдатам могли присваивать звание младших лейтенантов независимо от образования. В войну эти достойные люди были вполне на своём месте, но мало кто из них дорос (точнее, дожил) хотя бы до капитанских погон.
В мирное время перспектив для карьерного роста таких офицеров тоже, увы, не было. Именно о таком человеке пелось в известной песне Владимира Высоцкого: «...капитан, никогда ты не будешь майором!»
И всё-таки, наверное, не напрасно наши предки придумали строевые прогулки войск по городу под звуки оркестра!
Владимир Дмитриевич Ильин, сослуживец отца, однажды был отправлен в необычную командировку. Он был в те дни уже капитаном 1 ранга и командовал ракетной подводной лодкой. Владимир Дмитриевич был умным, опытным, талантливым и грамотным командиром. Однако, он один был выбран из многих флотских офицеров для выполнения специальной миссии не за эти качества, а за высокий рост и отличную выправку. В подчинение Ильину временно дали несколько десятков моряков-североморцев, собранных со всего флота. Они были ещё выше ростом, чем Владимир Дмитриевич.
Это специальное подразделение в течение какого-то времени отрабатывало на плацу прохождение торжественным маршем под оркестр, а также исполнение строевой песни. Затем они были отправлены... в Москву!
Казалось бы, это была невероятная дурь со стороны флотского командования - оставлять на несколько недель без командира целую подводную лодку с баллистическими ракетами только ради того, чтобы он с толпой добрых молодцев походил по столице. Но зато каков был произведённый эффект!
Рослые и красивые североморцы, возглавляемые целым капитаном 1 ранга, печатали шаг по московским улицам и пели: «Северный флот не подведёт!» Над ними развевалось полотнище Военно-морского флага.
Прохожие радовались, они испытывали чувство гордости за наши Вооружённые Силы, престиж которых ещё недавно, во времена Хрущёва, подрывался самым гнусным образом.
Северный флот и вправду не подвёл - зато его через каких-то двадцать лет подвели, а потом и привели в самое жалкое состояние...
Очень хочется верить, что наш флот всё же возродится!
ПРЕССА
>На одном плакате советских времён были такие строки:
Моя советская печать
Друзьям нужна, врагам опасна,
Она умеет отвечать
Правдиво, коротко и ясно!
У меня с детства было уважительное отношение и к советской печати, и к печатному слову вообще. Возможно, в юном возрасте я был не в состоянии критически анализировать то, что читал, а возможно, мне попадались лишь такая печатная продукция, над которой работали настоящие профессионалы.
В курсантские годы в газете «Советский моряк» Ленинградской военно-морской базы мне однажды встретились удивительные загадки. Вот такие:
-Крепка, железна, под ней не каплет.
-Маленькая птичка, а громко поёт.
-В земле не гниёт, кинь в воду - поплывёт.
>Мы попытались разгадать их на вечерней самоподготовке усилиями всего класса. По первой загадке вариантов не было: естественно, это крыша! В третьей, как решило большинство, очевидно, говорилось о дерьме (и как только это напечатали?) Вторая загадка вызвала много споров, но ни к какому единому мнению мы так и не пришли.
К счастью, в следующем номере «Советского моряка» были опубликованы разгадки. С загадкой номер один так и было, как мы думали. «Маленькая птичка» оказалась, как ни странно, громкоговорителем. Удивительнее всего было то, что в загадке номер три говорилось... про уголь.
Володя Михайлов, который до училища служил рулевым на боевых надводных кораблях Балтийского флота, начал ругаться:
-Какие-то дураки такое во флотской газете печатают! Наверное, думают, что все моряки дебилы, и для них любая ерунда сойдёт!
Тогда кто-то из наших рассказал анекдот:
Журнал для мужчин как-то раз опубликовал картинку, на которой была изображена парочка, занимающаяся любовью, и объявил конкурс на лучшую подпись к ней. Победил (с большим отрывом) матрос, который прислал сразу несколько вариантов. Когда в редакции журнала победителю вручали приз, его спросили, как он придумывал подписи. Тот поделился своим секретом:
-А я ничего и не придумывал! Просто взял военную прессу и выбрал оттуда несколько заголовков!
Ребята заулыбались, а смеяться они стали позже, когда кто-то решил проверить, действительно ли это так, и взял одну из подшивок с военными газетами. Да, там было, что выбрать! Например, «Тяжело в учении - легко в бою», «Морские пехотинцы атакуют» или «Крепнут шефские связи».
Шло время, мы выпустились из училища, и никто даже предположить не мог, что сам будет писать статьи в газеты. Тем не менее, нашему однокласснику, Валере Соколову, довелось однажды опубликовать своё произведение в одной из местных флотских газет. Привожу дословно его рассказ:
-Горячо любимая холодная Гремиха. Уже в сентябре неожиданно наступила настоящая зима с обильными медленными круглосуточными снегопадами, что для Гремихи вообще неестественно - снега там и летом хватает, но безветрия не бывает никогда. За пару дней городок засыпало основательно и продолжало засыпать. Мы с приятелем мирно сидели на кухне у окна и наслаждались молдавским домашним вином. За окном - занавес из огромных, медленно падающих снежинок, в душе - полное успокоение. Постепенно снег прекратился, но картинка из окна хуже не стала: окно у меня выходило прямо на залив, высокие острова и пирсы с подлодками - всё это было покрыто таким толстым слоем пушистого снега, что никаких цветов, кроме белого (снег) и чёрного (вода) в пределах видимости не наблюдалось. Только моряки упорно пытались откопать корпуса подлодок. И тут, вы не поверите, мы видим, что в небольшой лужице на болоте, рядом с домом, плавает белый лебедь-красавец! Как он здесь оказался и притом в одиночестве - не спрашивайте, не знаю. Но плавает. Необходимо прояснить происхождение лужи, это кое-что прояснит. Дело в том, что дом мой построили прямо на скате сопки, на скале, то есть. Ниже дома строить было уже невозможно - болото. Поэтому канализационные стоки строить не стали, всё тёпленькое прямо из подвалов стекало по скале в болото. Море наше не замерзало, моя лужа - тем более. Видимо, лебедь и пристроился к тёплому местечку. Снегопады прекратились, начали крепчать морозы и, как это ни странно, безветрие продолжалось! Где-то с неделю гарнизонный люд приходил к друзьям посмотреть из окон на птицу, приводили детей. Зоопарк на дому, в общем. За это время из-за морозов лужа несколько уменьшилась, и я уже стал побаиваться, как бы до лебедя не добрались собаки, но как-то утром он исчез. Насовсем. Ну, казалось бы, можно было погрустить и забыть - природа. Однако, это мне неожиданно пригодилось! Дело в том, что политотдел вскоре провёл совещание, главной темой которого явилось полное отсутствие активности подводников в сотрудничестве с гарнизонной газетой (которую моряки называли «Гальюн таймс», потому что её относили в туалет, не читая). Велено было всем экипажам сдать по две статьи как минимум. Все ворчат и возмущаются, я молчу. Через пару дней в газете появляется статья примерно такого содержания:
«Рано наступившая зима принесла много неприятностей не только людям, но и животным тундры, которая нас окружает. Не удивительно, что, ища спасения от ненастья, они тянутся к теплу. Совсем недавно многие жители городка могли наблюдать, как на небольшом почему-то всегда тёплом озерце прямо у жилых домов поселился красавец, дикий белый лебедь. Наверное, отбился в снегопад от стаи. Его белоснежное оперение разительно контрастирует с ржавыми пятнами на чёрных корпусах наших кораблей. Люди подкармливали его, и он доверчиво подпускал их совсем близко. Особенно полюбилась лебедю яичная лапша, которой, к счастью, у нас в магазинах большой ассортимент, т.е. разложена по всем прилавкам. Но беда не приходит одна - ударили морозы, и озерцо стало замерзать. Никто не знал, что будет дальше, но тут на помощь пришли сотрудники гарнизонного Дома офицеров. Теперь чучело гордой птицы украшает зимний сад Дома офицеров».
В тексте было множество красочных отступлений, метафор и прочей лирики со стёбом. Газетчики у нас ленивы, а тут целая статья, так что текст прошёл без купюр. Подпись была глубоко зашифрована, но политотдел меня вычислил - «стукачей» у нас всегда хватало (лучше бы в газету писали!). Драли серьёзно, но не больно, потому что впервые газету разбирали нарасхват и читали.
ТОВАРИЩ ПО НЕСЧАСТЬЮ
Подводная лодка вышла в море. Перед первым за время этого выхода погружением по принятым тогда правилам начали проверять прочный корпус на герметичность. Объявили учебную тревогу, задраили верхний рубочный люк и создали внутри лодки вакуум. Чтобы кто-то в этот период наблюдал за обстановкой, на мостике оставили старшего помощника командира.
Никто не видел, что перед проверкой на герметичность наверх вышел кок, не очень уже молодой мичман, который недавно был назначен на лодку откуда-то из береговых частей. Кок умел замечательно готовить, но пока ещё не слишком много понимал в корабельной службе. При этом он был очень даже, что называется, «себе на уме». Когда на лодке объявили учебную тревогу, мичман, только что закончивший приготовление второго блюда, подумал: «Потревожиться они могут и без меня!»
Кок решил подняться наверх и спокойно, без посторонних, покурить. Он спрятался в надстройке, где никто его не мог увидеть и где он сам ничего не слышал и не видел, кроме кусочка моря через вырез в лёгком корпусе.
Накурившись вволю, кок пошёл обратно. Верхний рубочный люк он сумел найти, но тот, неожиданно для мичмана, оказался задраенным! Кок подёргал крышку - она не поддавалась! Он покрутил на этой крышке туда-сюда какое-то колёсико, подёргал опять - вновь безуспешно! Вакуум был невелик, но большая площадь люка не позволяла преодолеть разность давлений силами одного человека.
Мичман внезапно и остро осознал: верхний рубочный люк уже задраен, значит, подводная лодка сейчас вот-вот погрузится, а он так и останется наверху! Никто ничего о последних мгновениях его жизни так и не узнает, его трупа не найдут, не найдут вообще никаких его следов!
Кок, несмотря на потрясение, вдруг увидел боковым зрением чьи-то ноги на мостике. Заглянув туда снизу вверх, мичман разглядел старпома. Сознание кока пронзила мысль: он сейчас будет погибать уже не в одиночку!
На глазах у мичмана показались скупые мужские слёзы, и, обняв валенки своего товарища по несчастью, он прорыдал:
- СТАРПОМЧИК, МИЛЫЙ! И ТЕБЯ ТОЖЕ ЗАБЫЛИ!!!
_____________________________________________________________________
БОЕВАЯ ТРЕВОГА
Во времена моей службы на Северном флоте несколько раз объявляли боевую тревогу.
Однажды это было сделано после страшного взрыва в губе Окольная. Он был виден и слышен издалека. Моя подводная лодка тогда стояла в ремонте во Вьюжном, и в тот памятный день несколько наших офицеров ловили рыбу с пирса. Внезапно (чуть ли не раньше, чем до них долетел звук взрыва) высоко над Североморском вознёсся характерный «гриб». В толще его «ножки», как показалось, то и дело проносились какие-то крупные обломки. Всем стало не по себе. Офицеры спросили Гену Пилосяна, нашего начальника химической службы, старейшего в те годы на флоте:
Это что - ядерный взрыв?!
Фигня, светового излучения нет - значит, обычный! - буднично ответил Гена, продолжая деловито подёргивать леску...
Совсем недалеко от нас происходили какие-то страшные события, а здесь, в заводе, была тишь и благодать, никто ни о чём не знал.
Один из наших сослуживцев, заступая в тот день дежурным по дивизиону ремонтирующихся кораблей, спросил у своего предшественника, что ему известно о зловещем «грибе». Тот лишь пожал плечами: никакой информации не поступало! Лишь спустя несколько часов после смены в рубке дежурного вдруг ожил большой и неуклюжий ящик системы оповещения «Платан». Сначала он заверещал, а потом произнёс металлическим голосом:
-Отбой боевой тревоги! Отбой угрозы нападения ПДСС! (то есть, подводных диверсионных сил и средств – оказывается, поначалу была версия, что в произошедшем взрыве виновны именно они).
Ну что же, дивизион ремонтирующихся кораблей - это не самое боевое подразделение на флоте...
А вот как, по рассказу очевидцев, выглядели события этих страшных минут в другом месте - на самой мощной и современной советской подводной лодке того периода.
Валерий Константинович Григорьев, командир «ТК-202», курил на мостике, когда ему доложили о том, что на флоте объявлена боевая тревога. Он неспешно докурил сигарету, понимая, что секунды в этой ситуации пока ничего не решают, а потом нажал рычаг громкоговорящей связи:
- Механик, объявляй боевую тревогу!
- Учебную, товарищ командир?
- Я сказал - боевую.
Последняя фраза была произнесена твёрдо и спокойно, хотя командиру было предельно ясно: случилось что-то экстраординарное. Возможно, пришла пора прощаться с мирной жизнью, а может быть, в ближайшем будущем, и с жизнью вообще …
В другой раз Северный флот был поднят по тревоге опять из-за кажущейся угрозы нападения ПДСС. Случай этот можно назвать почти смешным.
Как рассказывают, в тот день один из ракетных подводных крейсеров стратегического назначения работал в полигоне боевой подготовки, расположенном в Мотовском заливе. Всё, что полагалось, было уже выполнено, однако, согласно плану, корабль должен была находиться в полигоне ещё чуть ли не сутки. Говорят, командир лодки был заядлым рыболовом (точнее - даже браконьером), его постоянным напарником в этом деле был боцман.
Сидя на вахте, этот ушлый мичман, прекрасно осведомлённый обо всём, что творится в центральном посту и за его пределами, уже несколько часов «капал на мозги» командиру:
-Товарищ командир, а товарищ командир, ну что мы тут сейчас делаем? План ведь давно уже выполнен, и мы теперь просто воду в заливе винтами перемешиваем. Сегодня по Титовке, наверное, уже сёмга пошла, самое ей время, а мы здесь без толку болтаемся!
Через некоторое время командир сказал:
-Боцман, не скули. Что ты предлагаешь?
-Давайте подойдём к Титовке поближе, всплывём, встанем на якорь, «резинку» на воду спустим и порыбачим несколько часиков. Погода сегодня по прогнозу – ВО! И лодка, и снасти для нас двоих у меня наготове!!!
-Да ты совсем охренел! За самовольный выход из полигона со мной знаешь что сделают?
-Товарищ командир, да ведь об этом же никто не узнает! Частей флота там поблизости нет, я точно знаю, а посты наблюдения вблизи берега нас не увидят. Соседние полигоны пустые, никому не помешаем. Какой тут может быть риск? Никакого! А ведь в прошлом году мы с Вами ход сёмги пропустили, в этом опять пропустим...
Так или иначе, боцман ловко сыграл на слабой струнке командира и добился своего. Вот только ни один из них не знал, что в районе губы Титовка, сравнительно узкой и мелководной, стоят, оказывается, пограничники…
И вскоре стражам границ довелось увидеть непривычное для них зрелище. Морскую гладь сначала прорезал перископ, а затем на поверхность воды мощно и солидно, в белых бурунах и пене, вышло чёрное тело гигантской субмарины с «крыльями» горизонтальных рулей на рубке.
Именно эта деталь напомнила солдатам очень знакомый плакат о звериной сущности американского империализма. Там были напечатаны фотография очень похожей лодки, а рядом - изображения оскаленной физиономии «ихнего» морпеха и самолёта «Б-52» с сыплющимися из брюха бомбами. Ниже (крупными буквами) был начертан призыв к бдительности.
Пограничники вняли призыву и доложили о происходящем по команде. Их начальники связались с оперативным дежурным Северного флота и спросили, должна ли сейчас какая-нибудь наша подводная лодка работать у входа в губу Титовка. Получив отрицательный ответ, сообщили, что кто-то всплыл у них под носом и спустил на воду «резинку». С берега в бинокль увидели, как туда садятся люди с какими-то продолговатыми предметами в руках...
По флоту объявили боевую тревогу. Командир подводной лодки и боцман (именно они сидели в спущенной на воду «резинке») узнали об этом необычным образом: над ними просвистели пули (длинная очередь из автомата Калашникова), а потом с близкого уже берега раздался свирепый окрик:
- СДАВАЙСЯ! РУКИ ЗА ГОЛОВУ! ЛЕЧЬ НА ДНО ЛОДКИ! ИНАЧЕ СТРЕЛЯЕМ НА ПОРАЖЕНИЕ!!!
Хорошо хоть - вовремя разобрались, что это не враги, а наши, свои, и обошлось без кровопролития. Правда, как говорят, за этот поступок командир «стратега» был очень жестоко наказан…
Хоть угроза нападения ПДСС снова оказалась ложной, бдительность североморцев на некоторое время ещё больше повысилась.
В те дни из Гремихи пошёл на рыбалку командированный откуда-то с «большой земли» гражданский специалист. Дядька был опытный, матёрый и взял с собой (на всякий случай) все свои документы.
Они очень скоро пригодились любителю пеших переходов. В тундре недалеко Святоносского маяка его остановил патруль.
Когда рыбака, после тщательной проверки всех реквизитов, отпустили, и он успел пройти вдоль берега ещё несколько километров, послышался рокот мотора. Откуда-то вдруг появился катер и высадил досмотровую группу. Одинокий путник был остановлен и снова подвержен проверке. Все документы оказались в порядке, и ему опять разрешили «следовать по своему плану».
А через некоторое время чистый холодный воздух задрожал от рёва авиадвигателей и стрекотания лопастей. На этот раз над рыбаком завис на малой высоте вертолёт. Человек уже заранее, даже не дожидаясь, когда винтокрылая машина сядет, достал из-за пазухи свой паспорт и замахал им над головой…
Как непросто бывает порой любить родную природу!
ТЁЗКИ
Помните старую советскую песню времён войны про двух Максимов - пулемётчика и пулемёт?
Юрий Анатольевич Ильин, уважаемый мной офицер-надводник, рассказал, что в восьмидесятые годы прошлого века на сторожевом корабле «Летучий» Тихоокеанского флота жил (а точнее - служил) пёс, которого моряки назвали именем своего корабля. Был он из породы «благородных дворняг», крупным, аккуратным и невероятно сообразительным.
Летучий безо всякой натяжки мог считаться настоящим морским волком. В море он в любую качку не терял своей живости и отменного аппетита. Сначала он приходил в офицерскую кают-компанию, потом собирал дань с мичманов, а затем интересовался, чем сегодня кормят личный состав срочной службы. Пёс прекрасно ориентировался в обстановке, он отлично знал корабельные правила и распорядок дня. Когда «Летучий» стоял у пирса, его тёзка строго после ужина сходил на берег: не махнув через фальшборт, как какая-нибудь невоспитанная собака, а чинно и солидно, спустившись по трапу. Миновав КПП части, пёс заходил в один из владивостокских трамваев и куда-то уезжал. Утром, за полчаса до подъёма флага, Летучий был уже на борту.
Пёс, любимец всей команды, был, в общем-то, незлым, даже ласковым, но иногда моряки в шутку называли его «предателем». Неспроста! Летучий знал до тонкостей не только правила поведения, но также традиции и обычаи экипажа. Было несколько раз, когда офицеры, собравшись в одной из кают, пытались без лишнего шума что-нибудь отпраздновать, и при этом забывали пригласить к столу корабельную собаку. В таких случаях Летучий, безуспешно царапнув лапой закрытую на ключ дверь, садился рядом и начинал подавать громкие звуковые сигналы, что точно и достоверно указывало замполиту, где именно сейчас «водку пьянствуют и безобразия нарушают».
С тех пор офицеры стали на подобные мероприятия брать пса с собой. Лёжа в каюте, где отмечали, например, чей-нибудь день рождения, Летучий никогда не шумел и не мешал людям. Он не попрошайничал, не употреблял спиртного; предложенные угощения брал не всегда. Например, сервелат принципиально не ел!!!
Как-то раз корабль готовился на очередную боевую службу. Выход был назначен на четыре утра. Накануне командир предупредил всю вахту: сегодня пса на берег не пускать! Как ему объяснишь, что ночью выход? Собака придёт к подъёму флага, как обычно, а «Летучего» уже и след простыл! Не по-людски это как-то будет, да и боязно: как плавать без корабельного талисмана?
Но, видимо, пёс в тот день твёрдо решил, что ему надо обязательно прогуляться по городу. Улучив момент, он всё-таки осуществил задуманное...
Ровно в четыре отошли от пирса. Через пару миль встали на якорь и доложили оперативному дежурному, что, якобы, имеют незначительную поломку по линии БЧ-5 (Это было вполне правдоподобно! Что только на флоте ни сваливали на механиков!) Командир просил вышестоящее командование не беспокоиться: план перехода они вскоре обязательно нагонят! А поломаной детали они, мол, уже нашли замену на однотипном «пароходе» и даже договорились, что утром заберут её оттуда своим катером.
Рассвело. Над бухтой зазвучала медь корабельных горнов: скоро построение на подъём Военно-морского флага! С «Летучего» спустили катер, забрали метавшуюся по причалу в тревоге и тоске собаку.
После этого корабль беспрепятственно пошёл вдаль от базы, вдаль от наших берегов.
_________________________________________________________________
ОПТИЧЕСКИЙ ОБМАН
Есть у молодёжи такое жаргонное словечко - «попал». Производная от него - «попадалово». Эх, как однажды «попал» Виталий, мой сослуживец!
Дело было на Севере, в Западной Лице. В тот год было на редкость тёплое и солнечное лето, но большинство женщин вместе с детьми, как обычно, отдыхали значительно южнее Мурманской области. Виталий жил на самом краю городка, окна его квартиры выходили на сопки.
В одно из воскресений к нему пришёл друг, такой же молодой офицер, который тоже на летний период был без семьи. Ребята приняли для аппетита по сто граммов разбавленного «шила», а потом хозяин отправился на кухню, чтобы разогреть нехитрый холостяцкий обед. В это время гость распахнул окно, вооружился недавно купленной подзорной трубой (три колена, двадцатикратное увеличение!) и начал без особой цели глазеть на зелень окрестных сопок.
Вдруг гость вихрем ворвался на кухню. Щёки его горели, зрачки были расширены. Схватив Виталия за руку, парень прокричал:
Побежали! Скорее!!!
Куда? Зачем?
Там узнаешь!
Мужики выбежали из подъезда и, как два молодых джейрана, поскакали в сторону ближайшей сопки (до неё был всего лишь километр или полтора, сущие мелочи). Перед аварийным покиданием квартиры гость зачем-то прихватил со стола бутылку шампанского...
Поднявшись вверх по склону, молодые люди оказались практически лицом к лицу с двумя красавицами, которые были одеты, как бы это сказать деликатнее, «топлесс».
Получив от милых существ немедленный, жёсткий и решительный отпор, друзья ещё быстрее побежали в обратном направлении.
Девушки думали, что вдали от посторонних глаз они могут целиком подставлять ласковому солнцу всю верхнюю часть своих молодых тел, им было невдомёк, что кто-то увидит их с помощью современной оптики и воспримет это, как призыв.
У печальной сей истории получилось совершенно неожиданное продолжение. 31 августа, как положено, лето закончилось, а 1 сентября гость Виталия в сопровождении супруги повёл своего сына первый раз в первый класс. И тут выяснилось, что одна из двух младых любительниц заполярного солнышка - классный руководитель его ребёнка...
___________________________________________________________________
ТУПОЙ И ЕЩЁ ТУПЕЕ
Есть старый армейский анекдот. Два генерала сидя в ресторане, говорят о своих денщиках.
Он у меня такой дурак, что глупее не бывает!
Что ты, поглядел бы на моего, тогда бы увидел настоящего дурака!
Ну ладно, давай, поглядим на них в действии и сравним, какой из них дурнее!
Первый генерал вызывает своего денщика и приказывает ему:
Сходи в мой номер и посмотри, там я или нет!
Есть!
Второй посмотрел, покачал головой и сказал:
Да, действительно, дубина! Вызвал своего и приказал:
Возьми сто рублей, иди на базар. Купишь мне автомобиль и подгонишь к подъезду!
Есть!
Первый генерал – второму:
Да, твой тоже выдающийся идиот!
А за дверью, тем временем, общаются денщики:
Видал такого дурака, как мой начальничек? Чего он меня погнал в свой номер, мог бы просто по телефону позвонить!
Мой ещё хуже! Послал купить и пригнать автомобиль. Будто не знает, что я водить не умею!
Мне напомнила этот старый анекдот ещё более старая история, произошедшая на средней дизельной подводной лодке проекта 613.
Минёр на этой лодке отвечал не только за мины и торпеды, но ещё и за стрелковое оружие, и за многое другое, в том числе, за сигнальные ракеты. Они выдавались на мостик, где их периодически расходовали. Однажды на той лодке ракета выпала из ракетницы, находившейся в руках старпома. В этом случае, следовало аккуратно выбросить её за борт. Старпом не стал этого делать: жалко, хорошая ракета, с парашютиком... Он не придумал ничего лучше, чем вызвать из первого отсека вахтенного торпедиста и вручить ему сломавшуюся пиротехнику: на, мол, отремонтируй!
Тот исправно пошёл выполнять приказание. Делал он это в своём отсеке. Минёр, находившийся рядом, во втором, об этом не знал, но тут вдруг прозвучало:
Аварийная тревога! Пожар в первом отсеке!!!
Оказывается, механик, находившийся в центральном посту, увидел, что из переговорной трубы идёт дым, и понял, что задымилось именно в первом. Минёр ворвался туда и увидел жуткое зрелище: по отсеку прыгала горящая осветительная ракета, а за ней, стараясь не отстать, скакал дежурный торпедист с ведром в руках.
Позже выяснилось, что исполнительный матрос опалил себе обе руки по локоть. Сначала он пытался засунуть ракету туда, откуда она выпала, а когда та стартовала и загорелась, попытался залить её водой. Вылив воду мимо, матрос стал просто ловить беглянку ведром.
Все отделались сравнительно легко. В это время в первом отсеке, на стеллажах, лежало восемь боевых торпед, ещё четыре были в носовых торпедных аппаратах. Каждая из них содержала несколько сот килограммов взрывчатого вещества. Кроме этого, у каждой была весьма чувствительная к огню энергосиловая установка, от которой торпеды становились ещё опаснее. В трюме лежали металлические банки с очень агрессивным регенеративным веществом. Над торпедами были матросские койки, которые могли легко запылать и передать огонь всей остальной, весьма небезопасной, начинке отсека.
Чудо, что больше ничего, кроме ракеты, не загорелось и, тем более, не взорвалось.
Когда минёр поднялся на мостик и доложил командиру, что произошло, тот с удивлением спросил:
Твой торпедист что, совсем дурак?
Он-то, конечно, да... Вот только какой дурак ему это дал?!
Стоявший рядом старпом скромно промолчал.
_______________________________________________________________
БЫВАЛИ ДНИ ВЕСЁЛЫЕ…
>Не напрасно говорят, что курсантские годы - весёлые годы!
В штабе флотилии подводных лодок в одном отделении со мной служил Саша, который окончил наше училище и даже мой факультет двумя годами раньше меня. В одной роте с ним были очень интересные, колоритные люди (как, впрочем, и те, что учились вместе со мной). Одного из однокурсников Саши звали Вовой. Родом он был, кажется, откуда-то с Волги. Не знаю, удалось ли ему избавиться от характерного «окающего» акцента. У крепкого, коренастого Вовы была фигура тяжелоатлета. Правда, штангой он начал заниматься только в училище, и больших высот не достиг: ему не хватало гибкости, которая, как выяснилось, нужна даже штангисту. Зато в родном колхозе, где парень после школы некоторое время работал трактористом, равных ему по силе не было! Говорят, Вова без домкрата приподнимал попавший в канаву трактор «Беларусь», просто поддев его плечом.
В одном взводе с ним был Сурен. Этот парень был хорошим боксёром. Он не раз занимал призовые места на различных соревнованиях.
В один из вечеров, когда увольнения в город не было, курсанты, сидя в кубрике, заспорили от скуки: вот если бы Вова и Сурен вдруг решили подраться, кто бы из них победил?
Сурен, на котором были надеты красные боксёрские трусы до колена, как раз в это время колотил в углу боксёрскую грушу, раздувая в азарте ноздри. Он живо откликнулся на слова ребят, оставил в покое спортивный снаряд и затанцевал перед Вовой, который на всё это никак не отреагировал. Хорошенько примерившись и прицелившись, Сурен влепил в индифферентное тело своего одноклассника звучную серию ударов - вполсилы, но смачно. Тот в ответ нахмурил брови:
ОтОйди, урОню!
Ребята захохотали. Довольный Сурен лишь немного увеличил дистанцию. Не переставая подпрыгивать и махать перчатками перед лицом Вовы, он громко и с удовольствием процитировал своего кумира, Кассиуса Клея, ставшего впоследствии Мухаммедом Али:
Боксёр должен порхать, как бабочка, и жалить, как пчела!
Очередной удар Сурена попал по скуле спарринг-партнёра. Лицо Вовы из серьёзного стало сердитым. Несмотря на сыплющийся град ударов, бывший тракторист неудержимо, как тяжёлый танк на первой скорости, двинулся на противника. Похоже, Сурен испугался и начал боксировать уже в полную силу. Войдя в клинч, Вова одной рукой схватил своего противника за шею, а другой - между ног. В следующий миг пятки Сурена приподнялись над полом. Короткий размах - и боксёр в красных трусах, описав в воздухе дугу, брякнулся между стальными курсантскими койками.
Сурен вскочил и, потирая ушибленные места, закричал:
Ты что, совсем офонарел, что ли? Колхозник хренов!
А ведь я тебе гОвОрил - ОтОйди, урОню!
Восторгу зрителей не было границ…
В нашем училище курсанты несли множество различных нарядов. Среди них был довольно странный - «дежурное подразделение». Курсанты, стоявшие в дежурном подразделении, были чем-то средним между часовыми и сторожами. Раньше ребята заступали в этот наряд, вооружившись автоматами (правда, без патронов), потом для выполнения этой миссии им стали выдавать только штык-ножи.
Не то на первом, не то на втором курсе Сашин класс заступил в дежурное подразделение как раз под Новый год, с 31 декабря на 1 января. На посту возле гаражей стоял Сашин друг, Юра.
Вскоре после того, как кремлёвские куранты отзвонили по телевизору двенадцатый удар, начальник училища, уважаемый Павел Иванович, пошёл с обходом по своей территории - посмотреть, как курсанты встречают любимый всем народом праздник.
Дойдя до гаражей, адмирал даже без очков увидел, что стоявший там курсант, завёрнутый в безразмерный тулуп, мертвецки пьян. Юра и правда, по молодости, не сумел правильно рассчитать дозу. Наперерез начальнику училища бросился командир роты, но что он уже мог сделать?..
Адмирал показал офицеру на нетрезвого подчинённого:
Вот, гляди, командир, этот твой нажрался до такого состояния, что даже «б…!» сказать не может!
Юра глядел на начальника училища любящими глазами и, действительно, не мог произнести ни звука.
Павел Иванович шагнул к курсанту и попытался отобрать у него автомат. Юра, прижав оружие к груди обеими руками, упал спиной на снег и начал дрыгать ногами, обутыми в неуклюжие постовые валенки (такие, что и слону, должно быть, впору): то ли думал, что убегает, то ли пытался напугать и отогнать нападавшего.
Адмирал повернулся к безмолвно стоящему рядом командиру роты и одобрительно промолвил:
Молодцом! Автомата он так и не отдал! Не наказывать!
______________________________________________________________
ФАМИЛИИ
Те, кто читал замечательную книгу «Арсен Люпен» Сергея Колбасьева, наверняка, помнят, как шутили в начале двадцатого века флотские кадровики. Например, подбирали на миноносцы людей, фамилии которых начинались на ту же букву, что и название корабля, и из-за этого получались всякие казусы.
У нынешних работников флотских кадровых органов такого простора для манёвра, конечно же, нет - так называемая «военная реформа», продолжающаяся уже свыше двадцати лет, завела российские Вооружённые Силы в такой тупик, что и подумать страшно...
Ну ладно, хватит о грустном! Не раз уже наш флот вот так же изводили почти подчистую, и не раз он возрождался! Вернёмся к тем временам, когда в ВМФ было достаточно и людей, и кораблей.
Явно не случайно на одной из подводных лодок Тихоокеанского флота в пятидесятые годы оказались офицеры с фамилиями Шарварлы, Шурабура, Абарбарчук. У старшего помощника командира там была тоже правильная фамилия, самая, что ни на есть, подходящая для старпома, - Поришкура!
Иногда, как мне думается, интересный подбор фамилий на одной лодке и даже в одном подразделении получается, всё же, случайно. На «К-513» на одном пульте ГЭУ оказались ребята с фамилиями Петухов, Кошечкин, Кабанов. Кто-то не без юмора назвал их «дуровским трио». В другом моём экипаже, на «ТК-202» (правда, ещё до моего прихода туда), в БЧ-2 служили офицеры с фамилиями Дурнев, Горб, Безручко. Нормальные, достойные люди – я позже познакомился с каждым из них. Тем не менее, эту троицу в шутку прозвали «трое убогих» - ни больше, ни меньше...
Некоторые из моих знакомых злились, если над их фамилиями кто-то смеялся, многие же, наоборот, воспринимали подобные насмешки просто и весело, поэтому такого рода шуточки в их адрес со стороны окружающих быстро прекращались.
Те, кто учился в нашем училище в одни со мной годы (плюс-минус несколько лет), наверняка, помнят офицера с достаточно смешной фамилией, которая его нисколько не смущала. Вот как он знакомился со своими новыми курсантами, будучи назначенным их командиром роты. Стоя перед строем, офицер произносил: «Фамилии бывают разные». И дальше приводил примеры — такие, что ребята хохотали до слёз. А когда все уже уставали смеяться, он скромно заканчивал свою речь словами: «Ну, а моя фамилия - Дуркин».
Мой друг и одноклассник, Валера Соколов, рассказал вот о каком случае. Однажды в Гремихе собрали в штаб флотилии на какие-то очередные занятия всех старпомов. Офицеры деловито расселись по рядам (каждой дивизии – свой ряд). По кабинету пустили лист чистой бумаги, чтобы все присутствующие отметились - написали на нём свои фамилии и номера войсковых частей. В родной Валериной 3 дивизии тогда подряд записались: Орлов, Гусев, Лебедев, Утин, Соколов. По этой причине очередной офицер, до которого дошёл этот лист, расхохотался:
Да у вас все фамилии – птичьи!
Валера не имеет никакого отношения к городу Одессе, но, подобно настоящему одесситу, никогда не лезет за словом в карман. Практически не задумываясь, он сказал насмешнику:
А у тебя какая – крокодилья, что ли?
Дело в том, что фамилия у того офицера была Яицкий.
В 246 экипаже, к которому я был прикомандирован на период боевой службы, однажды подобралось похожее сочетание фамилий, а именно: Куров, Лебедь, Чайка, Голубев, Соколов. Экипажные юмористы в импровизированном концерте по заявкам заказали для них песню «До свиданья, птицы».
На одной из наших лодок командиром дивизиона служил офицер Фонарь. Ударение при произношении его фамилии надо было делать на первом слоге, но друзья называли его Фонарём. Другим дивизионом там же командовал офицер Кочерга. Говорят, когда кому-то понадобилось вызвать в центральный механика вместе с двумя этими комдивами, команда по трансляции прозвучала так:
Командиру БЧ-5 прибыть в центральный пост с фонарём и кочергой!
Встречаются фамилии, которые шутники называют «говорящими».
Люди, служившие на подводных лодках проектов 629 и 629А в Оленьей губе и в Ягельной, помнят механика Ломакина и врача Могилку.
Как-то раз, когда я учился на Классах, ребята из нашей группы затеяли разговор о фамилиях такого рода:
Какое воинское звание у офицера Ранга?
Капитан 3 ранга!
Правильно! (Юра Ранга тогда действительно был в таких чинах).
А кто по специальности офицер Балагура?
Замполит! (И точно - Анатолий Евгеньевич Балагура был замполитом в моём экипаже, а потом перевёлся в другую базу).
Кстати, на лодке, севшей на мель в шведских территориальных водах осенью 1981 года, вахтенным офицером в тот роковой час был политработник тоже с весьма «говорящей» фамилией Беседин. Это была та самая «С-363», которой на флоте позже дали прозвище «Шведский комсомолец».
Служил с нами на «К-527» лейтенант Толя Железный. Однажды он был переведён на другую лодку, а вместо него назначили другого лейтенанта, Валеру Короткого. Наши остряки тут же придумали двусмысленную шутку:
Какой лучше - Железный или Короткий?
А пусть даже Короткий - лишь бы Железный!
_________________________________________________
ШВАРТОВКА
Каждый моряк знает, что швартовка - ответственное и очень непростое дело. Попробуйте-ка подвести многотонную махину точно к пирсу, невзирая на ветер, течение, битый лёд. Подойти так, чтобы не повредить ни свой корпус, ни сам пирс. А при этом ещё надо вовремя подать швартовы, с помощью которых иногда гасят остаток инерции корабля, а иногда подтягивают его поближе к пирсу. В общем, дело это творческое, трудное, а нередко, и опасное. Сколько рук и ног было при этом перебито и переломано! А бывало, и люди гибли …
Много раз, будучи командиром швартовной команды на атомных подводных лодках, я видел, как толстенный капроновый конец, заведённый на кнехт, со зловещим скрипом надраивается и растягивается, уменьшаясь в диаметре. Не единожды мне в такие минуты приходилось убирать своих людей подальше от опасной зоны (иногда - даже прятать в надстройку или за ограждение рубки).
Естественно, временами во время швартовки с мостика доносятся не только те команды, что предусмотрены приложением к Корабельному уставу.
Если говорить о ненормативной лексике, то сейчас я к ней отношусь, в целом, отрицательно. Противно, когда в обыденной жизни (нередко - в общественном месте) люди произносят фразы типа такой: «Тёща, ….., жена, ….., и я, ………., пошли... в театр».
Что касается флота, то здесь, конечно, можно обойтись и без бранных слов, но, в ряде случаев, их употребление, наверное, уместно. Например, когда люди устали, им всё уже надоело, свет белый немил, можно взбодрить их неожиданным экспромтом. Удивятся, посмеются - глядишь, снова в глазах появилось осмысленное выражение и готовность продолжать свою работу. Конечно, реакция людей на подобное устное народное творчество зависит от того, при каких обстоятельствах, кому и как это было сказано, и от личности того, из чьих уст извергается фонтан красноречия.
Бывает, что в экстремальных ситуациях, требующих немедленных действий, некоторые люди впадают в ступор. Есть несколько способов, как вывести их из этого состояния. Наилучший - дать конкретное приказание предельно спокойным голосом (а не издавать вопль типа «Чего ты тут стоишь?!!»). Второй способ называется «клин клином вышибают». Для этого шокированного человека ещё раз шокируют - либо кидают в него валенок, либо что-нибудь ему говорят...
В повседневной службе лучше грубых слов избегать. Служба и без того нелегка.
Мат - это, конечно, плохо. Тем не менее, иногда беззлобные ругательства, произносимые человеком, который по-другому разговаривать просто не умеет, реакции отторжения и желания ответить на том же языке (или пришибить матерщинника) не вызывают. В то же время, вполне литературные слова, сказанные кем-то другим и с другой интонацией, могут прозвучать чрезвычайно цинично и восприниматься как исключительно оскорбительные.
Были, были всегда на флоте мастера художественного слова! Нередко случалось: при швартовке над волнами носились такие выражения, что чайки, неосторожно подлетавшие слишком близко, замертво падали в море. Когда швартовались командиры, умевшие художественно ругаться, некоторые любители словесности специально приходили на пирс, чтобы послушать мастеров, оценить и, возможно, взять что-нибудь новое себе на вооружение.
Впрочем, на флоте гораздо чаще встречаются люди, которые по привычке просто повторяют один и тот же заученный набор слов в конце (или в середине и в конце) каждой фразы.
Толя, мой знакомый, был командиром подводной лодки, а потом его направили работать в США, кажется, в аппарат российского военно-морского атташе. Толковый и умный парень окончил специальные курсы, на которых он расширил и углубил свои знания в области английского языка, полученные при обучении в школе и в военно-морском училище. Разговаривая с американцами, бывший командир правильно строил английские фразы, но в конце автоматически добавлял привычный набор слов по-русски. Говорят, собеседники поначалу даже переспрашивали его: “Sorry, what?” («Извините, что?»)
Очевидцы рассказывали легенды об умении моего отца виртуозно жонглировать э-э… терминами, ни разу не повторяясь! Правда, умение не значило, что отдельные «хиты» нельзя было произносить на «бис». Константин Яковлевич Богомазов, который был штурманом на отцовской лодке «К-107», рассказал вот такую историю.
Однажды отцу вновь удалось создать сложную, но очень удачную словесную конструкцию, которую он пару раз употребил с большим успехом. При очередном подходе к пирсу отец снова начал громогласно произносить её с мостика. Стоявший рядом Константин Яковлевич, всесторонне одарённый человек, который ухитрился выучить слова, вполголоса произнёс ожидаемое окончание фразы. Отец победно глянул на штурмана и произнёс совсем другую, но не менее удачную, концовку, придуманную на ходу!
Иногда невольными слушателями становились те, кому командные слова не были предназначены.
Однажды «К-107» швартовалась в Северодвинске к борту другой подводной лодки, стоявшей в ремонте. Подход был сложным: мелководье, ограниченное пространство, отжимной ветер. Первый раз подошли удачно, но носовая швартовная команда замешкалась и не сумела подать швартовы. Отец вспоминает, что он от души «покрыл швартовщиков с визгом и рикошетом от палубы». Пока «К-107» маневрировала для повторного подхода, из лёгкого корпуса ремонтирующейся лодки, качая головами, вылезла целая бригада малярш. Женщины, красившие что-то внутри надстройки, решили посмотреть, кто же это так выражается…
Не только командиры кораблей и их начальники, но и старпомы тоже, как правило, за словом в карман не лезли. Сам был на этой должности, знаю… У моих коллег с Тихоокеанского флота в ходу была крылатая фраза: «На мостик поднялся старпом, произнёс «……………», после чего грязно выругался». Конечно, до уровня отца я так и не дорос. Не раз в молодые годы я просил его передать мне своё умение, но он только улыбался и отвечал:
-Научить этому невозможно. Здесь нужны экспромт и вдохновение…
Правда, говорят, были старпомы, которые вообще не умели ругаться. Люди припоминают, что в пятидесятые годы прошлого века такой был на одном из эсминцев. На том корабле командир был однокашником и другом командира соединения, и эти два приятеля развлекались тем, что вынуждали интеллигентного старпома произносить что-нибудь неподобающее.
Однажды командир соединения прибыл на борт выходящего в море эсминца, встал на мостик рядом с командиром и подмигнул ему. Тот кивнул: мол, понимаю, что сейчас начнётся очередное представление…
Съёмка со швартовых шла своим чередом, всё делалось, как положено, но старший на борту ударил кулаком по корабельной стали и воскликнул, придав своему лицу свирепое выражение:
-Командир, что за …..? Чего это у тебя на баке до сих пор так возятся?
Командир также повысил голос:
-Старпом, что за …..? Чего это у тебя на баке до сих пор так возятся? А ну-ка, обложи их, как следует!
Тот взял в руки жестяной рупор и, смущённо переминаясь с ноги на ногу, крикнул своим несолидным, писклявым голосом:
-На баке!
Ему тут же ответили:
-Есть на баке!
Старпом немного подумал и, продолжая неловко топтаться, снова крикнул:
- На баке!
- Есть на баке!
И тут зажатый в угол старпом выкрикнул в адрес баковых такое необычное и неслыханное ранее никем словосочетание, что оба старых морских волка расхохотались до слёз.
Что делать, таков был в те годы стиль... Пожалуй, сегодня пора от этих стереотипов отказываться даже на флоте, времена пришли другие. Матерные слова все дети в нашей стране узнают в младших классах, а многие - ещё до школы. Велика ли доблесть достаточно взрослым людям общаться на таком примитивном языке?
Однажды, ещё в период своей службы на многоцелевых подводных лодках, я во время отпуска приехал в город Пермь и попал на маленький экскурсионный теплоход, который ходил по Каме. Когда экскурсия закончилась, камский теплоходик вернулся к своей пристани, встал против течения и преспокойно ошвартовался. При этом с мостика не было произнесено ни одного слова. Я ступил на берег, испытав глубочайшее потрясение…
__________
ОТДЕЛКА ЩЕНКА ПОД КАПИТАНА
Я взял в качестве названия слова одного из героев Александра Грина. Наверное, мало кто сейчас видел старый, чуть наивный, добрый фильм «Алые паруса» - наши экраны давно уже заполонила кинопродукция совсем другого свойства. Ещё меньшее количество людей сейчас читает книги - сидят, приклеившись к мониторам своих компьютеров. А жаль...
Когда я после окончания училища приехал на Северный флот в звании лейтенанта, именно такие слова написала мне в одном из писем моя сестра - «Начинается отделка щенка под капитана».
Я ведь действительно тогда был «щенком», потому что не знал и не понимал многих очевидных вещей. Был в училище ленинским стипендиатом, был даже претендентом на золотую медаль. Мне казалось, что всего в службе и в жизни можно достичь только своим трудом и своей головой. Оказалось, что это не всегда так и не совсем так.
Напрасно я приехал заранее, за несколько дней до окончания своего первого офицерского отпуска, в Западную Лицу, куда меня «распределили». По наивности надеялся, что сумею попасть туда, куда планировал - минёром на плавающую, пускай даже не самую новую, подводную лодку. Думал, если приеду раньше всех, то и выбор будет больше... Оказалось, что все места были уже распределены заранее, задолго не только до моего приезда, но и до моего «производства в офицеры»...
Поселился я тогда (не без приключений) в общежитии, в комнате, отведённой для представителей промышленности.
Прибыл в отдел кадров первой флотилии подводных лодок, представился начальнику отдела, капитану 1 ранга Крылову. Получил своё первое назначение, которое меня и порадовало, и огорчило: направили не на берег и не на плавбазу (были и такие варианты), а во второй экипаж новейшей подводной лодки проекта 671РТМ, правда, только на должность командира группы, а не боевой части.
Прибыл в 505 экипаж, которым тогда командовал Пётр Никифорович Безвербный. Экипаж формировался уже давно, основная его часть состояла из офицеров, прослуживших после училища уже по два года.
Мне сказали, что я счастливчик: ещё только пришёл служить, а уже вскоре поеду вместе с экипажем по «малому кругу». Это обозначало следующее: второй экипаж, в отличие от первого, не имеет своей лодки, поэтому не участвует в её приёмке и испытаниях. После обучения в учебном центре второй экипаж сразу возвращается на Север, сдаёт курсовые задачи и начинает плавать на подводных лодках своей дивизии. Такая перспектива меня вполне устраивала.
Впрочем, радовался недолго: вскоре на моей должности оказался другой офицер, а меня переназначили в экипаж подводной лодки «К-527» (то есть, первый экипаж), который шёл по «большому кругу».
В те дни я понял, что карьеру мне сделать будет трудно: я так и останусь на несколько лет командиром группы, пока не вернусь в базу уже на борту своего вновь построенного и прошедшего испытания корабля. Немного радовало лишь то, что лодка будет того же самого проекта, 671РТМ. На тот период это была наша самая лучшая противолодочная подводная лодка.
Первыми, кто встретил меня в новом коллективе, были лейтенанты Саша Камышов и Лёва Абрамов. Они проводили меня из светлого и просторного помещения, занятого до отъезда в Обнинск 505 экипажем, в пустой кубрик где-то в глубине плавказармы. Там формировались новые экипажи подводных лодок «К-527» и «К-298». По сути дела, мы долгое время были единым коллективом, состоявшим из одних лишь лейтенантов. Для того, чтобы кто-то нами руководил, мы выбрали себе начальника в лице Саши Шарошкина, а соседи таким же образом «назначили» Толю Жукова. Правда, к ним вскоре был назначен командир, Владимир Иванович Дворак. Обязанности старпома у них, на первых порах, исполнял пришедший из Полярного после Классов штурман, Константин Евгеньевич Степанов.
Позже я узнал, что тому «блатному» офицеру, который перешёл мне дорогу, манёвр с переназначением не помог. Я убедился на его примере, что с одними только наглостью и самоуверенностью не всегда можно подняться до больших высот, даже если тебе помогают какие-то крупные начальники.
В течение четырёх месяцев шло формирование нашего экипажа. Выглядело это так: десятка четыре молодых офицеров сидели в большом помещении на штабной плавказарме нашей 33 дивизии и занимались самоподготовкой. Мы изучали, каждый по своему плану, разные секретные и несекретные документы (кстати, полученные тогда знания мне потом очень пригодились). «Секреты» по нашим заказам приносил Саша Авдеев в набитом доверху чемодане.
Естественно, молодые ребята, не слишком утомлённые службой, не только учились, но и занимались «военно-морской травлей». Сколько сотен анекдотов мы друг другу рассказали, сколько былей и небылиц мы тогда услышали!
В помещении, примыкавшем к нашему, постоянно проводились совещания и другие официальные мероприятия. На это время у соседней двери выставляли двух нарядно одетых матросов-вахтенных («первый срок», белые ремни). Поскольку в соседнем помещении было хорошо слышно, что творилось у нас, мы старались вести себя тихо. Но молодость брала своё, и мы постепенно начинали разговаривать в полный голос. Очень часто после очередной байки, рассказанной кем-нибудь, тонкая стальная переборка от нашего дружного хохота начинала вибрировать. В такие минуты к нам, как правило, заглядывал один из матросов-вахтенных и просил:
- Товарищи офицеры, не ругайтесь, пожалуйста, матом, а то нас за это е...т!..
В то время, когда в наши экипажи назначали всё новых и новых людей, мы не только учились, но и несли различные наряды, чаще всего, заступали начальниками патрулей. Военный комендант гарнизона давал каждому начальнику патруля план: задержать и привести в комендатуру сколько-то десятков человек. Не выполнишь плана - значит, сам сядешь на гауптвахту! Уже по этой причине я не был в восторге от гарнизонной службы. Тем не менее, я окончательно ощутил себя уже не курсантом, а офицером, именно тогда, когда впервые заступил начальником патруля.
То, что я сидел в Западной Лице без жилья и без жены, угнетало. Командование в наш экипаж в течение долгого времени не было назначено, «вышестоящим» было не до нас, поэтому отпрашиваться в краткосрочный отпуск, к семьям, было просто не у кого.
Владик Лакаев, мой одногодок, штурман, который попал в Гремиху, тоже оказался на «новом формировании». Ему тоже тогда не к кому было обратиться, чтобы хоть на несколько дней отпустили в Ленинград, к жене. Когда Владик подошёл с этим вопросом к начальнику политотдела, тот недоумённо выслушал молодого офицера и ответил:
- Ну, лейтенант, да ты охренел! Тебе что, в Гремихе баб мало?
Видимо, так же думало командование и в нашей базе. Чтобы законная жена военнослужащего смогла проехать в городок, мало было найти хоть какое-то временное жильё, требовалось ещё обойти с множеством бумажек много инстанций, чтобы получить необходимые подписи и печати для получения разрешения на въезд. Впрочем, это предмет для отдельного повествования...
Так или иначе, к концу 1978 года наш экипаж был сформирован. Нашим командиром стал Валерий Михайлович Зенков, старпомом - Сергей Дмитриевич Световидов, замполитом - Анатолий Евгеньевич Балагура. Самым первым из «начальства» появился именно Анатолий Евгеньевич и, к явному неудовольствию начальника политотдела, начал исполнять обязанности командира. Внезапно выяснилось, что наш экипаж, состоявший пока лишь из одних офицеров, должен будет вскоре отправиться в учебный центр ВМФ в город Сосновый Бор. Саша Камышов, которого я тогда считал почти братом, уговорил замполита, чтобы двух лейтенантов (самого Сашу и меня) отправили с Севера пораньше. Мы должны были поставить наш экипаж по новому месту службы на все виды довольствия.
С удовольствием вспоминаю дни учёбы в Сосновом Бору. Теперь у нас была уже не только самоподготовка, а полноценные занятия с преподавателями, прекрасно знающими своё дело. Немаловажным было и то, что теперь я каждую неделю бывал дома.
Одно по-прежнему мне не давало покоя: мои однокашники на разных флотах «бороздят моря и океаны», а я сижу на берегу. Мне было стыдно... После торпедных атак, выполненных на тренажёрах, мы в отчётах писали слова «Маневрирование подводной лодки «К-527...», а вот самой-то «К-527» в природе ещё не было! Её в это время ещё только-только начинали строить на Ленинградском Адмиралтейском объединении. Когда мы впервые оказались в цехе, где рождались наши лодки, от родного «заказа 643» там ещё почти ничего не было: стояли только некоторые агрегаты для нашей будущей главной энергетической установки. Зато нам посчастливилось увидеть на стапеле почти построенную предшественницу нашего корабля, «заказ 641» (или «К-502»), а на плаву, возле стенки - ещё более раннюю, «заказ 638» («К-254»). Впечатляло! Мы верили, что наша «единичка» будет такой же мощной и красивой!
Закончили обучение в одном учебном центре, переехали в другой, в город Обнинск. В это время в нашей семье произошло важнейшее событие - у нас родилась дочь! А вскоре на моих погонах добавилась ещё одна звёздочка, я стал старшим лейтенантом. В это же время наш экипаж стал полнокровным: помимо офицеров, в его состав вошли мичманы, старшины и матросы. После этого учебного центра мы поехали на Северный флот, в Западную Лицу, на так называемую стажировку.
Этот период своей службы я встретил без энтузиазма. Новый отрыв от семьи и снова полная неизвестность: а чем будем там заниматься? В перспективу того, что удастся отработаться в море на других подводных лодках и, тем более, сходить на боевую службу, не очень верилось... А зря!
Когда мы приехали, много старых кораблей вместе со своими экипажами ушло из нашей базы в другие, но от этого в городке острота проблемы с жильём не уменьшилась. Каюсь, я раньше ругал «общагу», где жил, но теперь мест не было уже и там! Квартир нам давать пока что и не собирались: мы через полгода должны были снова уехать для приёмки и проведения испытаний нашей лодки. О чём тут было говорить, тогда много людей даже из плавающих экипажей жилья не имело. Вот нас, молодых офицеров, а также мичманов, и поселили в ту же самую казарму, где жили наши и чужие матросы. В тот год 33 дивизия была передислоцирована из губы Большая Лопаткина в Нерпичью. Путь-дорога из казармы до городка была длинной и долгой, а появляться там было необходимо, по крайней мере, чтобы получить свою почту «до востребования» Матросы-почтальоны наши письма нередко теряли, поэтому надеяться на них было нельзя. Конечно, путешествовали мы, в основном, пешком: автобусы ездили редко и нерегулярно.
Мои худшие предположения не оправдались. И в Ленинград мне один раз разрешили съездить, и поплавал я славно. Даже на боевую службу сходил!
Сначала меня прикомандировали к 188 экипажу, которым тогда командовал Игорь Яковлевич Петренко. Мы выходили в море на подводной лодке «К-513» проекта 671РТ (позже я попал служить на неё командиром БЧ-3). Это была моя первая отработка в качестве дублёра вахтенного офицера. Кое-чему за тот выход я научился. Правда, жалею, что не использовал это время для более детального ознакомления со всей документацией, с которой мне в будущем предстояло работать.
Когда 188 экипаж ушёл в автономку, меня прикомандировали к 246 экипажу, командиром которого был Валентин Александрович Костенко.
Ситуация в БЧ-3 там сложилась интересная: минёр, Сергей Куров, ушёл с повышением на другой экипаж, и командиром БЧ стал Андрей Алексеев, командир группы (лейтенант, прослуживший только год после окончания Севастопольского училища). Андрей учился там по специальности ракетчика (комплексы крылатых ракет надводных кораблей). Он тогда был весьма далёк и от минно-торпедного дела, и от подводных лодок (тем более - атомных). Тем не менее, у этого парня были нешуточные родственные связи, вот почему его без особых проблем назначили командиром боевой части. К самостоятельному исполнению должности Андрей допущен не был, поэтому для «поддержания штанов» в экипаж был прикомандирован Саша Пироженко, Сан Саныч, старый, бывалый, грамотный и мудрый минёр. Без сомнения, специалистов такого уровня на всей флотилии было не очень много.
«К-495», которую держал экипаж Костенко, готовилась в автономку, её постоянно проверяли какие-нибудь комиссии. Наверное, поэтому она стояла не в Нерпичьей, где была моя казарма, а в губе Большая Лопаткина, где был штаб флотилии. Я продолжал жить в казарме со своим экипажем - больше было негде. Чтобы утром попасть в «Большую Лопатку», я на первом же автобусе уезжал из Нерпичьей в городок, где, выстояв очередь, с толкотнёй и давкой пересаживался на другой автобус. Естественно, даже при всём своём желании, я никак не успевал на лодку до подъёма Военно-морского флага. Это вызывало серьёзное неудовольствие со стороны командования экипажа. Мне и самому было стыдно, хотя я не знал, в чём моя вина, и не видел выхода из такого положения. Выход нашло командование. Мне просто-напросто приказали жить на борту лодки.
Атомные подводные лодки первого и второго поколений не предназначались для того, чтобы экипаж жил на них при стоянке в базе. Даже гальюны на этот период закрывались на висячие замки! Это было печально и весьма ощутимо... Естественно, не было возможности и помыться. Не было у меня на лодке ни постоянной койки, ни постельного белья («прикомандированным не положено!») Правда, меня кормили на борту регулярно.
О моей бытовой неустроенности начальники знали, но каждый раз, когда я заводил об этом разговор, они либо отшучивались, либо отвечали, что всё это - мои проблемы. Такой подход вызывал у меня устойчивое желание взбунтоваться, что мне, наверное (в известных пределах), и следовало бы сделать. Зато я понял, каким уж точно мне не надо быть, если стану начальником. А что я мог в той ситуации поделать? Все мы тогда хорошо знали, что в общевоинских уставах Вооружённых Сил СССР тех лет было записано: «Военнослужащий обязан стойко переносить все тяготы и лишения военной службы...» Сколько начальников видело в этих словах оправдание своему безразличию к тому, как живут их подчинённые!
Бездельничать на лодке мне не приходилось: мы много дней провели в море, стреляли практическими торпедами, а теперь требовалось оформить отчёты за выполненные боевые упражнения. Это я делал с большим энтузиазмом: в училище нас подготовили хорошо. Я знал старую минёрскую поговорку: «В море каждый дурак торпедой попадёт, а вот попробуй-ка попасть на бумаге!» Слова насчёт «каждого дурака» - явное преувеличение, но без этого шутки бы не было. Впрочем, корабельный боевой расчёт 246 экипажа прекрасно умел и маневрировать, и стрелять, поэтому «втирать очки» в отчётах не требовалось.
Наконец, был изготовлен и предъявлен проверяющим очередной пласт бумаг, получены все необходимые подписи, и лодка вышла в море, на первую в моей жизни боевую службу. Теперь уже мне определили для проживания и каюту, и койку, выдали разовое бельё (постельное и нательное). А когда я помылся под душем и переоделся во всё чистое, то окончательно, впервые за несколько последних недель, ощутил себя «белым человеком».
Минёр, Андрей, во время автономки вахтенным офицером не стоял, он занимался, в основном, подготовкой к грядущей сдаче зачётов. Нередко он готовился к ним «методом диффузии»: получал у секретчика документы, клал их под подушку и ложился спать. Возможно, с помощью медитации какая-то информация из умных книжек во сне всё же просачивалась в его мозг.
Я старательно нёс вахты и сдавал все зачёты, какие только можно было. Конечно, одного лишь старания, даже вместе с полученными в учебных центрах знаниями, было недостаточно, нужен был опыт. Я очень благодарен тем людям, с помощью которых я этот опыт приобрёл. Эта автономка для меня была очень хорошей школой, несмотря на то, что «К-495» была проекта 671РТ, а не 671РТМ, как моя будущая «К-527». Различия между лодками этих проектов были и в технике, и, некоторым образом, в организации.
А сейчас - внимание! Начинаю заниматься «интеллигентским двоеборьем», то есть, самокопанием и самобичеванием!
Анализируя события прошлого, понимаю, что в этой автономке я всё же совершил ряд серьёзных просчётов.
Я давно уже был зол на всех «блатных», особенно - на адмиральских родственничков, поэтому стремился уклониться от работы с документацией БЧ-3, которой, в свободное ото сна время, занимался Андрей, получая бесценные советы от опытного Сан Саныча. Минёр однажды попытался часть своих документов перепоручить мне, а я с возмущением отказался. Я, грешным делом, подумал: «Блатной» лейтенант, прослуживший только год, у меня в начальниках ходит, так пусть он сам свой хлеб отрабатывает!» В этом был мой первый просчёт. Согласись я тогда, глядишь, научился бы кое-чему и не сделал бы в будущем некоторых ошибок. Правда, возможно, стал бы меньше себя уважать после такой уступки... Кстати, лично против самого Андрея я ничего не имел. Конечно, он тогда был балбесом, но, в общем-то, безобидным и неглупым парнем. Он был спокоен и уверен в себе, ведь его опекали крупные начальники. При этом, сам он в адмиралы не рвался, собирался перейти на более спокойную службу, что ему, в конечном итоге, и удалось сделать.
Второй мой просчёт был в том, что я не стремился детально изучить лодку проекта 671РТ, с долей высокомерия считая это для себя шагом назад после хорошо изученного мною проекта 671РТМ. Кто мог предвидеть, что вскоре я продолжу службу на кораблях именно на этого проекта, которые я уже тогда считал морально устаревшими?
Автономка была сравнительно недолгой, 68 суток. Когда вернулись в базу, мой экипаж уже ушёл в отпуск, ведь нам вскоре предстояло принять от промышленности свою подводную лодку, обеспечить проведение всех испытаний и после сдачи всех задач стать полноценным, боеспособным экипажем. В нашей казарме остались только матросы срочной службы, которыми командовал Володя Пикавцов, командир группы автоматики ГЭУ.
Когда я писал рапорт на отпуск, у меня даже не было сомнений в том, что меня отпустят. Я радовался жизни: после двух с лишним месяцев в прочном корпусе я снова вижу небо! Наступил май, ночи стали совсем короткими, сияло солнце, а вскоре должен был исполниться годик моей дочери!
К моему величайшему разочарованию и негодованию, командир дивизии, видимо, не понял, из какого я экипажа, и что нам в ближайшее время предстоит. В предоставлении отпуска мне было отказано.
Прошло ещё недели две или три. За это время произошёл целый ряд событий, от просто невесёлых до трагических. Как ни странно, всё произошедшее способствовало моему отъезду в отпуск.
Увы, именно во время моего отпуска и, значит, без моего участия, произошло долгожданное событие: спуск нашей лодки на воду.
В начале октября 1981 года, по окончании швартовных испытаний, лодка вместе с нашим экипажем и заводчанами встала в транспортно-плавучий док «ТПД-70», и буксиры повели нас по Беломоро-Балтийскому каналу. В доке лодка была укрыта от посторонних глаз, зато мы могли любоваться ею «в полный рост».
В Северодвинске нам приварили консоли горизонтальных стабилизаторов, размах которых был значительно больше ширины нашего корпуса, и вывели лодку из дока. Сколько после этого было перешвартовок, трудно даже сосчитать. Моя швартовная команда и я получили отличную практику. Работать становилось всё труднее, ведь уже начались холода, на воде появился лёд.
Первый выход в море на нашей новенькой лодке я, наверное, не забуду никогда. Начиналось всё точно так же, как при банальной перешвартовке, одной из многих, вот только настрой у нас был совсем другим, праздничным.
Буксиры отвели нас от дебаркадера, развернули, поставили на ось Северодвинского канала и отошли от борта. Заработала турбина, за кормой появился бурун, и наша красавица плавно заскользила по воде. Скорость лодки постепенно увеличивалась, вот уже буксиры остались по корме, а за бортом зашипела и зажурчала, заговорила вода. Мы впервые шли своим ходом!!!
После этого состоялось наше первое погружение, затем второе, затем ещё несколько выходов в Белое море, торпедные и ракетные стрельбы разными типами оружия из всех торпедных аппаратов.
У меня с периодом пребывания «К-527» в Северодвинске и с нашими первыми выходами в море были связаны самые разные воспоминания: и о радостях, даже триумфах, и о неизбежных на службе неприятностях.
Самым обидным казалось недоверие нашего командования к своим офицерам. Только в нашем экипаже, в отличие от других, у всех были отобраны заводские пропуска. Чтобы получить их для выхода в город, нужна была веская причина. Командование боялось, что мы в Северодвинске пойдём вразнос, будем «водку пьянствовать и безобразия нарушать». В результате, каждый вечер на плавучей казарме «Котлас», где мы все жили, происходили тихие, но массовые возлияния. Кому от этого было легче? Хорошо ещё, что никто из нас «в состоянии анабиоза» не выпал за борт или не заснул в каюте с включенным кипятильником.
Впрочем, справедливости ради, отмечу, что даже в этот период меня один раз отпустили в Ленинград, к семье.
В конце декабря 1981 года мы в очередной раз вышли из Северодвинска. На этот раз, путь «К-527» лежал в нашу базу, Западную Лицу. Ночь перед выходом была почти бессонной: мы грузили на лодку продукты и всякое другое имущество, которого накопилось совсем немало.
Вот уже буксиры, двигаясь в битом льду, сдвинули с места наш «заказ». И тут на дебаркадере, неожиданно для нас, заиграл импровизированный заводской оркестр. Пусть там вместо ударных инструментов использовались какие-то ящики и железки, пусть музыканты были только любителями, зато они с таким чувством исполнили «Прощание славянки», что это не могло не тронуть нас.
Пошли по замёрзшему Белому морю в битом льду за кормой ледокола. Я стоял на мостике, ведь было время моей вахты, и, с разрешения командира, подавал боцману команды на управление вертикальным рулём. Поначалу было страшновато: я знал, что надо было беречь очень «нежную» носовую оконечность лодки с обтекателем гидроакустического комплекса, и опасался её повредить при неаккуратном манёвре. Затем мы с боцманом «втянулись в процесс», и всё стало получаться. Чувство гордости переполняло меня! Мощный, современный и совсем не маленький корабль, повинуясь моим командам, точно шёл именно туда, куда надо! Рядом стоял командир, смотрел молча и одобрительно. Незадолго до выхода на чистую воду моя вахта закончилась, заступила другая смена. Когда я уже спускался с мостика, командир сказал обо мне:
- Этот вахтенный офицер умеет управлять манёврами лодки.
Мне тогда вспомнились слова Маяковского: «И стоило жить, и работать стоило!»
___________________________
ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ
Сколько столетий подряд ходила среди суеверных моряков легенда о Летучем Голландце, корабле-призраке, обречённом вечно скитаться по морям и приносящим несчастье экипажам всем встречных судов!
И в самом деле, такие корабли периодически появляются.
На Дальнем Востоке, в одной из многочисленных бухт, носящей название Малый Улисс, в пятидесятые годы стояла и ржавела старая подводная лодка, «щука», «Щ-94».
Лодка доблестно и честно отслужила свой корабельный век. Однажды «щуку» исключили из боевого состава, с неё выгрузили оружие, топливо и аккумуляторную батарею. Покинутую людьми «Щ-94» ошвартовали возле так называемого хозяйственного причала - ждать, пока не отбуксируют в последний путь, на разделку, - и забыли о ней.
Однажды ночью на входе в бухту показалась неизвестная подводная лодка, освещённая мертвенно-бледным светом луны. Не рокотали её дизеля, не кипел за кормой бурун от винтов. Мостик подводной лодки был безлюден, никто не подавал с него никаких команд, никого не было видно и на её палубе. Напрасно её пытались вызвать на связь проблесками сигнальных фонарей с рейдового поста и с других кораблей, напрасно моряки напрягали голосовые связки, крича в раструбы жестяных рупоров-мегафонов... Не включая огней, не издавая ни звука, лодка зловещей призрачной тенью скользила вперёд - не слишком быстро, но уверенно. Её форштевень был направлен в сторону причалов, где стояли торпедные катера.
Вся дежурно-вахтенная служба базы переполошилась. Катерники начали запрашивать у подводников, не их ли это лодка так опасно маневрирует. Те отвечали, что братья по оружию, наверное, с головой дружить перестали, раз им такое мерещится, - наши лодки в полном составе стоят у своих пирсов, вот они, все перед глазами! Оперативный дежурный базы тоже ясности не внёс, сообщив, что никто у него не запрашивал «добро» на вход, и вообще, согласно плану, никто к ним сейчас заходить не должен.
Тем временем, неизвестная подводная лодка, не реагируя ни на запросы, ни на сигналы, ни на пуски сигнальных ракет, продолжала свой путь, пока не врезалась носом в борт одного из катеров...
А дело было так. На Тихом океане очень высокие приливы и сильное (особенно, в узкостях) приливо-отливное течение. Швартовы, которые удерживали у причала забытую всеми «Щ-94», однажды перетёрлись, и лодку вынесло из бухты, а затем, вместе с приливом, втянуло обратно. Разогнавшаяся «щука» по инерции пошла туда, куда ей заблагорассудилось. Было похоже, что лодка решила отомстить людям за то, что они её бросили...
Пусть кто угодно говорит, что корабль - это всего лишь набор механизмов, мёртвый и бездушный кусок железа. Я давно уже знаю - есть у него душа!
________________________________
ЩУК-ОЗЕРО
Когда заканчивается автономка, всему экипажу подводной лодки положен послепоходовый отдых. Это значит, что отдыхать должны также матросы и старшины срочной службы. Чтобы не везти их слишком далеко, Северный флот построил базу отдыха в очень красивом месте вблизи Североморска, называемом Щук-озером. Великолепное питание, новый клуб, библиотека, бассейн, спортзал, сауна, дружелюбный персонал. Ну и, конечно, свежий воздух, не по-северному высокие сосны, река, сопки и повсюду вокруг - бесчисленные озёра: от совсем крохотных до гигантских.
Будучи помощником командира, я дважды попадал с нашими матросами в это место. Один раз, помнится, мне было совсем не до красот природы… Получилось так, что в тот год у меня было подряд три боевые службы: со своим экипажем, потом со вторым (вместо моего коллеги, Саши Шаурова, ушедшего на Классы), затем снова со своим. Две из них были длительностью по три месяца, а одна - почти четыре. Автономкам предшествовали многочисленные выходы в море, в полигоны боевой подготовки.
Конечно же, для всех нас это всё было тяжёлой нагрузкой. Не выдержав её, перед очередным выходом в море (точнее, после предыдущего) умер от инфаркта мичман Олег Гарнцев. Было ему всего-то около тридцати лет…
Тяжело было и нашим семьям, ведь мы дома почти не бывали. А у меня со всеми выходами в море, в том числе, с боевыми службами, получилось так, что я в тот год много месяцев подряд не видел вообще ни одной женщины (даже издали, в бинокль или перископ).
Когда наша лодка вернулась в родную базу из очередной автономки, нас почти сразу же отправили в Северодвинск. Лишь только на горизонте показались берег и город, рулевые-сигнальщики, изголодавшиеся по новым лицам и впечатлениям, начали глазеть в бинокли почти непрерывно. Вот один из них издал радостный вопль: он увидел на берегу женщину. Второй, получив точное целеуказание, тоже начал её разглядывать. Они, разбойники, тогда разыграли меня. Один из них сказал об обнаруженной визуально даме:
- У, какие у неё хорошие зубы!
- Точно-точно! - подтвердил другой.
Я удивился: как можно было на такой большой дистанции разглядеть чьи-то зубы, даже с помощью оптики? Навёл свой бинокль на объект их наблюдений. Ну да, так и есть, я не зря сомневался!
- Мужики, вы что? Там ещё пока не только зубов - лица разглядеть невозможно, лишь один силуэт виден! С чего вы взяли, что зубы у неё хорошие?
- А только с хорошими зубами можно отрастить себе такую попу!
Когда ошвартовались в порту, под громадным краном, называемым в народе «виселицей», я сошёл на берег. Мне не было дела до чьих-либо зубов и поп, я направлялся на переговорный пункт, чтобы позвонить в Ленинград, где в это время была моя семья.
Вдруг, как сейчас помню, на улице Орджоникидзе, я увидел настоящую, живую женщину. Она шла по противоположному тротуару. Я даже не успел разглядеть, как она была одета, молодой она была или старой, красивой или нет - только почувствовал, что теряю сознание. Чтобы придти в себя, быстро отвёл взгляд в строну, а затем и вовсе отвернулся от внезапно встреченной незнакомки. Это не помогло! Похоже, мои глаза в тот момент приобрели способность видеть вокруг сразу на 360°, как у краба. Хорошо, что мы с ней шли в противоположных направлениях и поэтому быстро разошлись.
Вскоре я добрался до переговорного пункта. Там было много женщин, но это уже не произвело на меня абсолютно никакого впечатления, хотя одеты все они были легко, по-летнему…
После автономки я намеревался немедленно поехать к семье, в Питер, но вместо этого попал с матросами на Щук-озеро. Мне очень хотелось увидеть своих родных, поэтому я стал обдумывать, как бы съездить отсюда домой хоть на пару дней. Почему бы и нет? Матросы у нас были нормальные. Вместо меня старшим с ними можно оставить лейтенанта Диму Бахтиярова, политработника (по должности - «освобождённого секретаря комитета ВЛКСМ!») Парень уже поплавал, узнал всех матросов, да и они к нему присмотрелись. Ну что же, попробую запросить разрешение у командира части, вдруг да отпустит…
Нас, вновь прибывший экипаж (точнее - наших матросов и обоих офицеров) собрал в клубе на инструктаж командир части, подполковник медицинской службы Гуделов. Познакомил нас с должностными лицами базы отдыха, рассказал, что здесь можно, что нельзя. После инструктажа я оставил матросов в зале и поговорил с ними. По-честному сказал, что буду запрашивать разрешение съездить к семье, и попросил их вести себя так, чтобы к нашему экипажу ни у кого не было претензий.
Меня и в самом деле отпустили, я вернулся вовремя. До сих пор благодарен Гуделову, который, в общем-то, не имел права так поступать, но пошёл мне навстречу. Далеко не каждый командир части мог бы взять на себя такую дополнительную ответственность, оказывая доверие малознакомому офицеру. Дима и ребята меня не подвели, всё было, как надо.
Правда, некоторое время спустя я узнал, что кок Гадживерди Гейбат-оглы Джамалов, который уверял меня, что я для него как старший брат, всё-таки не удержался от рискованного шага. Он убегал в спортивном костюме из расположения части к местным красавицам.
Чуть позже я отпустил домой на несколько дней и Диму.
Командование части обеспечило нам полноценный отдых. Кстати, он включал в себя и интересную культурную программу.
В один из дней нам поступила команда: всем во столько-то часов, столько-то минут сесть в автобусы базы отдыха. Форма одежды для матросов - № 3, первого срока, для офицеров - тужурка, белая рубашка. Нас привезли в Североморск, в Дом офицеров.
Оказалось, на Кольский полуостров приехала делегация из Союза советских писателей, которую возглавлял не кто иной, как всем известный «дядя Стёпа», Сергей Михалков. Вот нам и организовали встречу с ними. В составе делегации было много замечательных, необычных людей. Были там и уважаемый мною Виктор Тимофеев, мурманский поэт и настоящий моряк, и Александр Проханов, который, как мне вспоминается, тогда рассказывал, что значит «оборонное мышление». В общем, встреча с писателями была очень интересной. Только одно меня удивило: в зале, в основном, было не гражданское население Североморска, не офицеры и мичманы с жёнами и детьми, а матросы срочной службы, которых, как и нас, привезли сюда в «добровольно-принудительном порядке». А на сцене, в президиуме, бок о бок с писателями, сидел адмирал, начальник Политического управления Северного флота. Он глядел в зал сурово и, как мне показалось, даже с какой-то затаённой ненавистью.
С выступлением замечательного детского писателя Анатолия Алексина у меня связаны любопытные воспоминания. Писатель тогда сказал:
У меня есть тест на хорошего человека. Он очень прост, в нём всего три вопроса. Если вы на каждый ответите «Да», значит, вы хороший человек! Вопрос первый: есть ли у вас друзья? Второй: сумели ли вы сохранить в себе хоть что-нибудь детское? И третий: умеете ли вы улыбаться?
Услышав третий вопрос, сидевший в президиуме адмирал изобразил на своём лице что-то похожее на оскал. Глаза его, не изменившие ни на секунду своего звериного выражения, усилили сходство их обладателя с матёрым волком...
_______________
ЭХ, ДОРОГИ!
Как ни странно, дороги и автомобили интересовали меня и в тот период, когда я служил на подводных лодках. Правда, когда мы стояли в базе и была возможность появиться дома, тогда казалось, что хорош любой вид транспорта (в том числе, и собственные ноги).
В 1991 году, когда я попал служить на берег, в штаб 1 флотилии, расположенный в губе Большая Лопаткина, проблем с транспортом поначалу не возникало. Мурманская автоколонна АК-1118 в те годы держала в нашем городке несколько львовских автобусов (не то четыре, не то пять). Один из них постоянно выделялся для перевозки тех, кто служил в штабе флотилии. Каждый раз, садясь в него, я вспоминал свои лейтенантские годы, которые начинались тоже в «Большой Лопатке».
Этот период был сравнительно благополучным, в том числе, и в смысле нормальной работы автотранспорта. А вот в былые времена, как рассказывали старожилы, их возил так называемый «зелёный друг». Такое прозвище было у фанерного ящика с маленькими окошками, окрашенного в зелёный цвет и поставленного на шасси автомобиля ЗИЛ-157. Позади ящика располагался маленький железный трап в несколько ступенек, чтобы подниматься к обитой жестью дверце. «Зелёный друг» на остановке, как говорили, не тормозил, а медленно полз вперёд, описывая широкую дугу. В это время подводники бежали за машиной и прыгали на трап, пока ящик не оказывался переполненным. При такой посадке, говорят, один механик потерял половину пальца: сорвавшись с трапа, он за что-то зацепился обручальным кольцом и повис на нём, а автомобиль в это время так и не остановился. Возможно, по этой причине носить обручальные кольца у нас негласно запрещали.
Однажды, в тот год, когда формировались экипажи двух наших подводных лодок, «К-527» и «К-298», я вместе с другими лейтенантами сел вечером в автобус, следовавший до городка. В салоне чинно восседали женщины, служившие в тылу флотилии, и поэтому глядевшие на окружающих с чувством некоторого превосходства. Мы компактно сели на свободные места. Чтобы скоротать время, я рассказал ребятам очередной анекдот из популярной тогда серии о случаях на уроках в грузинской школе. Излагать его следовало с акцентом, иначе терялась большая часть национального колорита. Говорил я не шёпотом, чтобы услышали все наши, но и не слишком громко, ни к чему орать на весь автобус. Свет в салоне был выключен, поэтому рассказчика, то есть меня, не было видно. Когда лейтенанты отсмеялись и вновь наступила тишина, раздался раздражённый женский голос:
- Вот, понабрали чучмеков на флот, так они по-русски двух слов связать не могут!
Я расценил эти слова как комплимент. Значит, грузинский акцент был изображён достоверно!
Ходил и так называемый «женский» автобус. На нём, преимущественно, ездили работницы всё того же тыла. Когда в салоне оставалось место, в автобус могли допустить и некоторое количество мужчин. Они нередко слышали от сестер по оружию что-нибудь вроде «Это моё место!» (чуть запоздавшая женщина - сидящему мужчине) или «Отодвиньтесь, вы мне весь вид загораживаете!» (сидящая женщина - стоящему мужчине).
Говорят, однажды в полупустой автобус, предназначавшийся для женщин, вошёл гражданский специалист, который откуда-то был к нам командирован. На него сразу же закричали со всех сторон:
-Это женский автобус! Выйдите отсюда!
Дядька молча вылез, обошёл автобус сзади и заглянул ему между колёс. Вернулся в салон и громко произнёс:
- Да нет, вы заблуждаетесь! Кардан у него на месте!
Возможно, это всё же байка. Как и другой случай, о котором рассказывают в нескольких базах Северного флота (все клянутся, что это произошло именно у них). Зимой, в сильный мороз, на остановке ожидали транспорта промёрзшие мужики, а впереди них стояли две женщины. Подошёл автобус, одна из представительниц прекрасного пола ловко забралась в него, а вторая немного замешкалась. Её тут же буквально внесли в салон, чтобы не задерживала всю толпу. После этого удивлённая женщина громко произнесла, обращаясь к своей подруге:
-Не успела я ещё ногу поднять, а уже засунули!
За посадкой в автобус было интересно наблюдать со стороны, а участвовать в этом - не очень. В городке это происходило так: на площади перед Домом офицеров стояла масса желающих уехать на службу, и, когда подъезжал очередной автобус, люди приходили в движение. Это напоминало дрейф косяка сельди, убегающей от хищника. Только тут было наоборот: толпа охотилась за автобусом. Летом синхронно с людьми перемещалось облако из голодных комаров. При посадке субординация почти не соблюдалась. Исключение делалось только для подошедших к автобусу женщин, которым водитель открывал переднюю дверь.
Из «Лопаток», Большой и Малой, народ уезжал со специально построенной остановки. Там был бортик, который упорядочивал посадку.
В течение какого-то времени наша дивизия стояла в Нерпичьей. Автобусной остановки с бортиком в те годы там ещё не было, и люди, желавшие уехать домой, почти всегда брали автотранспорт штурмом. Очень часто вместо автобуса нам подавали грузовик с крытым брезентом кузовом, так называемый «скотовоз». Посадка на него происходила с обильным выделением механической, тепловой и словесно-матерной энергии. Конечно, это было ненормально, и навести порядок при посадке приказали СПНШ-Р (старшему помощнику начальника штаба дивизии по режиму). Была в штатном расписании такая собачья должность, требовавшая от человека умения лаять и кусаться. Этим офицерам, по кругу своих обязанностей, ежедневно требовалось решать очень много неблагодарных вопросов, в том числе, и такой. До сих пор не понимаю, как выжил на должности СПНШ-Р 18 дивизии мой давний сослуживец, Саша Ефименко. Чтобы успешно справляться с такой работой, мало быть просто ответственным, требовательным офицером и хорошим организатором, нужно ещё что-то другое.
А в моей предыдущей дивизии СПНШ-Р был капитан 3 ранга, которого за глаза звали Мишей. В народе ходили упорные слухи, что он пользуется покровительством очень больших начальников. По их протекции, якобы, его и назначили на это место (незавидное, но всё же, должность капитана второго ранга) с предыдущего, где «потолком» было звание старшего лейтенанта. Туда Миша, говорят, попал, будучи списанным за что-то с лодки.
Похоже, этот офицер упивался тем, что тяготило бы кого-то другого. Он одинаково орал и на младших, и на равных себе, а иногда и на старших по воинскому званию. Мало кому хотелось с ним связываться, ставить на место, во избежание возможных неприятностей.
Миша задумал навести порядок при посадке очень просто: начал строить всех в колонну по одному как раз тогда, когда люди на остановке уже расположились в каком-то порядке. В результате получилось, что те, кто стоял где-то в середине, оказывались последними. Народ начал роптать. Какой-то капитан-лейтенант в пижонской шинели с каракулевым воротником, изумлённый грубыми окриками СПНШ-Р, пальчиком поманил его к себе. Миша, оторопевший от такой наглости, подошёл. Капитан-лейтенант негромко, но внятно промолвил:
- Иди на …!
Тот никуда не пошёл, а начал громко высказывать возражения и сомнения. Офицер в красивой шинели вновь повторил свои слова.
СПНШ-Р исчез, а вскоре опять возник возле очереди, чуть ли не волоча за собой уважаемого всеми капитана 1 ранга, начальника штаба дивизии подводных лодок. Миша подвёл его к капитан-лейтенанту и показал пальцем:
Вот этот!
Начальник штаба подошёл к бунтарю, вежливо представился ему и попросил предъявить документы. Капитан-лейтенант представился в ответ столь же корректно и подал капитану 1 ранга своё удостоверение личности вместе с командировочным предписанием, на котором стояли печати Главного штаба ВМФ. Изучив документы, начальник штаба дивизии вернул их представителю Главного штаба, а потом обратился к Мише:
Так куда тебя послали? На …? Вот и иди туда!
Когда с многоцелевых подводных лодок я попал на «стратеги», то снова оказался в Нерпичьей. Транспорт туда и оттуда ходил по-прежнему плохо и не всегда в то время, когда надо было куда-то поехать. По дороге до городка было достаточно далеко, почти 15 километров. Выручала так называемая «тропа» - напрямую, через сопки, от окраины Заозёрска до Нерпичьей было менее четырёх километров. Благодаря возможности регулярно ходить пешком те, кто служил в Нерпичьей, были в хорошей физической форме. Правда, иногда люди в пути погибали…
Как-то раз, незадолго до событий, связанных с ГКЧП, в Заозёрск приезжал тогдашний Министр обороны СССР, Маршал Советского Союза Д.Т. Язов. Он встречался с подводниками, а потом выступал перед командованием в Доме офицеров. Говорят, Дмитрий Тимофеевич произнёс много неприятных слов. В частности, такие: «Вы что тут, воображаете себя элитой Вооружённых Сил, а меня называете «сапогом»? Но визит Министра обороны имел для нас и кое-какие позитивные последствия. В частности, Язов вник в нашу транспортную проблему, и вскоре у 1 флотилии появилось штук десять новеньких автомобилей на базе «Уралов» и «КамАЗов», предназначенных для перевозки людей. Каждая из этих машин имела сразу четыре названия: «кунг» (неизвестный мне автомобильный термин), «НЗАС» (Нижнекамский завод автомобильных салонов), «ВМ» (вахтовая машина) и ещё неофициальное: «язик» (от фамилии Язов).
Вскоре после распада Советского Союза, в начале «разгула демократии», автобусы мурманской автоколонны исчезли из городка. Приезжавшие к нам представители Генерального штаба процитировали одного из «молодых реформаторов», Егора Гайдара: «Мы не будем сокращать наши Вооружённые Силы, мы просто создадим такие условия, что люди сами побегут оттуда…» Месяцами не получали денег военные, нечем было платить и водителям автобусов. В таких условиях люди, у которых не было своих автомобилей, могли доехать на службу только на дарёных кунгах. Посадка на них была гораздо динамичнее, чем посадка на автобусы! Когда площадь пустела, на ней оставалось немало оторванных хлястиков и пуговиц.
В оранжевых (а позже - ещё и зелёных) автомобильных салонах мы размещались без особого комфорта. Правда, сельдей в бочку, наверное, помещается всё же больше, чем людей, которых кунг мог перевезти за один рейс.
Стоячим пассажирам было хуже всего: в полный рост не распрямиться, держаться порой не за что. Иногда приходилось использовать голову как дополнительную точку опоры, прижавшись затылком к низкому потолку.
Сидевшим рядом с проходом тоже было несладко: кто-то наваливался на них, а кто-то, чтобы не упасть, упирался руками в их плечи или колени (если стоял низко). Тем не менее, у подводников в ходу была поговорка: «Лучше плохо ехать, чем хорошо идти».
Вход в салон ещё не означал, что доедешь до конца. В середине пути работники военной автоинспекции могли остановить машину и высадить всех, кто стоял, а потом шофёр получал нагоняй. От работы, правда, их не отстраняли: кем заменишь? Периодически во время посадки водители, матросы контрактной службы, начинали громко командовать:
-Всё, хватит! Я сказал - больше не заходите, больше ни одного человека! Беру только сидячих!
Не буду пытаться воспроизвести, что им отвечала разъярённая толпа. А бывало, что при посадке те же матросы начинали орать и на офицеров:
-Куда вы все лезете?! Я уже задолбался после вас приваривать на место двери и сиденья!!!
Было неприятно всё это выслушивать. К тому же, достаточно быстро надоело драться за место в машине с молодыми мичманами и матросами-контрактниками. Просить каждый день кого-нибудь из знакомых автомобилистов возить меня на службу мне показалось неудобным.
Нашёл простой выход из этой ситуации. От моего дома до штаба было всего 3600 метров, это не расстояние! Буду ходить пешком! Так и начал делать. Как-то раз задержался в городке. Чтобы успеть на службу вовремя, мне в тот день пришлось не идти, а бежать. Успел! Смотрю - ничего, вроде бы, почти не вспотел, времени потратил не слишком много, да ещё и для работы силы остались.
Начал бегать каждый день, постепенно втянулся в этот режим.
Окружающие на мои забеги реагировали по-разному, но, в основном, негативно. Правда, через несколько лет все привыкли. Надо мной перестали подшучивать друзья, иссякли ядовитые комментарии у явных оппонентов, прекратились издевательские выкрики из окон проезжавших машин. Чуть позже я узнал, что теперь меня воспринимают уже чуть ли не как талисман. Появилась примета: если утром проедешь мимо бегущего на службу офицера - значит, день будет удачным!
Некоторые тормозили и предлагали подвезти. Я не отказывался: останавливаясь из лучших побуждений на дороге с интенсивным движением, человек подвергал свой автомобиль опасности.
По совету опытных людей прикрепил к «дипломату», с которым не расставался, светоотражатели. Теперь в темноте водители меня хорошо видели. Бежал я по левой стороне, как учили.
Бывало, машины сбивали людей, идущих по дороге. Командование флотилии в разные годы по-разному пыталось предотвращать подобные случаи. В течение длительного времени действовал приказ командующего, запрещавший в тёмное время суток одиночные переходы по дорогам. Однажды этот приказ был опротестован прокурором, как «ущемляющий свободу перемещения граждан». Вскоре после его отмены произошла очередная трагедия: мичман, сбитый машиной, умер в госпитале. Как оказалось, он шёл по правой стороне дороги, поэтому его зацепила машина, ехавшая в том же направлении. После этого случая командующий приказал всем командирам: довести до подчинённых, что ходить по дорогам можно только по левой стороне! Обгоняющие машины далеко, а от встречной, если что, можно отпрыгнуть.
Недавно покинувший нас Валера Агафонов, мой одногодок и хороший знакомый, был в то время командиром 166 экипажа подводной лодки проекта 671РТМ. Он перед строем довёл до своих людей требования командующего и спросил:
-Всем всё понятно?
Поднял руку командир БЧ-3 и задал чисто минёрский вопрос:
Товарищ командир, но ведь в этом случае скорости машины и пешехода будут суммироваться?
Жизнь подтвердила, что, когда я бежал по левой стороне, мы с автомобилями друг другу почти не мешали. Исключение приходилось делать для снегоуборочной техники. При встрече с ней каждый раз приходилось нервничать и быстро соображать, как не попасть ни под специальное оборудование, ни под объезжающую машину.
Вскоре на меня обратил внимание начальник физподготовки и спорта флотилии, майор Олег Смола, и включил в состав сборной команды по офицерскому троеборью.
Не я один бегал по дороге между городком и «Лопаткой». Утром мне регулярно встречалось, как минимум, ещё три бегуна. Одним был незнакомый мне человек, видимо, сугубо гражданский. Другим - Василий Яземов, военный пенсионер, вместе с которым я когда-то ходил в море на «К-255», а потом работал в губе Андреева. Третьим был Игорь Анатольевич Сапа, заместитель командира 33 дивизии, который чуть позднее стал моим «начальником по специальности».
Совсем недавно узнал о себе любопытную подробность. Оказывается, на каком-то форуме сайта города Заозёрска один из горожан вспомнил об офицере, бегавшем на службу со светоотражателями на «дипломате», и спросил, куда этот бегун делся. На этот вопрос кто-то ответил: «Говорят, он уже умер».
Нет, я пока что жив.
Конечно, гложет ностальгия по тем, пускай не самым простым, годам моей жизни, по Северу, по его дорогам, по таким разным людям, которые меня тогда окружали.
Тем не менее, кажется, мне ещё рановато принимать на свой счёт пронзительные строки Михаила Светлова:
Как мальчики, мечтая о победах,
Умчались в неизвестные края
Два ангела на двух велосипедах:
Любовь моя и молодость моя…
___________________________________________________
ЮРА
Какие разные, очень часто, удивительные, люди встречались мне за годы службы на флоте!
Был в 246 экипаже командир вычислительной группы по имени Юра. Парнем он был вполне нормальным, толковым, работящим. Он знал и любил своё дело. Увы, Юра слишком уж любил выпить…
В лейтенантские годы, несмотря на курение и пристрастие к спиртному, Юра оставался в хорошей спортивной форме. Все его друзья и знакомые были удивлены, когда парень, выпив целую бутылку сухого вина, сразу же после этого принял участие в соревнованиях по легкой атлетике. И не просто принял! В беге на дистанцию 3 километра Юра занял 1 место по флотилии!
Говорили, что этот офицер был из числа «блатных». Он уже получил запись в личное дело о том, что служит на атомных подводных лодках Северного флота и является участником боевых служб, и теперь перед ним открывались очень хорошие служебные перспективы. Лишь одно обстоятельство формально сдерживало карьерный рост лейтенанта: он был не только беспартийным, но даже и не членом ВЛКСМ. По слухам, Юре где-то «в верхах» сказали: «Ты только две недели не пей, тогда тебя примут в комсомол, а потом переведут, куда задумано».
Продержаться в тот период хотя бы две недели Юра так и не сумел.
Дошло до того, что как-то раз, когда лодка шла в надводном положении, этот лейтенант, после принятия внутрь технического «шила» весьма гадкого качества, полностью потерял пространственно-временную ориентацию и попытался закурить прямо в центральном посту.
Но самый, по-моему, удивительный случай видели соседи Юры по общежитию. Один из них, вернувшись туда утром, уже в коридоре почувствовал запах гари. Открыв дверь, он обнаружил, что их комната наполнена удушливым дымом горелой ваты (даже окна почти не было видно). На своей койке, как ни в чём не бывало, в разовых трусах и разовой майке спал пьяный Юра. Он лежал прямо на металлической сетке, а на полу в нескольких местах валялись кучки тлеющего тряпья - всё, что осталось от матраца. Под койкой, в полуподсохших лужицах воды, стоял пустой чайник. Оказывается, парень лёг спать, держа в руке непотухший окурок, от этого загорелся матрац. Юра проснулся, залил огонь из чайника, открыл форточку и снова лёг. Матрац больше не горел, но продолжал тлеть, несмотря на то, что наш знакомый просыпался ещё несколько раз, вновь и вновь выливая из чайника на свою кровать очередную порцию воды.
Каким же мощным здоровьем нужно было обладать, чтобы за ночь не угореть в такой атмосфере...
_____________________________________________________
ЯК ГАРНО!
Летом 1988 года мы с товарищами по группе № 100-А на Высших офицерских классах сдавали экзамен по кораблевождению. Этот экзамен считали серьёзным даже бывшие штурмана, а для всех прочих он казался просто страшным. Я любил кораблевождение и с удовольствием изучал его, но и мои нервишки перед столь ответственным испытанием пошаливали.
Стоим мы с друзьями в коридоре перед дверью, ждём своей очереди, вижу - ребята сильно переживают. Тут я решил для поднятия боевого духа рассказать им какой-нибудь анекдот, и выбрал, почему-то, вот такой.
Москва, Кремль, 1919 год. Возле ворот стоит красноармеец с «трёхлинейкой» и проверяет пропуска у входящих. Некий работник ЦИК в двадцатый раз проскакивает мимо бойца, и тот его уже не проверяет – запомнил в лицо. А работник вдруг решил призвать красноармейца к бдительности и сделал ему замечание:
- Товарищ, вот Вы меня пропускаете просто так, а вдруг я – шпион японский? Сказал и побежал дальше. Красноармеец передёрнул затвор и прицелился в спину убегавшего со словами:
- Дывысь, яка сука!
Глупый, в общем-то, анекдот вместо кислых улыбок вызвал взрыв хохота. Дело было в том, что, когда я произносил последнюю фразу, из-за угла в коридор внезапно и бесшумно выпорхнула молоденькая хорошенькая лаборантка, и слова насчёт собаки женского рода я выпалил ей прямо в лицо, не успев вовремя остановиться.
Девушка вспыхнула и исчезла так же внезапно, как и появилась. Мои друзья стонали и корчились – сил смеяться у них уже не было. А я страстно желал провалиться сквозь землю...
Читать далее... часть 2.
Читать далее... часть 3.
Читать далее... ПЛ С-80.
 |
Главная.