КАРАВАЕВЫ






БЕРЕГ И МОРЕ









ПЕРМЬ - 2010

БОРИС АЛЕКСАНДРОВИЧ КАРАВАЕВ.

НА ЭТОЙ УЛИЦЕ САДОВОЙ …

Счастливое детство! Да, счастлив тот, кто имел родителей или добрых родственников, с которыми жили дети. Счастливы семьи, чьё благополучие определялось не материальным достатком, а душевным комфортом.
Детство — время познания себя, мира, своего места в нём. Это время цепкой памяти сердца, острой зоркости и тонкого слуха, когда увиденное или услышанное осознавалось через много лет. Материально мы жили трудно. Видимо, как всегда на Руси, народ не терял оптимизма, имея надежду и мечту: вот будет новый царь-батюшка, придёт новый генсек, построим коммунизм и, если не на этом, так на том свете дождёмся благоденствия.
Родился я в 1925 году, прожил в родном селе до января 1943 года, а потом бывал здесь наездами к родителям. Годы моего детства были временем появления в селе электричества, радио, звукового кино, тракторов и автомобилей, колхозов и МТС. В этот период входят и годы военного лихолетья, голода и выживания людей, непосильного и героического труда женщин и детей, оставшихся без мужиков-кормильцев. Как много вмещается событий в течение жизни одного человека! Мне кажется, что сам я являюсь ходячей частицей истории своей малой и большой Родины.
Село Сива — родное село. Когда-то волостное село Оханского уезда Пермской губернии. В год моего рождения Сива — районный центр Уральской области. Обычное русскоесело средней полосы Приуралья. Когда-то это было имение дворян Всеволожских. Красой и гордостью села была церковь, построенная по проекту Свиязева. Украшением села был большой пруд с канавками по «аглицкому» образцу, над которыми нависали кроны ольхи и ив, а на воде — звёздочки цветущих кувшинок. И, конечно же, красавец сад! В конце сосновой аллеи на возвышении стоял когда-то господский дом, сгоревший, по словам старожилов, в 1912 году. В этом доме в течение пяти лет жила знаменитая русская актриса Мария Гавриловна Савина, любившая и сад, и пруд. О Сиве она написала в воспоминаниях «Горести и скитания». Как не сказать о зоопарке на природе — Чугайке!

Но обо всём по порядку. Начну с красот. Мне памятна церковь, куда водила меня бабушка по праздникам. Колокольный звон, чугунные плиты перед входом на паперть, богатейшая роспись стен и купола, пение церковного хора, парадные одеяния служителей, благостный настрой богомольцев — всё это оставило неизгладимые впечатления моего раннего детства. Помню и чугунную ограду вокруг церкви, часовню для отпевания. Помню базарные дни на площади перед церковью. Начиная с 1931 года, церковная служба была закрыта, и церковь была обречена на разрушение. Всё началось со снятия колоколов в присутствии верующих и атеистов. Сначала церковь превратилась в электростанцию и мельницу, а потом в «карьер» для добычи камня и щебня. На месте церкви и захоронения церковных иереев возник долгострой дома культуры и небрежно засаженный жёлтыми акациями сквер.

Господский дом, сад, пруд и ландшафт были главными составляющими садово-парковой культуры усадьбы. Зеркало пруда было меньшим, чем сейчас. Были острова и канавки от сада до основного русла реки. На дамбе было три водосброса: старые пропуска — ближе к селу, новые пропуска — в середине и мельница — у Седят. На берегу пруда со стороны села были дома с огородами, и ниже дамбы — тоже. Сейчас эти площади заболочены. Кроме того, удивляет то, что после предварительной очистки канализационных вод, минуя отсутствующие отстойники, нечистоты сливаются в пруд, лишая жителей купания и создавая потенциальные источники инфекции. А я ещё помню, как на одной из канавок около сада была плавучая купальня, построенная уже в наши годы, но по образцу господской: с раздевалками для купальщиков, с вышками для прыжков в воду, с бассейном в середине и солярием на втором этаже. Соображали господа!

Образовавшиеся острова использовались как сенокосные угодья, а самый ближний был пастбищем, для чего был построен мост через канавку.

По ориентирам оставшегося сада попытаюсь восстановить в памяти сад моего детства. Сейчас сохранилась сосновая аллея, некогда ведущая к господскому дому. Сосны не стали выше, поредела их крона. Основными деревьями сада были берёзы. Две берёзовых аллеи шли от сосновой вниз. В низу сада, у первого ручья, росло два кедра, около них была летняя сцена, которая использовалась очень активно в последние предвоенные годы. У того места, где был построен тир, росли ели, и напротив, за канавкой, на острове, тоже три ели. Между первым и вторым ручьём были лиственницы, а за вторым ручьём — липы. Оба ручья впадали в прудик, отделённый от большого пруда дамбой с водосбросом. Кстати, второй ручей носил название речки Чечёры. Летом внутренний прудик использовался для катания на двухместных лодках, а зимой там был каток.

Сад от дороги отделял решётчатый забор, внутри у забора были высажены сирени, которые были защитой от дорожной пыли и украшали сад во время цветения. А какой был аромат в это время! Все дорожки сада имели гравийное покрытие, сохранившееся и сейчас со значительным слоем наносного грунта. Самым благодатным периодом для сада, видимо, были годы 1938—1940. В те годы первым секретарём райкома партии был Кайдалов. Он и его жена, работавшая в райисполкоме, много занимались благоустройством села и, особенно, сада.

Именно тогда появились окрашенные масляной краской скамейки, газоны отделялись от аллей цепочками, растянутыми между низкими столбиками. Около пионерского клуба красовалась огромная клумба. Завершено было создание спортивного комплекса с волейбольными, баскетбольной площадками и спортивными снарядами. На месте господского дома соорудили качели и гигантские шаги. Организатором спортивных мероприятий был преподаватель физкультуры Василий Фёдорович Истомин. Не пустовала и танцевальная площадка, особенно, когда играл не патефон, а духовой оркестр.

В здании пионерского клуба, говорили, первоначально была контора управляющего имением, Коровина. Потом это был клуб, пионерский клуб и районная библиотека, детский сад и музыкальная школа. Когда мне было года 4—5, в этом клубе проходило собрание жителей села. В махорочном дыму обсуждали вопрос организации колхоза. Ползая с кем-то из ровесников под скамейками в поисках укатившегося мячика под ногами возбуждённых людей, мы не могли знать, насколько серьёзным делом занимались взрослые. После этого собрания у нас со двора увели кобылу Сивку и вывезли сельхозинвентарь, телегу и сани. Как складывались отношения моих родителей с колхозом, я не знаю. Почему-то и потом об этом не возникало вопросов при жизни родителей. Членами колхоза они не были, но работали на гумне при обмолоте. 1940 год запомнился счастливым.

В магазинах появились в свободной продаже сахар и другие продукты, можно было купить одежду и обувь. Жизнь радовала и обещала радужное будущее. В отстроенном кинозале дома культуры показывали кино. Очень сильна была самодеятельность. По плечу были такие спектакли как «На дне» М. Горького, «Свои люди — сочтёмся» Островского, «Любовь Яровая» Тренёва. Некоторые персонажи этих пьес мне запомнились в облике самодеятельных артистов больше, чем в исполнении мастеров. Драматический коллектив давал выездные спектакли в сёлах района и в посёлке фабрики «Северный Коммунар», где своих культурных мероприятий было предо- статочню. Работавшие тогда в доме культуры режиссёры Чураков и Верещагин были очень уважаемыми людьми. На гастролях бывал и Пермский оперный театр, который в концертном исполнении познакомил сивинцев с операми «Русалка» Даргомыжского и «Чио-Чио-сан» Пуччини. Не говорю уж о концертах эстрадных, которые не требовали сложного реквизита.

В саду во время весёлого массового гуляния и было получено известие о начале войны… В тот день, когда народ веселился, мы — я, Нина Кучумова, Зоя Кузнецова и Лариса Стародуб — переправились на лодке на другую сторону пруда. Когда вернулись с большими букетами луговых цветов, в саду была зловещая тишина. Все слушали выступление по радио Молотова. Никто никого не звал, но работающие разошлись по рабочим местам. А вскоре по селу уже разносили повестки райвоенкомата.

Чугайка, как сказали бы, пригородный лес, — тоже зона отдыха. В этом лесу устраивались также пикники и массо- вые гуляния («От рубля и выше!»). Зимой здесь было любимое место для катания на лыжах. От былого зоопарка на природе остались несколько столбиков ограждения со стороны деревни Образцово с остатками толстой медной проволоки на них. Из остатков проволоки мальчишки делали водилки для обручей, тогда это было массовое увлечение ребят. Конечно, скоро не стало ни проволоки, ни столбов.

Как-то так сложилось, что место жительства людей определялось не названием улиц, а названием своеобразных микрорайонов, например, На Угоре (где больница и школа), По Кизьвинскому тракту, В Болоте, В Забегаевке (за садом) и другие. Были и другие ориентиры и достопримечательности: райком партии, райисполком, оставшаяся от земства Образцовая школа. Напротив школы был двухэтажный дом, на первом этаже была ветлечебница, на втором Народный дом. В Народном доме в начале 30-х годов показывали немое кино. Чтобы попасть в кино, бесплатно создавалась бригада из четырех-пяти мальчишек «крутить динамо», электросети тогда еще не было. Здесь же устраивались лотереи Осоавиахима. Мечтой мальчишек был выигрыш противогаза, но никому не улыбнулась удача!

На Угоре, по Екатерининскому тракту, стояли деревянные капитальные строения больницы, построенные также земством по типовому проекту, они верно служат и по сей день. Медицинские работники пользовались огромным уважением. Врачей сивинцы знали не только по фамилии, но и по имени-отчеству. Особенным авторитетом была врач «божьей милостью» Уварова, врач-универсал, как и множество других сельских врачей. Перед войной врачи и медицинские сестры проводили занятия в школе по медицинской подготовке и принимали зачёты на значок ГСО (Готов к санитарной обороне). На Угоре же, но по Ново-Михайловскому тракту, в середине 30-х годов была построена ШКМ — школа колхозной молодёжи.

К тому времени, когда я пошел в 5-й класс, это была уже средняя школа. Директор школы, Фёдор Дмитриевич Нагорных, и преподаватель по сельскому хозяйству, Александр Яковлевич Кирсберг, организовали посадку школьного сада. Среди берёз Александр Яковлевич выкроил место для плодовых деревьев и парника. В посадке сада принимали участие все ученики. За своими посаженными берёзками мы ухаживали и в летние каникулы. Две моих берёзки были во втором ряду от школы, при пожаре школы пострадали и мои берёзки.

Помню, как нам было смешно, когда Фёдор Дмитриевич рисовал картину наших прогулок с нашими внуками по школьному саду. А ведь у многих сбылось! Сейчас, вместо постаревшего и жалкого от старости сельского сада, школьный сад стал украшением села. А что же сказать о самой школе? Уповая на возможность в будущем рассказать об этом отдельно, скажу, что с возрастом мы вспоминаем о школьных годах как о самом счастливом времени нашей жизни. Мы помним своих лучших учителей — Фёдора Дмитриевича Нагорных, его жену, Юлию Ивановну, Николая Васильевича Мальцева, Илью Ефимовича Мизёва, Елену Дмитриевну Поспелову, Александра Яковлевича Кирсберга, Ивана Васильевича Базарова, Дмитрия Яковлевича Сажина, Надежду Михайловну Лукину, Евгению Николаевну Медведицыну, Бориса Павловича Сергеева, Леонида Алексеевича Пескова, Валентина Ивановича Мартемьянова, Валерия Васильевича Нецветаева, Петра Федотовича Лекомцева. Да разве можно перечислить всех тех, кто дал нам путёвку в жизнь! Школа и сейчас стремится высоко держать «честь марки». Выпускники успешно поступают в вузы, что является результатом работы преподавателей и стремлениемсамих учеников получать фундаментальные знания. Отдавая дань своим соученикам, склоняю голову перед павшими на войне. Не забуду Митю Немтинова, Андрея Суменкова, Мишу Сединина, Семёна Обухова, Трошу Черткова, Ваню Харитонова, Колю Маслова, Женю Белоусова, Гришу Сигова, Паню Мальцева, Толю Лебедева… Простите, если кого не упомянул.

Приметным зданием был деревянный двухэтажный дом милиции. Над крышей дома возвышалась пожарная каланча. В пожароопасный период на ней несли круглосуточное дежурство жители села по графику сельсовета. Охотно за взрослых несли службу мальчишки, заступая сразу по несколько человек. Еще бы! Когда еще будет возможность отбить колоколом текущее время!

Единственным солидным каменным зданием было двухэтажное строение банка со стенами толщиной около ме- тра. На чердаке банка во время кампании по сбору удобрений для колхоза нам разрешалось собирать голубиный помёт. Голубей было много, и раз в год мы собирали обильный своеобразный «урожай».

Самой замечательной в Сиве была наша улица Садовая! Начинающаяся от сада улица была длиной в два квартала. Но каких! Плодовых деревьев, как на юге, не было, если не считать таковыми черёмухи и рябины. А вот зелени было множество. У большинства домов были палисадники с малиной, смородиной, крыжовником и клумбами цветов, пусть маленькие, но это были клумбы. Украшением начала улицы были огромные тополя. Проезжая часть улицы была покрыта травой — по улице ездили редко. В определённое время дня и года по улице разгуливали гуси, утки, куры, по улице гоняли коров и овец на пастбище. Ребятне на улице было раздолье! Около домов, где снесли палисадники, и на проезжей части были площадки для игры в городки, чижа, бабки, лапту (у нас она называлась «чикало-бегало») и «лапти» — игру, чем-то сходную с лаптой. (Для нее собиралось штук 10—20 сравнительно чистых старых лаптей, складывалась у колышка в кучу. По жребию назначался хранитель. Играющие должны были выхватывать из кучи лапти, а хранитель — защищать, давая лаптем тумаки похитителям. Но если «сокровища» растаскивались, то хранителя от летящих в него лаптей спасало умение быстро бегать и изворачиваться. Граница преследования лежала метрах в 20—30 от колышка.) Места хватало для ребят всех возрастов, конфликты возникали редко. Освободившись от полива и прополки огорода, от ухода за скотиной и наносив нужное количество воды и дров, ребята находили на улице занятие по интересам. Родители были спокойны — почти всё у них происходило на виду. Такимпомнится уклад жизни улицы моего детства.

Если идти от сада, то справа был полутораэтажный дом Александра Васильевича Теплоухова, где жили сами представители старшего поколения и две их дочери: Мария Александровна Брикнер с мужем и Зоя Александровна. Обе сестры свою жизнь посвятят просвещению. Старшая сестра будет работать в Кировском районе Перми, а младшая — в Сиве. Дом Теплоуховых с двух сторон прикрывали огромные тополя. В следующем доме жили очень пожилые Иван Кузьмич Терехин и его супруга, имя её уже не помню. Но хорошо запомнилась кличка их коротколапой рыжей собаки — Бемко. Собака не жаловала детей и стремилась цапнуть за босые ноги. А проходить через их двор приходилось довольно часто, когда родителям или бабушке хотелось попить самим или угостить кого-нибудь вкусным чаем. За оградой Терехиных бил чистейший родник очень холодной и очень вкусной воды. Это был знаменитый ключик на Садовой. В доме Ивана Кузьмича жили его дочь — Мария Ивановна Мехоношина — с тремя дочерьми: Зинаидой, Клавдией и Августой. Зинаида Степановна была моей учительницей в 4-м классе. Клавдия Степановна стала управляющей банка и, по моему мальчишескому мнению, была самой красивой в селе. Гутя училась в каком-то техникуме в Перми.

Следующим был дом батюшки, отца Василия — Белоусова Василия Мефодьевича. У батюшки и его жены, Лидии Ивановны, были три дочери и три сына. Старшая дочь, Александра, была замужем и жила в Башкирии. Следующая дочь, Фаина, училась в педучилище или учительском институте в Перми. В Перми же учился и сын Виталий. Следующим был мой закадычный друг, Евгений, мой ровесник, с которым мы и дрались, и изготовляли разное оружие — от луков со стрелами до самопалов. Строили и плоты на реке, и шалаши. На нашей лодке совершали путешествия по реке. Брат Жени, Иван, был моложе нас года на два. Во время войны, при эвакуации из Белоруссии, Иван получит серьёзное увечье ноги, но это не помешает ему закончить медицинский институт. Перед уходом на пенсию он работал главным санитарным врачом города Шадринска, пользовался огромным авторитетом у жителей и неоднократно получал высокие государственные награды. Самая младшая, Серафима, после окончания пединститута до ухода на пенсию проработает преподавателем в Пермском авиационном техникуме. Еще до войны на батюшку свалилось множество испытаний. После рождения Серафимы вскоре скончалась Лидия Ивановна. Дом в Сиве отберут «в пользу советской власти». Видимо, главным испытанием в годы войны будет гибель Виталия и Евгения в первые же месяцы.

Дом Белоусовых, взятый «в пользу советской власти», займет семья секретаря сельсовета, Георгия Малеева. Жена его, Пелагея Петровна, работала преподавателем русского языка и литературы в средней школе, прекрасно знала своё дело, но нрава была крутого! Старшая дочь Малеевых, Генриетта, была ровесницей моей сестры, Тамары, и часто бывала у нас. После окончания авиационного техникума работала на Пермском заводе имени Свердлова. Младший сын, Слава, после окончания Пермского университета работал юристом в какой-то соседней области.

Дом следующий, очень небольшой, буквально утопающий в зелени, занимали очень скромные старички Балашовы. Они ушли из жизни так же незаметно, как и жили. На месте этого дома построил свой новый дом кузнец Степан Маслов. Семья включала жену Степана, Дарью, и сына, Николая. Коля был старше меня года на два. Дружная, хорошая была семья. Степан и Коля погибли в первый год войны.

Следующий дом — закройщика, Дьячкова Александра. Если бы я предполагал, что мне придется когда-нибудь, хотя бы краешком, заниматься краеведческой работой, то вёл бы какие-то записи, изучал архивные материалы, спрашивал еще живущих об ушедших родственниках! Собственная память оказалась неважным источником информации… Вот и появляются затруднения. Хозяйку дома зрительно я помню, это и всё. Старшей в семье была Анна Александровна, работала когда-то машинисткой в лесхозе. Валентин Александрович, возвратившийся с войны в офицерском звании, но инвалидом, до конца жизни, кажется, не работал. Младшая, Люба, примерно на год меня моложе, ушла из жизни еще молодой.

Дом Гончаровых был предпоследним в квартале. Об его хозяевах я почти ничего не знаю, кроме того, что их детей мы никогда не видели, но у них часто жили на постое ученики старших классов из дальних деревень.

Завершал квартал дом Якова Стародуба. Старшая дочь, Лариса, старше меня на два года, после окончания пединститута будет очень успешно трудиться на ниве просвещения и долгое время перед уходом на пенсию будет директором школы. Мой ровесник Вениамин, возвратившись после войны, будет работать шофером в Верещагино. К сожалению, обоих уже нет, но они оставили достойных наследников. Помнится, что в этот дом из соседнего переехала семья Пановых. Главу семьи я не помню, а вот Толя был из нашей компании, уважаемый всеми как хороший товарищ, хороший футболист, умный и способный парень. Как звали его маму, я не помню, а вот как она постоянно опекала младшую, Розу, красивую и хрупкую девочку, помню. Последним домом улицы, но уже в следующем квартале, будет дом, в котором разместится контора Сивинского лесничества.

С левой стороны улицы первым домом был дом Марии Гавриловны Мальцевой. Со стороны проезжей дороги стояли богатыри-тополя, а со стороны улицы Садовой был палисадник с малиной, смородиной и черёмухой. Смородина была на отдалении от изгороди, а вот малиной и черемухой можно было полакомиться походя. У Марии Гавриловны был единственный сын, Гриша, который погиб от руки дорожного бандита в возрасте около тридцати лет.

Дом следующий называли Силуяновским, но прежних владельцев я не знал. Дом, состоящий из двух половин, занимали две семьи. В одной половине постоянно жили брат и сестра Пузыревские. Ольга Меркурьевна работала телефонисткой на почте, а где работал Василий Меркурьевич, я не знаю. С войны он вернулся без ноги. В другой половине дома в разное время жили Фёдоровы и Гавриловы. Из Гавриловых я помню только Николая, старше меня года на 3—4. Из семьи Фёдоровых я знал Веню, он также был старше меня, а Зина была моей одноклассницей. Этот дом охраняли те же богатыри-тополя. В положенное время вся улица покрывалась пухом от всех тополей.

Соседним был дом моей бабушки, Анны Дмитриевны Лыковой. Жила она одна или пускала квартирантов. Мы, внуки, её тоже не забывали, особенно, когда созревала смородина и черёмуха.

Дошла очередь до дома моего деда, Павла Андреевича Лыкова. В этот дом меня принесли из роддома. Отчетливо помню, как ползал летом на крыльце, помню похороны моего деда, когда мне было около года, и помню, как мне нравился запах свежевыструганных досок дедова гроба. Наш новый дом построили рядом, на бывшей усадьбе Шилоносовых.

А в дедовском доме несколько позднее будет жить семья Александра Яковлевича Кирсберга и его жены, Ольги Фёдоровны. Старший сын в семье, Александр, будет учиться со мной в одном классе. Его сестра, Лида, была на год моложе меня, а младшие их братья, Юра и Витя, были еще дошкольниками. Нам тогда было интересно, что их бабушка ни слова не говорила по-русски, а со всеми в семье она общалась. Александр Яковлевич преподавал в школе сельское хозяйство. У себя на огороде и на школьном участке выращивал редкие тогда кукурузу, капусту кольраби, несколько сортов помидоров, тыкв и кабачков. Ольга Фёдоровна была учительницей начальной школы, одно время, моей учительницей. Александр Александрович после войны был директором Серафимовской школы. Лидия, поработав несколько лет в Северокоммунарской школе, уехала «на историческую родину» — в Эстонию. Через несколько лет вслед за Лидией уедет механик и Божьей милостью, мастер на все руки Юрий. Не задержится в России и инженер-электронщик Виктор, найдя новую родину в Израиле. Старшее поколение и старший сын нашли свое упокоение в России. Где проживают дети Александра Александровича, я не знаю.

Обойти вниманием последующих обитателей дедовского дома невозможно. Когда дом будет в ведении леспромхоза, в нем поселится семья Павла Емельяновича и Алевтины Сидоровны Кучумовых со своими детьми, как родившимися раньше, так и появившимися на свет в этом доме: Ниной, Тамарой, Валентиной, Лилиной, Владимиром и Анатолием.
Об этой семье я рассказывать сейчас не буду. О своей семье и родственниках как-нибудь соберусь написать отдельно. Дело в том, что Нина стала моей женой, вот в чём секрет!




Настал черёд родительского дома, семьи Караваевых: Александра Александровича, Марии Павловны и их детей: Бориса, Тамары, Владимира и Юрия. О них договорились рассказывать потом, а сейчас немного о доме. Дом построили в 1932 году, из него я пошел «первый раз в первый класс». Сначала перед домом была клумба, потом посадили сирени, потом вдоль изгороди —стенку из желтых акаций. Всё остальное из древесных насаждений появилось позднее.




Дальше шли два дома Лежниных. Их помню очень смутно. Хозяин был пекарем, поэтому один из домов выполнял функцию пекарни. В нём выпекались, главным образом, крендели, а хлеб выпекали свой в каждой семье. Были ли проданы эти дома или реквизированы, мне неизвестно. Но дочь хозяев этих домов, Анна Ивановна Лежнина, благополучно закончи- ла среднюю школу в Сиве, пединститут в Перми и работала учительницей в Марийской республике. Ближний к нам дом заняла контора «Заготлён». В служебном помещении (комнате) жила техничка, Мария Васильевна Плешкова, со своими племянниками, Зоей Васильевной Кузнецовой и Владимиром, которым она заменяла мать. Ведь дети еще были школьниками. Зоя была несколько старше меня, а Володя — почти одного возраста. Володя был моим приятелем, а после отъезда Жени Белоусова — моим близким другом.
А Зоя Васильевна… Уж эта Зоя! Вынужденная жить у разных родственников, она самостоятельно совершала поездки в Белоруссию, тогда как остальные ребята дальше Перми и Кунгура (на экскурсию в пещеру) нигде не бывали.
Зоя была во всём заводилой, и ей никто не прекословил. Стоило ей бросить клич: «Садовая, купаться!», как все бросались к родителям, обещая выполнить потом любую работу, а сейчас отпустить купаться. Интересно ребятам быть всем вместе. Так же совершались походы по ягоды на Высокое Поле, за Образцово или на Стекольное. И профессию выбрала себе Зоя чисто мужскую: инженера-металлурга.
В бывшей пекарне, переделанной под жильё, поселилась семья Гавшиных с детьми дошкольного возраста.

Дальше следовал новый дом для директора (или тогда заведующего) конторы «Заготлён». Жили в нём тогда Бухарины с сыном Володей моего возраста. Мама Володи работала мастером-мороженщиком на маслозаводе. Нам представлялось, что Володя всё ест с льняным или подсолнечным маслом, не всем тогда доступным, и постоянно лакомится мороженым. Он был благополучнее других, но парень был свой. Вот у этих трех домов без палисадников и были основные игровые площадки.

В следующем двухэтажном доме на первом этаже жила семья главного бухгалтера банка, Немтинова Фёдора Ивановича, и его жены Татьяны (забыл отчество!). Их дети:Клавдия, замужняя, жила на Фабрике, остальные жили в родительском доме, Аркадий, Дмитрий, Геннадий и Ираида. Старший, Аркадий, работал и где-то заочно учился. Митя был моим одноклассником, вместе с ним мы окончили среднюю школу. Человек он был талантливый, учился хорошо, прекрасный рисовальщик, участвовал в самодеятельности, играл на трубе в духовом оркестре. Лейтенант Дмитрий Немтинов погиб в 1944 году на Ленинградском фронте.

Ещё в военные годы семья Немтиновых переехала в Свердловскую область, и я ничего не знаю о судьбе как старших, так и младших. На втором этаже дома жила семья Басмановых, Сергея и Августы Ивановны. Их сын Юра был моложе меня лет на пять, а дочь Снежана — лет на семь. Глава семьи, Сергей, погиб в Монголии, в конфликте на Халхин-Голе.

На этом же дворе во флигеле жили разные люди, никого из них не припомню. Потом был дом, в котором жила семья шофера единственного тогда в районе трехтонного грузовика ЗИС-5 — Телегина. Сам глава семьи отличался от собратьев по профессии тем, что носил брюки-комбинезон на лямках и безупречно чистую рубашку. На нас он не очень обращал внимание, как и мы на его девочек-дошкольниц.

Последним в квартале был дом Михаила Ивановича и Ефросиньи Ивановны Балашовых. Детей у них не было, и они взяли на воспитание еще дошкольницу, очень симпатичную белокурую девочку Олю.

Уже в следующем квартале шли строения маслозавода и склады конторы «Заготлён». На этом и заканчиваются и предвоенная улица Садовая, и мои воспоминания о ней.
Сейчас на правой стороне улицы не осталось ни одного старого дома. Построены новые двухэтажные дома, так называемые дома со всеми удобствами, без необходимых для села огородов и даже без зелёных насаждений. Построены административные здания сельских и районных организаций с евроотделкой внутри и компьютерами за рабочими столами.
Жизнь продолжается и всё совершенствуется… С левой стороны улицы построена милиция с КВЗ, а в конце квартала такой же жилой дом, как и соседние, с теми же удобствами и неудобствами, без тех же огородов и зеленых насаждений и права называться улице Садовой. Далеко ушла улица! Но дорога на проезжей части улицы, поднятая до уровня окон первого этажа, как-то угнетает. И асфальт на улице очень удобен для транспорта, а при сравнительно интенсивном движении транспорта неплохо бы не забывать о пешеходах и дать им свою дорогу. Много изменений и на улице и в селе! Ловлю себя на том, что мне, как, видимо, и всем людям в возрасте, жаль моейстарой милой улицы…

ПОСЛЕСЛОВИЕ.

Похоронив в феврале 2002 года свою сестру, Тамару Александровну Дементьеву, скончавшуюся на 75-м году жизни, я подумал, что вот прошла одна человеческая жизнь.
Все события в жизни человека — это его история. Захотелось посмотреть на свою жизнь со стороны. Запомнились слова одной из вдохновительниц Пушкина — Анны Петровны Керн.
Она произнесла их в сорокалетнем возрасте, не без рисовки:
«Воспоминания — богатство старости!». Об этом же поёт Кикабидзе: «Мои года — моё богатство». Может быть, и походя брошены эти фразы, а какой несут в себе смысл! Я не использовал никаких архивных материалов (это видно и по содержанию), только пробудил память сердца, эмоциональное восприятиепроисходившего. Могут быть неточности в датах, именах и фамилиях людей, с которыми не соприкасался близко. Большое место в воспоминаниях занимает школа, преподаватели, друзья, соученики, наши увлечения, влюблённость и разочарования. Вспоминаются первые годы войны, прожитые еще в Сиве, работа, дальнейшая учёба и служба. Может быть, об этом еще состоится разговор, и, может быть, еще моим детям и внукам интересно будет узнать, чем и как мы жили.
Пермь, март 2002 года.


В ГОДЫ МОЛОДЫЕ.

Шел 1942 год. Я только что окончил Сивинскую среднюю школу. За год войны и в нашей маленькой ячейке государства произошло немало событий. Осенью 1941 года ушел воевать мой отец и со своим артиллерийским полком двигался на Запад, начиная с Калининского фронта. Пропал без вести брат отца дядя Иван. Ушли на военную службу мои одноклассники 1923 года рождения и часть ребят 1924 года. Получены похоронки на ребят с нашей улицы — Колю Маслова и Толю Панова. Стали возвращаться домой соученики, эвакуированные из Москвы и Подмосковья, девушки с территорий еще находящихся под оккупацией поступали в вузы Свердловска и Молотова. Мои попытки с обращением вплоть до наркомата обороны направить меня в летное авиационное училище не увенчались успехом. Многие наши ребята бредили авиацией еще чуть ли не с начальной школы, в том числе и я. Было приказано ждать призыва моего года рождения, 1925.

В последние школьные годы я принимал активное участие в комсомольской работе и был комсоргом школы. Видимо, это послужило причиной предложения на работу в райком партии на должность учётчика отдела кадров. Этими вопросами тогда занимался третий секретарь райкома Василий Яковлевич Серебряков. В мои обязанности входила чисто канцелярская работа с документами по номенклатуре, поступающими из ЦК и обкома, а также подготовка документов на бюро райкома. Однако рутинная канцелярская работа меня не обременила.
Первый секретарь Павел Павлович Широв имел свои соображения. Выезжая в сельсоветы и колхозы, прихватывал с собой и меня. Так мне преподавался стиль и содержание работы на местах руководства района. Вскоре меня направили уполномоченным райкома и райисполкома на строительсто аэродрома в Карагайском районе. Аэродром с грунтовым покрытием предполагался как запасной или промежуточный при перелете самолетов на Восток или наоборот.

Работы проводились управлением аэродромного строительства УралВО с использованием рабочей силы соседних районов: Сивинского, Верещагинского, Ильинского и Коми-округа. Каждый район выделял лошадей с грабарками, возчиков и землекопов. Большей частью это были эвакуированные женщины, работающие в колхозах, и старики-колхозники «при лошадях». Всё перемещение грунта производилось на грабарках, все неровности снимались или засыпались вручную лопатами. На сутки устанавливалась жесткая норма выработки.
Кроме гражданских работал небольшой отряд механизации из военных строителей. Отряд располагал двумя скреперами, двумя или тремя гусеничными тракторами ЧТЗ и катками. Строительством руководил начальник — старший инженер-лейтенант Кислик, главным инженером был подполковник, фамилию которого я не помню. Геодезистами, нормировщиками, бухгалтерами, были гражданские по направлению военного округа, а табельщиками и учетчиками были прикомандированные из районов.

В обязанности уполномоченного входил контроль над своевременным поступлением из района работающих и необходимой заменой их, поступлением фуража и т. д. Уполномоченными из других районов были пожилые работники из райкомов и райисполкомов. Со мной считались, но близко мы не контактировали. Питание всех работающих было организовано от полевой кухни и обеспечивалось наркоматом обороны продуктами из тех же местных хозяйств. На завтрак, обед и ужин была каша, главным образом, перловая или овсяная и чай с куском хлеба. На обед был еще суп с теми же крупами и картошкой, кусочками мяса и селёдка.
Жильём служили своеобразные шатры со срубом в несколько рядов брёвен, а верх был из жердей, покрытых рубероидом и древесной корой. Городок из таких шатров напоминал индейскую деревню.

После первой командировки опять же уполномоченным я был направлен на обеспечение уборки и хлебосдачи в самый отдаленный от райцентра и самый бедный Тюменский сельский совет на границе с Кировской областью, Удмуртией и Коми-округом с кратковременными возвращениями домой. Маленькие площади полей среди лесов, бедная подзолистая почва, отсутствие техники, удобрений и многое другое еще в мирное время обеспечивали существование людей чуть выше нищенского уровня. Уход в армию мужиков оставил колхозы на женщин, подростков и детей. Особенно запомнились мне колхозы «Кленовый Мыс» и «Пролетарский союз». Холодные осенние дожди, отсутствие дорог, кроме лесных, вынуждало вывозить зерно по два мешка вперемет на лошадь.
Разрешалось выдавать колхозникам по 125 граммов зерна авансом на трудодень только в дни хлебосдачи. На окончательный расчёт выдавать было уже нечего. До сих пор я вспоминаю это время с болью в сердце. С какой радостью был воспринят в январе 1943 года отзыв из командировки в связи с призывом! 63 километра домой я совсем без сил преодолел за один день на лыжах, другого транспорта не было.

Служить в авиации мне всё же удалось. Нас, семерых парней, из военкомата направили на учёбу в город Молотов, в военно-морское авиационно-техническое училище. Это было училище, готовящее механиков-эксплуатационников самолетов (как их называли «хозяев самолётов»), по спецоборудованию (т. н. прибористов), по вооружению и другим специальностям — для авиации наркомата военно-морского флота. Мне предстояло быть механиком самолётов по спецоборудованию (приборы, электро и кислородное оборудование).

Благодаря образцовой организации учебного процесса, богатой учебной базе и высокому мастерству преподавательского и инструкторского состава, курсанты получили хорошую теоретическую и практическую подготовку. За полтора года был пройден полный курс трехгодичного среднего училища мирного времени. Выпускались мы не офицерами, а как и все выпускники авиационных училищ — сержантами. В последних числах июня 1944 года мы выпустились из училища и разъехались по разным флотам и флотилиям. Большая часть выпускников была направлена на Тихоокеанский флот. Для сдерживания империалистической Японии на Дальнем Востоке приходилось в трудные месяцы войны на Западе иметь большие сухопутные, авиационные и военно-морские силы. По моему современному понятию, главной наступательной ударной силой флота была авиация.

В составе ВВС были соединения и части пикирующих бомбардировщиков, торпедоносцев, штурмовиков, истребителей, разведчиков и транспортной авиации. Я был направлен в 34-й полк пикирующих бомбардировщиков 10-й авиадивизии. Полком командовал подполковник Коваленко, а командирами эскадрильи и звена были, соответственно, капитан Жданов и старший лейтенант Бессонов. Моим непосредственным начальником — техником по спецоборудованию эскадрильи был лейтенант Бокарев. Забегая вперёд и чтобы не возвращаться к моим оставшимся в памяти сослуживцам, скажу, что с бывшим стрелком-радистом экипажа командира эскадрильи Евсеем Пасковером мы случайно встретились в 1955 году в Кронштадте. Евсей тогда был старшим лейтенантом корабельной службы и службу эту проходил на сторожевом корабле, а я, капитан-лейтенант, был старпомом на средней подводной лодке.

Так началась моя служба механиком звена пикирующих бомбардировщиков Пе-2. Тогда для нанесения ударов по точечным целям, которыми могли быть корабли и портовые сооружения, это были самые нужные самолёты. Обладая отличными боевыми качествами, эти самолеты требовали повышенной подготовки летного и технического состава. При их создании внедрили лучшие достижения в самолётостроении. Особенно много новинок появилось по части спецоборудования. Стало много электромоторчиков и моторов, начиная от управления триммерами и кончая силовыми установками по выпуску и подъему шасси, закрылков, тормозных решеток, изменению угла атаки стабилизаторов. Но головной болью прибористов были концевые выключатели и бензиномеры. Выход их из строя приводил в замешательство начинающих специалистов, когда после включения приборной доски все стрелки приборов разбегались в разные стороны.

Но еще в училище мне были интересны эти самолёты и со всеми «вводными» я уже тогда научился справляться.
В начале 1945 года меня перевели в 33-й авиаполк той же дивизии, но с дислокацией на другом аэродроме. Командиром полка был подполковник Пешков. Полк со старых самолётов СБ-3 перевооружался самолётами Пе-2. Настали дни напряженной работы. Всё надо было начинать с начала: проверку материальной части, обучение техсостава и т. д. А лётный состав усиленно занимался освоением новой техники и учился метко бомбить. Полёты проходили без происшествий и мы, технари, видели в этом и нашу заслугу. «Воздушные рабочие войны» чувствовали себя уверенно.

Видимо, к июню, когда основные проблемы были решены, мы приступили к сборке дополнительно прибывающих от промышленности самолетов. Машины прибывали по железной дороге секциями. Под руководством представителей завода секции стыковались, соединялись все трубопроводы и кабели. Испытанием собранных машин занимался на земле техсостав, а в воздухе — командиры полка и эскадрилий и их заместители по полётам. Так напряженная работа лётного и технического состава обеспечили успех в боевых действиях по объектам на море и на территории Северной Кореи. События в кинофильме «Хроника пикирующего бомбардировщика» мне кажутся хроникой нашего полка. Боевых потерь полк не имел.
Я боевых подвигов совершить не успел.

Дальнейшая моя служба связана с кораблями после Тихоокеанского Высшего Военно-морского училища, оконченного мной в первом послевоенном выпуске, в 1949 году.
Пермь, февраль 2005 года.


УЧИЛИЩЕ.

Служба в ВМФ началась курсантом военно-морского авиационно-технического училища. Начинаю с этого на полном основании потому, что до службы в офицерских должностях (и для службы в офицерских должностях) это училище является для меня образцовым на всю мою последующую жизнь. Выпускники училища, как и всех авиационных и танковых, имели звание «сержант».

Сами авиаторы полушутя-полусерьёзно говорят: «Где кончается порядок, там начинается авиация». Это верно, когда речь идёт о переходах строем, организованно, начиная с выхода на стоянку на лётное поле, переходом на обед и обратно и заканчивая уходом в конце рабочего дня. Действительно, трудно соблюдать техническому составу строгий распорядок, «железно» выполнялось другое: пока не устранена неисправность и не закончена повседневная работа на боевом самолёте, никуда не уходить.

А в училище было так всё чётко спланировано, что за полтора года удалось подготовить механиков по полной (трёхгодичной) программе обучения за счёт продлённого рабочего дня. Строго чередовались теоретические, лабораторные и практические (на своём техническом аэродроме) занятия и несение внутренних и гарнизонных нарядов, что позволяло до минимума сократить утомляемость курсантов и их отсутствие на занятиях. Наряды и хозработы были так же включены в расписание. По общей военной подготовке был пройден курс командиров стрелковых взводов. Ведь время-то было военное, и к обороне аэродромов надо было быть готовыми!

Пример того, каким быть должен командир по отношению к подчинённым, был заложен именно в этом училище. Образцом этого был заботливый, требовательный и строгий (именно в такой последовательности!) начальник училища генерал-майор авиации Александр Васильевич Цырулёв. Подстать ему были и другие командиры, как и наш командир роты Иван Васильевич Ребров.

Мы, механики по спецоборудованию (электрооборудование и приборы), готовились к работе на всех типах самолётов, бывших на вооружении. Самым интересным для меня был пикирующий бомбардировщик Пе-2. По тому времени это самый оснащенный электрооборудованием и приборами самолёт, поэтому очень сложный в эксплуатации. Именно на эти самолёты я был назначен в 34 ап 10 ад ВВС ТОФ. Командиром полка был майор Коваленко. К тому времени в этом полку уже успешно освоили технику и лётный, и технический состав.

В смешанной авиадивизии — два бомбардировочных и один истребительный полк — был ещё 33 ап, в котором оставались ещё самолёты СБ, и их предстояло заменять на современные Пе-2. Командиром полка был подполковник Пешков. Весной 1945 года часть механиков и лётчиков-инструкторов были переведены в этот полк. Победа над Германией застала меня именно здесь. Но надо было готовиться к войне на Востоке. Ещё не был денонсирован договор с Японией, но все знали, что война с Японией неизбежна. К началу войны полк был полностью подготовлен.



А дальше было моё откомандирование в Тихоокеанское ВВМУ, тогда ещё не носившее имя С. О. Макарова. Тем было положено начало моей службы на кораблях военно-морского флота.
Служба в авиации в течение трёх лет была для меня большой школой, вспоминаю её с благодарностью, но она явилась некоторой помехой в «карьерном росте»: были ссылки на возраст при попытке поступления в академию и продвижению в должности.
Пермь, ноябрь 2001 года.

«ЩУЧЬЯ ШКОЛА»

В сентябре 1949 года Тихоокеанское Высшее Военно-Морское училище выпустило более трехсот лейтенантов первого послевоенного набора, 1945 года. Треть выпускников состояла из прошедших войну или служивших срочную службу. Перед присвоением офицерского звания впервые все прошли стажировку на кораблях 5-го и 7-го флотов в звании «мичман» и в должности стажера по предполагаемой в дальнейшем специальности. Во времена Петра Великого такие корабельные курсанты назывались гардемаринами. Так называли себя и мы.
В то время командные училища ВМФ не готовили по отдельным специальностям, поэтому в наших дипломах значилась квалификация «Офицер корабельной службы». Назначения могли быть на любую специальность. Среди выпускников большинство стало штурманами, артиллеристами и минерами. Меньше было связистов, специалистов РТС, еще меньше — начальников минно-торпедных служб авиации, а трое стали политработниками. Естественно, назначение было на корабли любого класса.

Назначение получали в отделе кадров флотов после возвращения из отпусков. Я предполагал получить назначение или артиллеристом на эскадренный миноносец или минером на подводную лодку. Дело в том, что на практике после 3-го курса мне доверили выполнить артиллерийскую стрельбу из всех орудий главного калибра при скорости 27 узлов на эм «Резкий», проекта 7. Стрельба была успешной, но не блестящей.
Оказалось, что на такой скорости стрельбы на этом корабле не выполнялись, и что-то явилось неожиданностью для самих артиллеристов. После первого залпа было от чего растеряться. В визир центральной наводки из-за сильной вибрации нельзя было определить положение всплесков падающих снарядов. Командир БЧ-2 капитан-лейтенант Цымбал подсказал оценку производить по докладам дальномерщиков. Тогда всё стало на своё место, но быстро закончился боезапас. За моим управлением огнём наблюдали командир корабля капитан 3 ранга Аистов и командир дивизиона капитан 2 ранга Рассохо. На разборе стрельбы внимание было уделено не мне, а работе личного состава корабля.

На стажировке я был на подводной лодке «Щ» С-116 в Советской Гавани, главной базе 7-го флота, в бухте Постовая, там, где у причала подводных лодок покоится знаменитый фрегат «Паллада». Командир БЧ-2-3 часто отсутствовал на корабле по болезни, и некоторые артиллерийские и торпедные стрельбы командир лодки Ю. Б. Марков разрешал выполнять и обеспечивать мне. При нахождении корабля в базе офицеров поселили в общежитии. Тогда абсолютное большинство офицеров, не имея квартир, жили в общежитии годами и виделись с семьями только в отпуске. В общежитии сложился определенный уклад жизни и особенности отдыха. После ответа на шутливый контрольный вопрос: «Какая лодочная команда состоит из одних числительных?» — «Седьмой, второе в третий!» (камбуз находится в 7-м, кают-компания — в 3-м отсеке), был принят на равных. По крайней мере тогда, офицеры мичманов-курсантов сразу принимали в свою среду.

Интерес к службе на подводных лодках появился после практики в Малом Улиссе на С-128, где командиром был грамотный, доброжелательный и общительный капитан-лейтенант А. И. Рейдман. Понравились взаимоотношения подводников как членов одного дружного коллектива. В эту бригаду и получил я назначение командиром БЧ-2-3 на подводную лодку С-127. Минёр, как называли командиров БЧ-2-3, одновременно являлся начальником химической службы, командиром аварийной партии, командиром диверсионной группы и командиром 1-го отсека.

Вместе со мной в эту бригаду пришли наши выпускники: Александр Бекетов, Вениамин Бунин, Иван Василенко, Алексей Дубивко, Виктор Зерцалов, Геннадий Каймак, Феликс Калтград, Вячеслав Камышан, Евгений Корелин. Со временем почти все они будут командирами подводных лодок. Всем лейтенантам были вручены «бегунки» для сдачи зачетов на самостоятельное управление своими подразделениями и на самостоятельное несение ходовой и якорной вахты. Сроки отводились жесткие: один месяц на самостоятельное управление по специальности и два — на вахтенного офицера. К флагманским специалистам приходили по два-три человека, о чём договаривались заранее. Если в училище зачеты и экзамены сдавали на оценку, то здесь мы самоутверждались. Приходить неподготовленным было стыдно, особенно к такому человеку как флагманский минёр капитан 2 ранга Бердников. Он был высокопрофессиональным специалистом и человеком удивительной судьбы. Еще до войны в звании старшины 1 статьи он был участником слёта отличников боевой и политической подготовки воинов-дальневосточников, был награжден орденом Ленина, а потом избран депутатом Верховного Совета СССР.

Успехи в службе у всех молодых офицеров были разные, но никого нельзя было упрекнуть в некомпетентности. Для меня примером был очень энергичный и, как говорят, ищущий человек, старше по выпуску на один год, Радий Борисович Радушкевич. Правда, не все его новшества и эксперименты были удачны. Так при попытке приблизить условия тренировки артрасчета к боевым, после подбрасывания взрывпакета под тумбу пушки стал заикаться наводчик. Этот эксперимент стоил строгого взыскания. Тогда молодыми старшими лейтенантами служили в нашей бригаде будущие командующие флотами Эмиль Николаевич Спиридонов и Аркадий Петрович Михайловский. В этой же дивизии, командиром которой был контр-адмирал Шулаков, проходили службу будущий командующий флотилией подводных лодок СФ Георгий Лукич Неволин и адмирал флота Георгий Михайлович Егоров.

До получения места в общежитии я довольствовался койкой в рабочей комнате офицеров в казарме команды. Зато работать можно было допоздна и иметь консультантов по многим вопросам. В то время некоторые старшины срочной службы прослужили по 7–8 лет, а мой старшина команды торпедистов Кириленко служил по 9-му году. Одновременно можно было ближе узнать людей всего экипажа. Очень трогательно было видеть заботу командира отделения торпедистов Тимофея Пупина и старшего торпедиста Василия Борисенко о прибывшем из учебного отряда матросе Нестерове. Какая уж там «дедовщина»!

Важным критерием в оценке деятельности офицера было время пребывания на службе. Примером ревностного отношения к службе был наш комбриг. Умело определив командиров кораблей ответственными за что-то, можно было в любое время вытянуть цепочку исполнителей. Так на мусорных контейнерах в районе каждого пирса красовались таблички типа: «Ответственный командир в/ч… капитан 3 ранга Стрешнев». Никто из командиров не был обделен такой табличкой к великой радости командира береговой базы. А дальше шло по нисходящей. Часов до 2-х не гас свет в каюте комбрига. Говорили, что он скрупулёзно конспектирует классиков марксизма-ленинизма. Действительно, его выступления перед любой аудиторией не обходились без очередной цитаты.

Людям свойственно осваиваться в любой обстановке. Закончив канцелярскую работу, офицеры собирались группами по интересам для обсуждения текущих вопросов. Поздний вечер заканчивался, как говорили, вольной травлей и анекдотами. Мастером и неиссякаемым кладезем анекдотов, особенно еврейских, был Феликс Калтград. Каждая случайно подслушанная фраза у него становилась гвоздем нового анекдота.

Когда раза два в месяц удавалось попасть в город, не упускали возможности и в театре побывать, и на концертах, и на вечерах в доме офицеров. Случалось, конечно, что отложив трату на шнурки к ботинкам до лучших времен, оставляли половину получки с компанией друзей.

Лодочные офицеры сложились в хороший дружный коллектив. Близкие отношения были между командирами БЧ. Штурман Аскольд Александрович Затаковой и сменивший его Николай Васильевич Фокин, инженер-механик Иван Николаевич Соловьев, доктор Алексей Копылов всегда были готовы помочь друг другу. Не чурались наших проблем заместитель командира по политчасти Сергей Семенович Бевз и старший помощник командира Адам Степанович Душенок.
Не всё можно было безоговорочно принимать у человека со сложным характером нашего командира Евгения Григорьевича Астрахова, но его «метoду» подготовки вахтенных офицеров вспоминаю с благодарностью, и кое-что из неё применял в своей службе. На выходах в море штурман занимался вопросами кораблевождения, старпом также не оставался без дела, и честь несения ходовой вахты выпадала минеру. После сдачи зачётов по практическому несению ходовой вахты командир решил, что мне можно доверить несение этой вахты. После выхода из базы командир, оставив на мостике старпома, спускался вниз. Через некоторое время через центральный пост проходила команда: «Командира БЧ-3 к командиру!». К командиру я подходил уже одетым для несения ходовой вахты. Командир же, наоборот, при мне раздевался чуть не до нижнего белья, давая понять, что на мостике он быстро появиться не может. Инструктаж был коротким:«Лейтенант, принять ходовую вахту, по прибытию в полигон доложить».
Лейтенантами командир называл всех лодочных офицеров, хотя трое из них были капитан-лейтенантами (всё равно — лейтенант, — говорил он). Сам же командир стал капитаном 3 ранга менее года назад.

С прибытием в полигон шла очередная «вводная»: «Вахтенному офицеру погружаться и удифферентовать подводную лодку на перископной глубине с ходом (или без хода)». При своём сравнительно малом водоизмещении лодка была очень чувствительна к изменению балласта, в тихую погоду можно было удифферентовать её «под перископ», т. е. находясь на безопасной глубине, с подъёмом перископа лодка начинала всплывать на перископную глубину до выхода на поверхность головки зенитного перископа. Но это уже высший пилотаж!
Позднее узнал, что при всех этих действиях вахтенного офицера командир находился буквально за дверью в смежном отсеке!

Когда появились атомные подводные лодки, кто-то сказал, что это по-настоящему подводные, а не погружающиеся. Действительно, дизельные лодки вынуждены были очень экономно использовать электроэнергию, чтобы обеспечить движение и нахождение под водой. Поэтому, когда было возможно, нахождение в надводном положении было предпочтительным. Дизельные лодки несли в себе немало признаков надводного корабля: неплохие мореходные качества в надводном положении (особенно «щуки»), артиллерийское вооружение, оборудование сигнального мостика и т. д. На переходах в полигон и на якоре снаряжалась сигнальная мачта, поднимался вымпел и использовались сигнальные флаги. Обмен позывными производился, как правило, флагами, маневры корабля обозначались флагами и шаром, а в темное время прожектором.

Среди командиров и вахтенных офицеров считалось особым шиком читать наравне с сигнальщиками семафоры, передаваемые флажками и прожектором. При стоянке на рейде кораблей разного класса строго соблюдалась субординация. Старший из командиров поднимал брейд-вымпел старшего на рейде. Этот брейд-вымпел моряки называли кальсонами, т. к. он представлял собой белый вымпел с косицами и маленьким военно-морским флажком у шкаторины. Вход на рейд и выход осуществлялись с разрешения старшего на рейде.

Призыв адмирала С. О. Макарова «Помни войну!» не был для нас просто лозунгом. Окончание войны было таким недалеким. К тому времени началась «холодная война», развертывание баз на Окинаве и в других местах американцами, военные конфликты в Корее и Вьетнаме не давали права на расслабление. В индивидуальной подготовке соблюдался принцип военного времени: научить матроса действиям на боевом посту, а потом всему остальному.

Навигационное оборудование, артиллерийское и минно-торпедное вооружение оставалось на уровне прошедшей войны. Требовалось высокое личное мастерство штурманов в использовании приборов и пособий при плавании по счислению, отработка главного командного пункта при торпедных стрельбах и умение управляющего артиллерийским огнем.

Угроза возможного использования оружия массового поражения требовала поиска защиты от него. Сейчас кажется всё это очень примитивным, как и «вводные» типа: «Взрыв атомной бомбы справа 30, пять кабельтовых!». А вот к защите от химического оружия готовились очень серьёзно. В этом отношении подводные лодки имели важное преимущество — герметичность. При стоянке в базе готовились к защите от стойких ОВ, на учениях использовались не имитирующие средства, а иприт. Иногда при дегазации палубы сухой хлорной известью возникали возгорания. После таких учений боцман и рулевые при возобновлении покраски «тепло» поминали флагманского химика Пинхуса Старостинецкого, всю химическую службу, включая корабельную в моём лице.

Не была забыта борьба за живучесть и водолазная подготовка, особенно аварийных партий. В училище из-за отсутствия полигона борьбой за живучесть мы не занимались. Водолазная подготовка ограничилась одним погружением в тяжелом водолазном снаряжении до глубины 15 метров. Вряд ли забудется первый выход через торпедный аппарат! А что стоили работы по очистке винтов и использование слесарного инструмента под водой!

На выходах в море часто бывали офицеры штабов. На сдачу задачи по плаванию в надводном и подводном положении выходил комбриг и все флагманские специалисты. На двух-трехдневных выходах бывали и высокие начальники. Чаще других был начальник штаба флота Владимир Афанасьевич Касатонов. Человек, как говорили, вспыльчивый и неуёмных эмоций, в море ни разу себя таким не показал! На таких выходах опытному подводнику не составляло труда определить, что собой представляет командир, офицеры и весь экипаж. Иногда такое знакомство приводило к продвижению по службе командиров и офицеров.

Бывали в море неожиданности и курьёзы. Однажды по курсу сигнальщик обнаружил предмет похожий на плавающую мину. Когда «это» проходило метрах в 50 от борта, опознали деревянный бочонок, в каких бывала жупановская сельдь. Командир даёт вводную: «Человек за бортом!». После выполнения маневра бочонок оказывается сначала на палубе, а потом в центральном посту. Во время обеда командир вспомнил о трофее. При вскрытии в бочонке была не сельдь, а квашенная черемша! Запах этого деликатеса выводили мытьём с мылом всего отсека и вентилированием в течение нескольких недель и всем казалось, что их на берегу подозрительно обнюхивают окружающие.

В море и на якорной стоянке в бытовом отношении были все равны. Только у командира была каюта, похожая на шкаф с дверью вагонного типа, а внутри узкий диванчик для отдыха, столик площадью с прикроватную тумбу для работы командира и шифровальщика, а также платяной шкафчик. Замполиту и старпому достались узкие диванчики в кают-компании. Остальные офицеры размещались вместе с матросами и старшинами на двухъярусных койках во 2-м и 6-м отсеках. Как-то находилось место всем «по способности», хотя вместо сорока выходило в море около шестидесяти человек.

После Нового года и сдачи первой курсовой задачи выходили на отработку последующих задач, как говорили — на зимовку или «на кромку льда», в залив Америка или в бухту Стрелок сроком месяца на два. После дневной работы и смены с вахты моряки спали хорошо. Воздушные потоки, неизбежные при зарядке аккумуляторной батареи, не были помехой, хотя каждый старался обзавестись чем-нибудь впридачу к одеялу, например, чехлом от работающей в море техники. Довольно скоро смирялись с неустроенностью быта. Запас пресной воды на лодке был всего 7 тонн. Основной расход был на приготовление пищи. На личную гигиену вода давалась ограниченно один раз в сутки. Для протирания лица, шеи и рук доктор раздавал марлевые тампоны, увлажненные разбавленным спиртом. Примерно один раз за две недели приходил морской буксир с хлебом, водой и продуктами. С питанием у подводников проблем не было. Но самым радостным был горячий душ!

К исходу 1950 года, когда были уволены матросы и старшины старших возрастов, численность экипажей подводных лодок почти не изменилась и была почти в полтора раза больше штатной. На офицерских должностях появились дублеры, например к штурману пришел дублер Юрий Александрович Путинцев.

«Щуки» явились отличной базой для подготовки не только экипажей стремительно строящегося подводного флота, но и носителями традиций русского флота и его морской культуры. Эти лодки являлись связующим звеном между старым и новым, а также между подводными и надводными кораблями, давая отличную школу по морской практике и выучке.

Данью благодарности этим кораблям является их изображение на нагрудных жетонах командиров подводных лодок.
Пермь, январь 2002 года.


ПЕРЕХОД НА СЕВЕР.

Плавание на реке было не впервые. Была Кама, был Амур во время практики после первого курса училища, но нигде я не был в качестве судоводителя. На Неве и Преголе прямой ответстенности за безопасность я тоже не нес, надо мной был командир. И в этом случае, когда тянул буксир, казалось, беспокоиться было нечего, но так казалось. Дважды с командиром второй ошвартованной к барже лодки Васей Горлановым мы объявляли тревогу, чтобы своими электромоторами одержать весь воз от посадки на отмель. На нашем пути была в то время единственная плотина на Волге — плотина Куйбышевской ГЭС. Глубина на кароле шлюза на верхнем бьефе была меньше осадки лодок. На водохранилище под Жигулями несколько суток пришлось ждать подхода транспортных доков. Сначала в этих доках перевели находящиеся в них лодки, потом настала наша очередь. Войти в док, а потом и выйти после прохождения плотины, при течении ниже плотины было довольно сложно. Миновало и это, опять швартовка к нашей барже. До чего просторно было на палубе баржи! На нее после трудового дня и на перерывах между занятиями и работами выходили члены экипажа и рабочие сдаточной команды. Психология людей на корабле, идущем своим ходом и на буксире различная. На буксире постоянно чувствуется зависимость от кого-то. На своем ходу — хозяин барин! На своем ходу и в отсеках не тесно и палуба не узка.

До Астраханского рейда дошли благополучно. Там нас встречал новый командир Бакинской бригады Андрей Георгиевич Яйло со своим штабом. Вот уж в чем меньше всего мы нуждались! На море мы и сами короли! Карты есть, вход в Бакинскую бухту известен. Переход до Баку совмещался с 24-часовым испытанием дизелей при работе на самом полном ходу. Добежали быстро. Если сейчас уровень воды в Каспийском море повышенный, то в то время он был крайне низким. Подойти к причалам подводных лодок можно было по каналу в полную воду. Мы подошли в период полной воды и сразу могли швартоваться. Испытания проходили без помех. Для глубоководного погружения на рабочую глубину на Каспии было, как и на Балтике, только одно место и до него было довольно далеко. Во время проведения отделочных работ немного отдохнули.

Лето в Баку жаркое, и мы, в основном жители северных и средних широт, в нашей форме чувствовали себя неважно. Неожиданная трудность возникла при испытании дизелей на максимальных оборотах. За два выхода ничего не удалось добиться. После работ в плавдоке по «вылизыванию» подводной части и снятия подкильных концов на выходе получили поразительный результат. Скорость превысила проектную, а лодка шла, как говорят, как нож в масло, без характерного буруна в носовой части и с поперечными волнами за кормой. Такое явление я видел только на трофейных японских миноносцах и на единственном выходе на Балтике у немецких лодок 23 серии. Хотя и говорили, что 613 проект заимствовал у 23 серии, но, видимо, не все хорошее. В начале сентября, когда заканчивались отделочные работы, нам стало известно, что наша лодка пойдет к постоянному «месту службы» на Северный флот,хотя экипаж формировался на Балтийском. В первой декаде октября мы закончили свой поход по Волге, Мариинской системе и Беломорско-Балтийскому каналу в Беломорске — первой базе ставшего в будущем родным Северного флота.

Переход в меридиональном направлении через всю Россию был интересен и с познавательной стороны. Были интересны изменения климатических условий от знойного Баку и Астрахани до первого снега в Беломорске.

От Астрахани до Горького все города мы видели только с реки. Тяговые буксиры менялись на рейдах. Первая остановка даже с выходом личного состава на берег была в Сормово. Здесь перед еще дальней дорогой лодки выводились из дока для зарядки аккумуляторных батарей. Эта операция занимала около трех суток. В это же время устранялись недоделки и неисправности. Зная об этом, еще из Баку, если так, как у меня, семьи перед уходом не было, сообщалось об ориентировочном прибытии в Нижний. К приходу лодки, как правило, семьи уже ждали. Ждали и меня жена, дочь и сын. Нам повезло. Из-за неисправности транспортного дока мы задержались в Сормово на шесть суток. Потом снова в док и до Онежского озера.

Старая Мариинская система каналов была узка и мелководна. В некоторых местах приходилось доковыми шпилями помогать буксиру, чтобы буквально волоком преодолеть отмель. Для этого с дока заводились стальные тросы и крепились за деревья, растущие по берегу, потом тросы заводились на доковые шпили и таким образом открывалась дальнейшая дорога. Вырванных с корнем деревьев оставалось немало.

Старые ворота шлюзов были деревянными, говорили что раньше для открывания ворот использовались две лошади, сейчас с этим справлялись четыре женщины. Правда, везде велись работы по модернизации шлюзов и улучшению самих каналов. Значительно улучшили канал на Белом озере. Выйдя из дока, по Онежскому озеру шли своим ходом. Карты мы не имели. На борт прибыл лоцман, он и осуществлял проводку до Повенца. Казалось, не только люди стосковались по своему делу, но и механизмы. Снова полный ход и чувство долгожданной свободы после докового плена! И дышится легко и Онежское озеро, как море, безбрежно! На ходу проверили все системы и механизмы. Всё нормально. В Повенце, начальном пункте Беломорско-Балтийского канала, снова «стреножили».
Осадка лодки снова превышает минимальную глубину на канале. Для уменьшения осадки завели по два эпроновских понтона с каждого борта, чем удалось поднять корпус лодки почти на полтора метра. Снова на буксир и снова в путь. Сейчас уже на лодке устанавливается нормальная трехсменная вахта на всех постах. Постепенно привыкаем к климату будущего места службы. В октябре и снег идет, и дождь, ночью совсем холодно.

Удивляло то, что на всех буксирных судах волжских ходовые рубки закрытые и капитан или вахтенный помощник находится внутри, а на судах Беломорканала капитан находится на открытом мостике. Греется горячим чаем или, как они называли, пуншем. Форма одежды — тулуп и шапка, валенки с галошами, а во время дождя — поверх всего брезентовый плащ с капюшоном. Иногда при смене тяги приходилось входить в положение и выделять из жалких наших остатков один из ингредиентов пунша для поддержания здоровья капитана. В Беломорске, после освобождения от понтонов, вышли на рейд. Там нас ожидали уже две ранее пришедших лодки. А вместе с ними нас ждал наш новый командир 22 обрпл капитан 1 ранга Герой Советского Союза Николай Александрович Лунин. Ждали подходящую четвертую лодку, чтобы всем вместе переходить в Кольский залив. Вместе с комбригом были ранее пришедшие на СФ командиры наших же сормовичек, чтобы на переходе знакомить нас с особенностями театра, особенно в горле Белого моря и при входе в Сайда-губу. Запомнился один эпизод из периода ожидания. Для знакомства с командирами и для проверки запасов спирта комбриг побывал на предыдущих лодках. С флагманской лодки поступил семафор (дословно!): «Командиру. Подойти к борту. Если сомневаетесь, не подходить. Комбриг».

Выйдя на мостик, оценил обстановку. Ветер 5—6 баллов, море 4 балла. На мелководье волна мелкая, крутая. Дал ответный семафор, что подойду к удобному для швартовки борту. С Луниным у меня было «шапочное знакомство», когда он был председателем Госприемки на подводной лодке, где старпомом был Коля Борисеев. Это было на сдаточной базе Балтийского завода в Лиепае. Так что в лицо, по крайней мере, он меня знал. Я понял, для чего нужно подходить. Зачем мне нужно было показаться нерешительным? Швартовка понравилась не только мне самому, но и комбригу. Пробыв у меня на борту двое суток, дождавшись подхода четвертой лодки, комбриг перешел на нее. Ко мне высадился командир С-327 Иван Алексеевич Соколов. Карты Белого и Баренцева моря на борту были, предварительная прокладка сделана. Лодки снялись с якорей и под водительством комбрига, на видимости друг друга, самостоятельно, без строя, направились к месту постоянного базирования.

Так началось мое освоение Севера, на котором предстояло прослужить двадцать один год. За эти годы был построен настоящий, современный ракетно-ядерный флот, освоены новые базы для подводных лодок и надводных кораблей, возведены многоэтажные дома для семей военнослужащих, построены новые современные дороги и всё, что необходимо для деятельности флота.

В настоящее время морякам редких приходящих на флот кораблей может показаться, что они являются участниками в фильме Тарковского «Сталкер», видя полузаброшенные обшарпанные дома и казармы и ожидающие своей очереди разделки на металлолом корабли.
Мы же чувствовали себя, если не первопроходцами, то, по крайней мере пионерами освоения Мурмана.

В губе Сайда, в месте постоянного места базирования 22 отдельной бригады подводных лодок, на рейде была единственная швартовная бочка и в глубине Кута виднелся сарай для хранения имущества рыбколхоза. На якорях стояли три подводные лодки. К борту одной из лодок был ошвартован катер «Ярославец» — главное средство передвижения по рейду и общения с внешним миром нашего комбрига. Через несколько дней два буксира привели плавучий пирс и поставили его на швартовную бочку. С этого времени жизнь моряков изменилась, жить стало легче и веселей. Находящийся на одной из лодок комбриг в дневное время давал командирам двух лодок семафор: «Командиру. Подойти к пирсу, произвести увольнение личного состава.» После узкой лодочной палубы пирс казался большим спортивным полем. Сразу начинался футбольный матч между экипажами. Такая кратковременная стоянка у пирса приносила очень хорошую разрядку, давала настоящий отдых личному составу. В течение трех недель была оборудована база для стоянки подводных лодок под скалой напротив острова Домашний.

Три массивных рыма, укрепленных непосредственно в скале, и две швартовные бочки позволили создать место стоянки для подводных лодок после прибытия сюда новой немецкой постройки плавбазы «Аят» и новой двухпалубной финской постройки плавучей казармы. к ним и ошвартовались подводные лодки, ранее стоящие на рейде. Это были С-327, которой командовал Иван Алексеевич Соколов, моя — С-328, С-329 Василия Дмитриевича Горланова, С-338 Виктора Ивановича Иевлева, С-339 Геннадия Ивановича Каймака и лодки, которыми командовали Петр Степанович Дронин, Николай Иванович Мешков, Вик- тор Георгиевич Скороходов, Евгений Андреевич Елизаров, номера лодок, которыми они командовали, сейчас уже не помню.

Когда экипажи переселились с лодок на плавбазу и плавказарму, жизнь показалась совсем хорошей. Офицеры получили одно- и двухместные каюты, старшины команд четырехместные, можно было практически в любое время помыться в душе и использовать другие блага цивилизации, включая просмотр передач Мурманского телевидения.

Но мирной спокойной жизни не суждено быть долгой. В конце 1956 года начались военные действия на Ближнем Востоке. Советское правительство поддерживало Египет. Надо было готовиться к войне не только на Средиземном море. На Северном флоте начались мероприятия по переводу флота в повышенную готовность.

Экипажи наших подводных лодок успешно обеспечили прием кораблей от промышленности, включая проведение заводских и государственных испытаний, но это не значило, что они готовы к боевым действиям. В это время на кораблях отрабатывалась задача № 1 — Организация службы. Были уволены в запас отслужившие свой срок старшины и матросы, произошли замены внутри экипажей.

В бригаде была объявлена боевая тревога. Стали подходить баржи с продовольствием, техническим имуществом, танкеры и водолеи. Одним словом — пополнение всех запасов до полных норм. а торпедное оружие надо было загружать в Полярном. Никто из командиров там не бывал. Комбриг Н. А. Лунин решил провести две первых лодки, а с ними еще по одному командиру, чтобы они уже знали о входе и причалах Полярного. Честь принять торпеды первому выпала мне. к нашему подходу торпеды были готовы. Под наблюдением флагманского минера Ивана Александровича Климова лодочные торпедисты их проверили и приняли. Погрузка прошла гладко. После возвращения в Сайду комбриг приказал мне доложить лично Командующему флотом адмиралу Андрею Трофимовичу Чабаненко о приведении лодки в полную боевую готовность. Интересен был процесс этого доклада. Телефонной связи с места нашего базирования еще не было. Мы с комбригом (или комбриг со мной!) на катере добрались до казарм военных строителей, где в штабе батальона телефон все же был! Только Лунину удалось через промежуточные коммутаторы дозвониться к командующему. Комбриг и командующий говорили друг с другом «на ты», как старые друзья. Доклад комбрига был таким: «Андрей тебе сейчас командир лодки сам доложит о переходе на полную готовность» и передает трубку мне.
Мой доклад несколько отличался: «Товарищ адмирал, подводная лодка С-328 приняла все запасы, торпедное оружие на борту, личным составом укомплектована, готова к выполнению боевых задач». Я, конечно, понимал, что для этого еще надо многому научить и научиться. Но понимал и другое, что выполнение задач будет не у пирса в базе, а после развертывания в район боевых действий и ожидания встречи с супостатом. Надо будет только много потрудиться. Было приказано ждать дальнейших указаний.

На душе было неспокойно. Семьи офицеров были разбросаны по городам и весям Советского Союза. Скорого получения жилья не ожидалось. Письма шли непозволительно долго. Позже мне рассказывала жена Нина, которая в то время жила с нашими детьми у моих родителей в Сиве, что пыталась узнать, где я нахожусь. Настя Фокина, жена моего друга и сослуживца Коли, пришедшие в Полярный почти год назад, ответила Нине телеграммой, которая не внесла успокоения. «Боря находится в Саиде». Не известно где поменяли Й на И, но пока мой отец на карте Мурманской области не обнаружил губу и рыбацкий посёлок Сайда, можно представить, что передумали мои родные!

Развертывания кораблей флота не последовало, но часть кораблей полной готовности вышли в точки рассредоточения. Лодки нашей бригады оставались в базе и отрабатывали задачу № 1. к этому времени подошли еще лодки под командованием Сергея Николаевича Соловьева, Бориса Ананиашвили и Бориса Виноградова.

К законченным со строительством плавпирсов № 1 и 2 привели сами пирсы. С их установкой к первому плав- пирсу поставили плавказарму, ко второму — плавбазу, а к ним ошвартовались и подводные лодки. Самое главное — мы подключились к телефону и воде, которая сейчас поступала без ограничения, а, кроме того, мы уже имели дорогу! Правда, дорога эта больше походила на тропу или плохую проселочную дорогу. Вела она к месту постройки первых сборно-щитовых домиков на гранитном фундаменте. Забегая вперед, скажу, что дома строились хозспособом (или «хапспособом») силами ко- рабельных моряков, да еще на гранитном фундаменте, отчего оказались очень холодными.

Командование и штаб бригады размещался сначала на «Аяте», а потом, с прибытием еще одной ПКЗ, перешел на ПКЗ-81.

Самой замечательной личностью в штабе был, конечно, начальник штаба Иван Иосифович Жуйко. Прекрасный моряк, он был знаменит еще и своим юмором, умением передать самые серьезные вещи ярким, запоминающимся народным языком.

Учебной базы у нас не было. Материальная часть изучалась непосредственно на корабле или по документам в кубрике. С командирами лодок после погрузки торпед в Полярном комбриг решил провести ознакомление с театром на натуре. В течение нескольких дней мы на катере обходили все губы Кольского залива, знакомились с причалами и местами возможной постановки на якорь, с постами наблюдения и связи. Позднее по этому же принципу мы сами старались ознакомиться со всем театром Баренцева моря. На тренировки по выходу в торпедную атаку мы ходили в Полярный, в учебный центр Первой бригады, а по уклонению от преследования от сил ПЛО — в бригаду ОВРа. Интересны были групповые упражнения, проводимые комбригом. И них он закладывал элементы боевых эпизодов и событий Отечественной войны. Когда чье-то решение было неправильным, комбриг говорил, что такой-то, видимо, сделал так же и потому его уже нет, а вот если бы сделать так, как принявший правильное решение, то пил бы с нами водку. Очень много дал нам Николай Александрович из своего богатого опыта подводника и капитана дальнего плавания!

Постепенно командирам и некоторым офицерам стали давать жилье. Комбригу, Виктору Иевлеву, Евгению Елизарову и мне дали жилье в Североморске, Ивану Соколову, Виталию Скороходову и еще кое-кому — в Полярном. Жизнь налаживалась! После отработки задачи № 2 (плавание в надводном и подводном положении), пришел новый комбриг Яков Николаевич Глоба, а Н. А. Лунин отправился в Москву, в Управление аварийно-спасательной службы, в его НИИ.

Вместе с отработкой задач боевой подготовки экипажами проходило и изучение театра Баренцева моря. В этом была необходимость и потому, что все командиры пришли с других флотов. Постепенно по разным надобностям были освоены якорные стоянки Кольского и Мотовского заливов и причалы, там, где они были, рейд Могильный, Териберка, Порчниха и Гремиха. Помню, как однажды, во время сбор-похода, пришлось менять место якорной стоянки в Териберке на рейд Могильный. При жестоком норд-весте почти у всех «поползли» якоря на плохо держащем каменисто-песчаном грунте. Было принято комбригом решение переходить на рейд Могильный. Обстановка была настолько неблагоприятная, что якоря пришлось выбирать, управляя шпилем из первого отсека, а не с палубы, как обычно. Некоторые лодки шли с поднятыми гюйсами, не рискуя посылать моряка для их спуска. На таком коротком переходе Баренцево море успело показать свой норов.

Практически отработка задач проходила в первые годы на всех лодках одновременно, это позволило отработать действия подводных лодок в завесах из трех единиц. В одной из таких групп вместе с Сергеем Соловьевым и Борисом Ананиашвили мне выпала честь в 1958 году участвовать в завоевании приза Главкома ВМФ по торпедным стрельбам. Приз мы завоевали! По отряду боевых кораблей в составе крейсера и трех эсминцев вышли все три лодки и успешно атаковали крейсер и корабли охранения.

Не менее важным вместе с созданием боеготового соединения подводных лодок было создание современной базы в губе Сайда, начиная с Ягельной, для крупного соединения подводных лодок. Строительство причального фронта и береговых сооружений, а таже и жилых домов для военнослужащих находилось под постоянным контролем Командующего подводными силами вицеадмирала Александра Евстафьевича Орла, а Командующий флотом адмирал Андрей Трофимович Чабаненко бывал у нас каждую неделю и всех командиров лодок и их деловые качества знал хорошо, не хуже знал и командиров стройотрядов и ход строительства. В последующем здесь будет база флотилии атомных подводных лодок-ракетоносцев и военный городок Гаджиево.


ПОДВОДНЫЕ РАКЕТОНОСЦЫ НАЧИНАЛИСЬ С ДИЗЕЛЬНЫХ.

Случилось так, что мне суждено было в какой-то степени оказаться у истоков рождения могущественного ракетно-ядерного флота нашей Родины и быть среди участников этого важного события.

Подводная лодка С-328, которой я командовал, в октябре 1956 года вошла в состав 22 отдельной бригады Подводных сил Северного флота после постройки на Сормовском заводе. Командиром бригады был известный подводник Герой Советского Союза капитан 1 ранга Николай Александрович Лунин. Среди задач ввода в боевой состав флота подводных лодок, принятых от промышленности и сколачивания соединения, Командующим флотом адмиралом А. Т. Чабаненко была поставлена задача создания основы базы подводных лодок в губе Сайда. В бухте Ягельная появились первые причалы, к которым в будущем стали швартоваться сначала дизельные, а потом и атомные подводные ракетоносцы, вошедшие в состав стратегических сил страны. В течение первых двух лет были построены два плавпричала и начато строительство стационарного, к причалам были построены подъездные пути, подведена пресная вода. Строились технические позиции по хранению и приготовлению спецоружия. На месте будущего города Гаджиево строились первые дома для семей подводников. Личный состав кораблей, штаб бригады и политотдел размещались еще на плавбазе и двух плавучих казармах. За два года лодки бригады были подготовлены к действиям в составе групп и завес.
В 1958 году 22-я бригада завоевала Приз Главнокомандующего Военно-морским флотом по торпедным стрельбам. Все три подводные лодки завесы успешно атаковали отряд боевых кораблей, поразив как главную цель, так и корабли охранения. Командирами лодок были Борис Анатольевич Ананиашвили, Сергей Николаевич Соловьёв и я.

А в это время на Северодвинском судостроительном заводе были заложены первые дизельные подводные лодки, вооруженные тремя баллистическими ракетами. В губе Оленья уже были две подводные лодки проекта 611АВ, имеющие по две пусковые шахты под ракеты Р-11фм.
В губу Оленья, в состав 140 отдельной бригады ракетных подводных лодок, командиром которой был капитан 1 ранга С. С. Хомчик, в 1959 году прибыли первые подводные лодки проекта 629 К-96, К- 72, К-79 и К-83 (сначала они именовались Б-92, Б-40, Б-41, Б-42 соответственно), имеющие ракетный комплекс Д-1 для использования ракет Р-11фм.
Командирами этих лодок были Радий Борисович Радушкевич, Николай Сергеевич Борисеев, Эмиль Николаевич Спиридонов и Геннадий Иванович Елсуков. Таким образом, появилась возможность формировать и готовить экипажи последующих строящихся подводных лодок непосредственно в соединении флота. В мае 1959 года я был назначен командиром дизельной ракетной подводной лодки Б-125, которая после спуска на воду получила название К-107. Формирование экипажа осушествлялось в губе Оленья. Прибывающие в экипаж офицеры оставили уже после первого знакомства благоприятное впечатление.
Капитан 3 ранга Василий Алексеевич Зыбин был заместителем командира по политчасти строящегося в Северодвинске крейсера «Молотовск», который еще на стапелях был «разрезан на иголки». Так этот человек с прекрасными душевными качествами и блестящим профессионализмом оказался в нашем экипаже.
Капитан-лейтенант Виктор Егорович Иванов проявил себя очень грамотным моряком и прекрасным организатором, о таком старшем помощнике можно было только мечтать. О всех остальных офицерах можно говорить только как о достойных и стремящихся быстрее освоиться в новых условиях и с новой техникой.
Командир БЧ-1 Сергей Евгеньевич Куликовский,
командир ЭНГ Алексей Иванович Гусев,
командир БЧ-2 Аркадий Моисеевич Подоксик,
командир группы управления БЧ-2 Игорь Николаевич Шустов,
командир БЧ-3 Владимир Николаевич Родный,
командир БЧ-4 — начальник РТС Константин Николаевич Соловьёв,
командир БЧ-5 Геннадий Михайлович Баландин,
командир группы движения Пётр Прокопьевич Вальчук,
врач Олег Иванович Бундюк.
Все они прибывали в разное время, но сразу без раскачки включались в свою работу. А вот комплектование экипажа старшинами и матросами проходило не без трудностей, часть прибывших матросов и старшин приходилось возвращать для замены.

Подготовка экипажа началась со знакомства с кораблём. Это была единственная тогда К-96, весь экипаж которой охотно знакомил своих коллег со своим заведованием и в целом с кораблём. На ближайшем же выходе лодки в море удалось узнать её мореходные качества и особенности управления. После лодки 613 проекта чувствовалась солидность большого корабля. Внешне палуба и ограждение мостика и ракетных шахт казались просторными. Как-то было непривычно не видеть, что делается на корме при швартовке, а все команды и доклады идут через матроса, который находится в выгородке за ограждением ракетных шахт. Впечатляла высота мостика и многое другое. Первоначальная подготовка проходила за изучением устройства корабля и заведований по заводским описаниям. Последующая отработка организации службы на корабле и практические действия на выходах в море для обеспечения заводских и государственных испытаний проводились на этой же К-96. При этом экипаж лодки параллельно отрабатывал свои задачи боевой подготовки и осуществлял опытовые ракетные стрельбы. Экипаж подводной лодки и её командир Радий Борисович Радушкевич были не менее нас заинтересованы в подготовке подшефного экипажа и очень охотно нам помогали. На пуски ракет, которые производились с этой подводной лодки, выходили как на стреляющем корабле, так и на катере связи офицеры штаба и строящихся лодок, чтобы посмотреть на этот волнующий момент со стороны. Не забудется один неудачный пуск ракеты, когда вместе с ракетой взлетел хвост кабелей пусковой установки, оказавшихся не закрепленными в шахте. Последствия могли оказаться крайне нежелательными поскольку ракета пошла в сторону Норвегии. Легко все вздохнули, когда служба ПВО доложила, что ракета упала в море, не причинив никому вреда.

В августе или сентябре 1959 года проводились большие совместные учения Северного и Балтийского флотов на акватории Северо-Восточной Атлантики и Северного Ледовитого океана. Мне участвовать в них довелось на лодках Балтийского флота. Бывший Командующий Подводными силами Северного флота адмирал Александр Евстафьевич Орёл, в это время Командующий Балтийским флотом, попросил с Северного флота в качестве посредников (или инструкторов) трёх командиров подводных лодок для выхода на лодках завесы. Вместе с двумя командирами из Полярного посчастливилось ещё раз побывать в Калининграде и полюбившейся Лиепае, откуда выходили лодки для действий в Норвежском море. В это время подготовкой экипажа занимался старший помощник Виктор Егорович Иванов. После сдачи первой и второй задачи, проведения множества хозяйственных работ по обустройству гарнизона Оленья в сентябре 1959 года экипаж прибыл в состав 339 отдельной бригады строящихся подводных лодок БелВМБ, в город Северодвинск.

Принципиально подготовка экипажа ничем не отличалась от подготовки экипажей на судостроительных заводах в Ленинграде и Сормово, через которые прошел на средних подводных лодках. То же изучение устройства корабля на натуре, по документам и на материальной части конкретной техники, отличающейся от К-96. Материальную часть ракетного и части навигационного комплекса надо было осваивать заново. На нашей лодке был ракетный комплекс Д-2 с использованием ракет Р-13.

50-й цех был в то время самым большим цехом, где строилось несколько подводных лодок. Самыми первыми у выхода в док-камеру стояли борт о борт дизельная К-107 и атомная К-19, с тем же ракетным комплексом Д-2, они и вышли первыми из цеха в один и тот же день, 8 апреля 1960 года. По-разному сложились судьбы этих соседок… Что-то не так пошло еще со стапелей. Во время оклеивания корпуса резиной призошло возгорание на К-19. Пожар был ликвидирован быстро, так что утром с приходом экипажей в цех не осталось и следа от произошедшего. При заполнении док-камеры потребовалась перебалластировка из-за появления статического крена и т. д. Близкими соседками эти лодки будут и тогда, когда после аварии на реакторе в 1961 году, с К-19 придется в бухте Андреева перегружать ракеты на К-107.

Зимой в начале 1960 года в Ленинграде, в Академии судостроения и вооружения имени Крылова, были организованы курсы по изучению теории ракетного оружия как баллистических, так и крылатых ракет. Занятия проводили преподаватели академии. Среди слушателей курсов были и недавние выпускники этой академии, и не учившиеся в ней.
С Северного флота были, например, начальник 4 управления Виктор Иванович Поршнев и его заместитель Юрий Иванович Самарин, Заместитель командира 140 обпл Виктор Васильевич Горонцов, командиры строящихся лодок 629 проекта Василий Андреевич Евдокимов и я, командиры лодок 658 и 651 проекта, флагманские ракетчики будущих 12 эскадры и 1-й флотилии. Помню, что с Тихоокеанского флота был начальник 4 управления Соловьёв и командир лодки Виктор Дыгало. Вскоре после моего возвращения на корабле начались швартовные, а в начале мая заводские ходовые испытания. На государственных испытаниях, как головной лодке года с ракетны комплексом Д-2, К-107 выпала возможность выполнить пуск ракет из всех трёх пусковых установок. Пуск ракет был с позиции в Белом море по боевому полю Чижа. Интервал между пусками один час. Результаты были хорошие. Радовало то, что вся материальная часть ракетного комплекса проверена в деле и личный состав почувствовал уверенность в себе.

В августе 1960 года подводная лодка К-107 вошла в состав 140 обпл с базированием в губе Оленья. В этом же году в состав бригады прибыли подводные лодки К-88 и К-102, командирами кроторых были Василй Андреевич Евдокимов и Геннадий Иванович Каймак. Обустройство экипажа и отработка задач боевой подготовки шли по заведённому порядку.
Подготовкой и контролем за подготовкой командиров лодок в основном занимался лично комбриг Сергей Степанович Хомчик. Это был прекрасный моряк, энергичный, требовательный и грамотный начальник. Воспитанный на старых традициях русских подводников, он отлично изучил устройство корабля, что было делом чести подводника, и порой ставил командиров своими вопросами в неловкое положение. С другой стороны комбриг был прекрасным хозяйственником. Прознав, что где-то на Рыбачьем недалеко от берега есть сборно-щитовая бесхозная, оставленная после войны казарма, комбриг быстро организовал её демонтаж и перевозку. Так в Оленьей появился матросский клуб. Когда об этом узнал командующий флотом адмирал Чабаненко, то он, якобы сказал, что не удивится, если через пять лет Хомчик в Оленьей пустит трамвай. В центре гарнизона было расположено небольшое озеро, но не было площадки для стадиона. Озерко и его болотистые берега были распределены между экипажами подводных лодок.
У каждого участка красовалась установленная на колышке фанерная доска с фамилией командира. Остряки тут же назвали этот объект кладбищем командиров. В выходные дни в вечернее время носили камни и за определенную мзду заворачивали самосвалы строителей со щебёнкой на свой участок. Так родился стадион.

Пуски ракет как по плану боевой подготовки, так и опытовые отстрелы партий ракет и головных частей производились довольно часто. Мне иногда удавалось перехватить опытовые стрельбы. Таким образом поддерживать высокий уровень подготовки ракетчиков, штурманов и всего экипажа.
Запомнилась одна групповая стрельба ракетами, которой руководил С. С. Хомчик. Три подводные лодки пускали по одной ракете с разных огневых позиций с интервалом между пусками 30 минут. Стрельба запомнилась тем, что после объявленной руководителем готовности 4 часа, командир БЧ-2 доложил, что обнаружена неисправность в системе «Доломит» и заверил, что неисправность можно устранить своми силами, если я разрешу вскрыть прибор без представителя промышленности.
Разрешение было дано, но одновременно подготовились к стрельбе по данным расчётной группы резервным способом.
Успели-таки всё сделать! После получения положительного результата пуска авторитет Аркадия Моисеевича Подоксика ещё больше вырос.

Прошло уже много лет, более сорока. В памяти возникают фамилии и лица первых командиров подводных лодок 629 проекта, входящих в состав 16 и 18 дивизии подводных лодок Северного флота. Вот они:

K- 96 - Радушкевич Радий Борисович,
K- 107- Караваев Борис Александрович,
К- 36 — Шейченко Анатолий Андреевич,
К- 61 — Матвеевский Олег Александрович,
К- 72 — Борисеев Николай Сергеевич,
К- 79 — Спиридонов Эмиль Николаевич,
К- 83 — Елсуков Геннадий Иванович,
К- 88 — Евдокимов Василий Андреевич,
К- 91 — Антонов Владимир Александрович,
К- 93 — Околелов Василий Павлович,
К-102 — Каймак Геннадий Иванович,
К-110 — Шпунтов Вольдемар Фёдорович,
К-113 — Скороходов Виктор Георгиевич,
К-118 — Курдин Кирилл Борисович,
К-142 — Бочкин Сергей Иванович,
К-153 — Патров Валерий Николаевич, а потом Лебедько Владимир Георгиевич.

По разному сложились служба и судьба каждого из них.
Пройдя службу на подводных лодках 629 проекта, Анатолий Михайлович Косов был командующим Балтийским флотом, а потом заместителем Главкома ВМФ. Эмиль Николаевич Спиридонов был командующим Тихоокеанским флотом. Некоторые из этих товарищей стали адмиралами и занимали высокие командные и штабные должности, преподавали в военно-морской академии и училищах. Почти все они уже ушли из жизни, внеся свой вклад в строительство могучего флота нашей страны и оставив добрую память о себе. Специфика службы подводников располагала к близкому общению моряков с разных кораблей. В то время, когда лодки не выходят в море, подводники живут на берегу, оставляя на корабле только дежурную службу. Для матросов и старшин жильём была казарма, как правило, одно большое помещение, называемое кубриком. Офицеры и старшины свехсрочной службы, имеющие семьи, получали квартиры (когда подходила очередь) в своём гарнизоне или снимали жильё где-то, включая Ленинград и другие города Союза. Холостые офицеры и сверхсрочники жили в рабочих комнатах, в тех же казармах. Поэтому и на корабле и в базе, как в деревне, вся жизнь проходила у всех на виду. Летом семьи после окончания учебного года разъезжались в теплые края, на кораблях проходила интенсивная боевая подготовка, связанная с выходами в море и с якорными стоянками в бухтах или на рейдах, расположенных ближе к полигонам боевой подготовки. Такими были бухты Эйна и Титовка, рейды Могильный, Териберка и Порчниха. А на учениях по рассредоточению использовались так же губы Волоковая и Тюва в Кольском заливе. Офицеры оставшихся в базе лодок занимались в учебных кабинетах Оленьей, Полярного, Ягельной, а по уклонению от кораблей пло так же в базе пограничников в Кувшинской салме. Когда я был начальником штаба 18 дивизии, легко договорился о взаимодействии в этом вопросе с комбригом пограничников, моим однокашником по училищу Николаем Степановичем Лукашенко. Далеко ходить было не надо, это были ближайшие наши соседи. Пограничники с радостью приняли предложение потренироваться с настоящими подводниками, а не изображать противника самим.

В выходные дни и в вечернее время офицеры группировались по интересам. Так у командиров была своя компания, у других офицеров — свои. С появлением грибов были выходы в ближние окрестности баз, благо полярный день позволял не замечать времени до поздней поры. Конечно, далеко не всегда была такая идиллия в проведении ниспосланного времени отдыха.
Кроме рыбалки на озёрах и в море, а также «тихой охоты» за грибами находились и другие виды, как сейчас говорят, расслабления. Естественно, мы знали сильные и слабые стороны друг друга и в деле и на отдыхе. Дружеские советы и предложения по разным вопросам отвергать не торопились. Но здоровый дух соперничства существовал.

Командование и политотдел бригады принимали активное участие в боевой и политической подготовке экипажей каждой подводной лодки. Штаб бригады тогда возглавлял Михаил Григорьевич Илюхин. Флагманские специалисты бригады прекрасно знали своё дело и потом некоторые из них стали флагманскими специалистами будущей 12-й эскадры и 3-й флотилии, как Михаил Петрович Лузин, Иван Васильевич Горкунов и Эрлен Фомич Зенкевич. Начальником политотдела был Дмитрий Васильевич Шумейко. Насколько непросто было справляться с обустройством и подготовкой кораблей бригады можно судить по тому, что из одной бригады будет образовано две дивизии.

Во второй половине 1961 года началось формирование 12-й эскадры подводных лодок, в состав которой вошли подводные лодки 140 обпл и образовали основу 16-й и 18-й дивизий. Подводная лодка К-107 вошла в состав 18-й дивизии с дислокацией в губе Сайда, бухте Ягельная. Командиром дивизии был назначен Иван Лазаревич Пархомюк, начальником штаба Вячеслав Дмитриевич Золотухин, заместителем командира Эмиль Николаевич Спиридонов, заместителем по политчасти Николай Иванович Девятериков, заместителем по электромеханической части Лев Моисеевич Кузнецов.
Окончательно в состав дивизии вошли подводные лодки:
К-36 (командир Анатолий Андреевич Шейченко),
К-61 (Олег Александрович Матвеевский),
К-91 (Лев Николаевич Шабалин),
К-93 (Василий Павлович Околелов),
К-107 (Борис Александрович Караваев),
К-110 (Вольдемар Фёдорович Шпунтов),
К-113 (Николай Дмитриевич Попов),
К-118 (Геннадий Дмитриевич Кириллов),
К-153 (Владимир Георгиевич Лебедько).
Все эти лодки имели ракетный комплекс Д-2.

В последующие годы, почти все, совершив выходы на боевую службу к побережью США, будут переоборудоваться под другие ракетные комплексы, как и числящиеся по первоначальному замыслу лодки переходного периода. Входя в состав сил стратегического назначения, в несении боевой службы в океане они заменяли атомные ракетоносцы, которых тогда не хватало. Для того, чтобы соответствовать этому назначению, необходимо было подходить на дистанцию близкую для поражения потенциальных целей в зависимости от дальности полёта ракет. С ракетами Р-13 надо было подходить ближе, с ракетами Р-21 — почти вдвое дальше.

После выхода в Атлантику в 1963 году подводной лодки К-107, на всех подводных лодках этого проекта были ликвидированы все слабые стороны в конструкции и лодки возвращались с боевой службы практически исправными. Но поддерживать цикл, когда одна лодка находится в районе боевой службы, другая на возвращении в базу с боевой службы, третья — на переходе в район боевой службы, четвертая — на ремонте после похода, пятая на подготовке к выходу и т. д. не удавалось. По разным причинам, в том числе и из-за ухода лодок на переоборудование под другие комплексы. Ставку на лодки 629 проекта делать было нельзя, поэтому надо честно признать, что эти лодки включались тогда, когда приведенный выше цикл несения боевой службы атомными ракетоносцами требовалось поддержать. Не берусь судить, в чем причина: то ли умелые действия командиров дизельных ракетоносцев, то ли нежелание сил пло НАТО проводить слежение за нашими лодками кораблями и авиацией, но близкого соприкосновения с противолодочными силами вероятного супостата не было.

А вот на подводной лодке К-88, которой командовал Сергей Степанович Стёпочкин, а я был старшим на борту, как начальник штаба 16 дивизии, при возвращении с боевой службы в центральной части Атлантики пришлось пережить тревожные минуты. В дневное время лодка шла на глубине 100 метров. Акустик доложил о шуме винтов атомной подводной лодки по правому борту, и почти сразу же об удаляющейся лодке по левому борту. Лодка закачалась, и мы слышали шум винтов и без акустика. Осознание опасности пришло не сразу.

Поскольку каждый выход в море дизельной подводной лодки был значительно дешевле и проще в его подготовке, то мы имели преимущество перед атомщиками в выполнении отстрелов партий ракет и их головных частей. Честь пуска ракеты с ядерным зарядом выпала также на лодку 629 проекта К-102, которой командовал Геннадий Иванович Каймак. На одном из испытаний приборов головной части на К-107 в море выходил начальник 6-го Управления генерал-лейтенант авиации Лемешко, бывший командующий ВВС Тихоокеанского флота, под началом которого я служил в качестве авиамеханика во время войны. Интересен был разговор во время вынужденной якорной стоянки из-за тумана после случайно оброненной фразы о дальневосточной погоде! И всегда возможность выполнить лишнюю стрельбу не хотелось упускать. Видимо, вспомнив о пуске трех ракет еще на государственных испытаниях, К-107 выпала честь выполнить ракетную стрельбу по трем целям, с разносом по направлению около 120 градусов по боевым полям Новая Земля, Халмер-Ю и Чижа с интервалом между пусками 3 минуты. Огневая позиция необорудованная в районе острова Колгуев. Интересно, что вторая и третья ракета отклонялись вправо от предыдущей на равную величину при очередности поражения целей по часовой стрелке на постоянном боевом курсе. Но в целом все пуски были успешными.



С лодками 629 проекта, как предназначенными изначально для испытаний и освоения новой техники, проводилось много других экспериментов, например, по управляемости в подводном положении при заклинивании рулей, с максимально переложенными на погружение рулями после срочного погружения, плавание подо льдом, испытание отдельных приборов навигационного и ракетного комплексов и т. д.
После возвращения из первого автономного плавания в экваториальную Атлантику вскоре я был назначен начальником штаба 18 дивизии вместо Вячеслава Дмитриевича Золотухина. Речь здесь не о моём карьерном росте. Через два-три дня после моего вступления в должность, дивизию, как заполярным снежным зарядом, накрыла инспекция Министра Обороны во главе с Маршалом Советского Союза Москаленко.
Мне, как единственному представителю командования дивизии, офицером инспекции в присутствии заместителя начальника штаба эскадры был вручен пакет с приказанием о переводе соединения в полную боевую готовность. Вряд ли тогда кто-то (включая инспекцию) понимал, что это такое. Вручение произошло в середине рабочего дня, и в документе было оговорено, что по гарнизону боевую тревогу не объявлять. В это время командир дивизии Иван Лазаревич Пархомюк и заместитель Николай Сергеевич Борисеев, а с ними и флагманские специалисты находились в море на приеме задач на лодках.
Личный состав оставшихся в базе лодок занимался по своим планам, в том числе пополнял запасы, занимался в учебных кабинетах и «выбивал» что-то в тыловых органах флота и т. д. Как хорошо, когда сбор личного состава производится ночью: разослал оповестителей и все собрались! Надо было хорошо знать специфику организации и управления флота, чтобы правильно адресовать такую вводную. Дивизия свою часть перевода сделала, а штаб эскадры всё ещё потирал руки и подбадривал: «Давай, давай, ребята!» Вскоре и они поняли, что это «давай, давай!» в большей степени относится и к ним, и к органам, и службам флота. Удовлетворение наших заявок на приготовление и подачу оружия на корабли в компетенцию дивизии не входит, как и укомплектование личным составом и пополнение всех видов запасов и ещё многое другое. Видимо,данная инспекторская проверка научила всех. Ещё две последующие инспекторские проверки за мою службу в 12 эскадре и 3 флотилии были «правильными»!



В 1968 году после окончания Академических курсов по запросу командира 16-й дивизии Анатолия Михайловича Косова, моя служба продолжалась в качестве начальника штаба этой дивизии. За время службы в 18-й и 16-й дивизиях к нашему общему счастью никаких катастрофических ситуаций с подводными лодками 629 проекта не возникало. Флот продолжал развиваться, строились новые атомные подводные лодки, том числе ракетоносцы, создавались новые пункты базирования и новые объединения и соединения кораблей, продолжалось несение боевой службы. Дизельные ракетные подводные лодки по-прежнему занимали свою нишу в несении боевой службы.
После переоборудования под ракетный комплекс Д-4 можно было подходить не так близко к вероятным объектам поражения, но немногим. Форсирование противолодочных рубежей оставалось прежним. Последние годы перед моим переводом в штаб флота были годами подготовки и несения боевой службы, где в качестве старшего на борту, с выходящими в первый раз командирами лодок, посчастливилось выходить не менее двух раз в год. Без иронии и ёрничества я употребил слово «посчастливилось». Каждый раз после возвращения в базу я испытывал чувство удовлетворения от того, что появился ещё один командир и экипаж, на которых можно положиться при выполнении боевых задач. Вся штабная нагрузка ложилась в это время на заместителя Вячеслава Михайловича Чарухина,с чем он справлялся успешно, а мне больше приходилось заниматься непосредственной подготовкой экипажей лодок.

Будучи начальником штаба 18-й и 16-й дивизий, я почти ничего не сказал об офицерах штаба. К службе штабной, может быть, ещё удастся вернуться. Сейчас же скажу, что штабы представляли спаянный коллектив мастеров своего дела.
Вот они, офицеры обеих дивизий: штурманы Пархоменко С. В., Владимиров В. В., Брагин А. И., Богомазов К. Я., ракетчики Черемисин Е. П., Титов Г. И., Юрченко А. В., Архипов В. Н., минёры Чуфистов А. М., Ерин Н., связисты Панкратов Ю. Н., Кириллов Ю. М., Учитель М. Л., специалисты РТС Устинов В. Ф., Овсянников, химики Кузнецов Р. Н., Демидов Е., инженер-механики Кузнецов Л. М., Печенкин А. М., Журавлёв В. И., Баландин Г. М., врачи Каратаев Е. С., Самусевич Л. Г., Семёнов, специалисты СПС Елизаров Д. И., Шаров Е. Н., помощники начальника Калаханов К. К., Каковкин С. Н. К сожалению, вспомнить всех не удалось…

Подводные лодки 629 проекта явились хорошей базой для развития новой техники и оружия, кузницей кадров в подготовке командиров ракетоносцев и в целом настоящих моряков. Можно смело сказать, что дорогу атомным подводным ракетоносцам проложили всё-таки дизельные ракетоносцы всех проектов!
Всё начиналось «с дизелей»!
Пермь,апрель 2003 года

ПЕРВАЯ АВТОНОМКА - читать далее...»


ТАК НАЧИНАЛАСЬ ГАДЖИЕВО.

Выйдя из Баку со сдаточной базы Сормовского завода своим ходом до Астрахани, потом по Волге и старой Мариинской системе каналов в транспортном доке, своим ходом по Онежскому озеру,на понтонах под буксирной тягой от Повенца, средние подводные лодки 613 проекта прибывали в Беломорск. Отсюда они направлялись в Полярный, Ура-Губу и Сайда-Губу. В начале октября 1956 года подводная лодка С-328, которой я командовал, прибыла на рейд Беломорска. Подводная лодка должна была войти в состав 22 отдельной бригады Подводных Сил Северного флота. На рейде уже стояли на якорях две лодки, идущие в эту же бригаду. Кроме моей, ждали подхода ещё одной лодки. Все подводные лодки встречал командир бригады Герой Советского Союза капитан 1 ранга Николай Александрович Лунин. Через двое суток четыре подводные лодки вышли из Беломорска. Встреча со снежными зарядами состоялась вскоре после выхода из Белого моря, для неслуживших раньше на Севере это было неожиданностью: заряд проходил так же внезапно, как и начинался.

Сайда-Губа дала место для постановки на якоря напротив входа в губу и на видимости поста наблюдения и связи. Там же, ошвартованный к бочке, находился плавпричал. На следующее утро мы с любопытством осматривали берег нашей будущей базы. Голые заснеженные сопки. О присутствии людей говорил лишь пост связи и наблюдения со своими скромными хозяйственными сооружениями и сарай на противоположном берегу, видимо, с каким-то рыболовецким имуществом.

Откуда-то из глубины губы подошел катер с комбригом. Комбриг поинтересовался, насколько нам понравился Север. Двум лодкам было приказано подойти к плавпричалу и произвести увольнение личного состава. Две других лодки ждали своей очереди. После месячного пребывания на транспортном доке и на узкой палубе подводной лодки площадь причала казалась почти стадионом. Появился мяч, и началась игра в волейбол. Какая это была разрядка!

Суток через двое комбриг и пришедшие раньше командиры сопроводили нас к месту стоянки. Пока мы стояли на якорях, заканчивалось оборудование места стоянки. Стоянка—67— располагалась у западного берега под скалой напротив острова Плоский. Почти вплотную к скале к рымам, закрепленным непосредственно в скалу, была ошвартована плавбаза «Аят». С другой стороны небольшой безымянной бухты были закреплены за береговые рымы и швартовные бочки две плавучих казармы. К плавбазе были ошвартованы ранее пришедшие лодки, а нам предоставили место у плавказарм. Чистые и теплые каюты офицеров и кубрики матросов и старшин, возможность помыться и вечерами посмотреть кино — были верхом блаженства! Береговых сооружений еще не было. Воду доставляли водолеями, тепло и электроэнергия от плавбазы и ПКЗ, зарядка аккумуляторных батарей производилась своими машинами. К тому времени заканчивалась отсыпка и оборудование двух корней для плавпричалов в губе Ягельная, прокладывалась дорога по берегу вдоль будущего причального фронта. Одновременно прокладывался водопровод к причалам, отсыпалась дамба для устройства дороги к будущему казарменному городку и штабу соединения.

Из жилых зданий на берегу не было ничего, кроме сборно-щитовых казарм военных строителей, да и те были с моря не видны, так как располагались в хорошо укрытой от ветров лощине за рукотворным после засыпки дамбы озером. Строительство поселка, названного Ягельным, началось со сборно-щитовых двухквартирных домиков. Строили хозспособом сами моряки. Не имея навыков и необходимых знаний, доморощенные строители домики поставили на гранитном фундаменте, справиться со щелями в стенах, полу и потолке удавалось не всегда. Домики получились холодными и топить печи углем нужно было очень часто. Но и это позволило желающим молодым офицерам иметь семью рядом. Боюсь утверждать, с какого времени стали возвышаться первые дома № 24 и 25, напротив их — магазин, котельная и поблизости от неё — базовый лазарет.
Обустройством базирования кораблей и жилого городка были постоянно озабочены, конечно, комбриг, командующий Подводными Силами вице-адмирал Александр Евстафьевич Орёл, Командующий флотом адмирал Андрей Трофимович Чабаненко и Военный Совет флота. Может быть потому, что на первых этажах жилых домов появилась школа, почта, сберкасса, поликлиника, кафе и кинозал, жители не чувствовали себя оторванными от страны. А потом была построена прекрасная школа!

А пока шло строительство, офицерам, прибывшим с других флотов, Н. А. Лунину удалось «выбить» выделение жилья в Полярном и Североморске. Сам комбриг получил квартиру в Североморске, и там же получили квартиры командиры лодок Е. А. Елизаров, В. И. Иевлев и я. Остальные командиры и несколько офицеров получили жильё в Полярном, в районе Пала-Губы. Сообщение с «большой землёй» осуществлялось только морем. Утром и вечером между Полярным и Ягельной ходил катер бригады. Один раз в сутки проходил рейсовый теплоход Мурманск — посёлок Сайда с заходом в Ягельную, губу Кислая и Североморск. Если удавалось добраться до Полярного, то пешком надо было дойти до губы Кислая, так как никакого транспорта не было, потом теплоходом Кислая — Мурманск попасть в Североморск. Конечно, в случаях отправки рожениц и больных до Полярного катер выделялся безоговорочно.

Со временем моряков срочной службы стали увольнять в город Полярный, тогда выделялся катер дополнительно и ждал моряков до конца увольнения. Конечно, бывали случаи, когда моряки попадали после жизни на кораблях в город, то не обходилось без неприятных общений с комендантской службой.
В этих случаях они неизменно называли себя «лунинцами», и это часто срабатывало! Честно говоря, многие надеялись на то, что со временем посёлку или городу дадут имя его основателя…

Особенно быстро началось развитие города после образования 12 эскадры и включения в её состав атомных ракетоносцев. Сейчас границы города перешагнули озеро, которое было далеко за посёлком. А ведь ещё до 1967 года на болотце около него собирали морошку, а чуть дальше ходили по грибы!

Моя служба с лета 1959 года проходила в других базах флота. Вернувшись сюда в 1961 году, посёлок Ягельный я не узнал. Это уже был городок, а потом и город со всей сложной городской инфраструктурой и дорогой по суше, связывающей с Полярным, Мурманском и всей Россией.

Это место мне дорого тем, что не на вокзале, не в аэропорту, а здесь, сойдя с корабля, ступил впервые на Кольскую землю, отсюда же я отправился в Атлантику в первое автономное плавание.
Благополучия и счастья всем здесь живущим!
Пермь, июнь 2002 года.